Страница 61 из 123
Военные принесли в столицу эмиграции храбрость, беспечность и блеск своей нации и профессии. Кобленц стал лагерем иллюзий и преданности. Эта горстка храбрецов считала себя самой нацией и, упражняясь в маневрах и парадах, готовилась завоевать всю монархию в несколько переходов. Подобное зрелище представляли эмигранты во всех странах и во все времена. Эмиграция, как и пустыня, обладает своими миражами: эмигранты думают, что могут «унести с собой отечество на подошвах башмаков», как говорил Дантон; а между тем уносят только тень отечества.
Граф Прованский, впоследствии Людовик XVIII, был философом, политиком, дипломатом, склонным к нововведениям, идейным врагом дворянства и духовенства, расположенным к демократии, — человеком, который простил бы любую революцию, если бы революция даровала прощение королевскому сану. Так как болезненность мешала принцу заниматься военным делом, он занимался политикой, изучал историю, хорошо писал; предчувствовал близкое падение, боялся вероятной смерти Людовика XVI, верил в превратности революции и издалека готовился стать миротворцем своего отечества. Его сердце, обладавшее малым числом мужских добродетелей, имело и недостатки, и достоинства, свойственные женщине. Принц нуждался в дружбе, вверялся фаворитам, выбирая их больше по элегантности, чем по достоинствам. На людей и на вещи он смотрел сквозь призму литературы или склонностей своих придворных. Не лишенный театральности, он позировал пред Европой, повествовал академическим языком о своих несчастьях, тщательно играл роль жертвы и мудреца. Армия его не любила.
Граф д’Артуа, моложе своего брата, испорченный самой природой, двором и женщинами, с успехом играл роль героя. В Кобленце он стал кумиром придворного дворянства и олицетворял собой его изящество и гордость. Сердце его было добрым, ум — легким, но необширным и малопросвещенным. Эти недостатки легко покрывались красотой, грацией, искренностью; казалось, он будет жить и царствовать вечно. В другую эпоху он стал бы Франциском VI, а в свою — только Карлом X.
Принц Конде был военным человеком по крови, вкусу и занятиям. Он презирал оба эти двора, переселившиеся на берега Рейна; его двором оставался лагерь. Сын его, герцог Бурбонский, делал первые шаги на военном поприще под начальством отца. Внук принца, 17-летний герцог Энгиенский, служил адъютантом. Его храбрость, пыл, великодушие обещали в будущем нового героя деятельного племени Конде. Он был достоин умереть со славой, на поле битвы, а не так, как умер несколько лет спустя: в глубине Венсенского рва, при свете фонаря, не имея другого друга, кроме собаки, под пулями взвода солдат, командированного для казни среди ночи, как для убийства[27].
Людовик XVI между тем трепетал в своем дворце за последствия войны, которую провозгласил и которая уже гремела на французских границах. Король не скрывал от самого себя, что он заложник Франции. Газеты и клубы больше чем когда-либо настаивали на существовании «австрийского комитета», душой которого якобы была королева. Этот слух пользовался доверием в народе; во времена мира он стоил королеве только популярности, во время войны мог стоить ей жизни. Таким образом, эта несчастная семья раньше обвинялась в измене во время мира, а теперь — в предательстве во время войны. В ложном положении все становится опасностью.
Людовик XVI послал тайного агента к королю Прусскому и к императору Австрийскому с целью добиться от этих государей перерыва во враждебных действиях и попросить, чтобы они выпустили примирительный манифест, который позволил бы Франции отступить, не подвергаясь бесчестию, и поставил бы жизнь королевской семьи под охрану нации.
Этим тайным агентом был Малле-Дюпан, молодой женевский публицист, поселившийся во Франции и замешанный в контрреволюционном движении. Малле-Дюпан любил монархию из принципа, а кораля — из личной преданности. Он поехал из Парижа под предлогом возвращения в Женеву, оттуда отправился в Германию к маршалу Кастри, поверенному Людовика XVI за границей и одному из вождей эмиграции. Уполномоченный маршалом, он явился в Кобленц к герцогу Брауншвейгскому и во Франкфурт — к министрам императора и прусского короля. Его сообщениям отказывались верить, пока он не показал письма от самого Людовика.
Устроили встречу между графом Кобенцелем, графом Гаугвицем и генералом Гейманом, уполномоченным Фридриха-Вильгельма. Эти министры, проверив полномочия Малле-Дюпана, наконец выслушали его инструкции. Они гласили, что «король заклинает государей, вооружившихся для защиты его дела, отделить партию якобинцев от нации и свободу народов от анархии, которая их раздирает, и объявить Собранию, а также административным и муниципальным властям, что они своими головами отвечают за всякую попытку, совершенную против священной особы короля, королевы, их детей; наконец, возвестить нации, что за войной не последует раздробления страны, что о мире будут договариваться только с королем и что, следовательно, Собрание должно спешить с возвращением ему полной свободы, чтобы вести переговоры с державами от имени народа».
Малле-Дюпан изложил смысл этих инструкций торжественно и решительно. Трагическими красками описал он ужасы, какими окружена королевская семья. Договаривающиеся стороны были тронуты до умиления. Однако они не скрыли своего удивления касательно того, что речи французских принцев-эмигрантов в Кобленце совершенно противоположны взглядам короля, который находится в Париже. «Принцы открыто выражают намерение, — говорили они, — завоевать королевство с целью уничтожения плодов революции, низложения своего брата и провозглашения регентства».
После этого свидания поверенный Людовика XVI уехал в Женеву. Император, король Прусский, главные принцы Конфедерации, министры, генералы, герцог Брауншвейгский — все отправились в Майнц. Окончательные решения там принимались под влиянием эмигрантов. Договорились вступить в единоборство с революцией, которая только обретала больше сил после каждой сделанной ей уступки. Забыли и мольбы Людовика XVI, и предостережения Малле-Дюпана. План кампании был начертан.
Высшее руководство военными действиями в Бельгии принадлежало императору, герцог Саксен-Тешенский командовал там его армией: пятнадцать тысяч человек прикрывали правое крыло пруссаков и собирались соединиться с ними у Лонгви. Двадцать тысяч человек из армии императора под началом принца Гогенлоэ должны были прикрыть левый фланг пруссаков и совершать военные операции на Ландау, Саарлуи, Тионвиль. Третий корпус под началом принца Эстергази, подкрепленный пятью тысячами эмигрантов, которых вел принц Конде, угрожал границам от Швейцарии до Филипсбурга. Король Сардинский обязался поставить свою армию на Варе и Изере. После этих распоряжений решили отвечать на угрозы угрозами и опубликовать от имени генералиссимуса герцога Брауншвейгского манифест, который не оставлял бы французам другого исхода, кроме подчинения.
Маркиз де Лимон, бывший интендант герцога Орлеанского, сначала рьяный революционер, подобно своему господину, а потом эмигрант и непримиримый роялист, написал манифест и вручил его императору. Последний передал манифест на одобрение королю Прусскому, который возложил его опубликование на герцога Брауншвейгского. Герцог возроптал и просил полномочий смягчить некоторые выражения. Ему позволили это сделать, но маркиз де Лимон, опираясь на партию принцев, затем восстановил прежний текст. Герцог пришел в негодование и разорвал манифест. Прокламация тем не менее появилась в свете со всеми оскорблениями и угрозами в адрес французской нации. Император и король Прусский, узнав о тайной слабости герцога Брауншвейгского к Франции и о предложении ему короны, переложили ответственность за текст прокламации на него.
Этот высокомерный вызов королей свободе угрожал смертью любому национальному гвардейцу, который, защищая независимость своего отечества, будет взят с оружием в руках; а в случае малейшего оскорбления со стороны фракций в адрес короля — и вовсе клялись стереть Париж с лица земли.
27
О смерти герцога Энгиенского можно узнать подробнее из книг издательства «Захаров»: «Мемуары» госпожи Ремюза, «Мемориал Святой Елены» графа Лас-Каза и «Консульство» Луи-Адольфа Тьера.