Сивилла

История жизни Сивиллы по-новому освещает роль подсознательного в творчестве, тонкие взаимосвязи процессов запоминания и забывания, сосуществования прошлого с настоящим, а также позволяет оценить огромное значение так называемой первичной сцены в процессе возникновения психоневрозов. Помимо того, книга затрагивает ряд психологических вопросов, а именно тонкие взаимоотношения между реальным и нереальным и значение понятия «я».

С медицинской точки зрения этот отчет бросает свет на происхождение психических заболеваний, говорит о влиянии на них наследственности и окружающей среды, рассматривает разницу между шизофренией (термин, который отдельные врачи и широкая публика с излишней готовностью используют для мгновенного и всеохватывающего определения множества самых разнообразных симптомов) и grande hystérie — малоизученной болезнью, которой была поражена Сивилла.

Возможно, самое важное заключается в том, что читатель, постепенно подпадая под колдовское обаяние внутренних переживаний Сивиллы, расширяет сферу своего сознания.

Флора Рита Шрайбер

Нью-Йорк 1973, январь

Часть 1

Бытие

От звона стекла в висках забился пульс. Комната закружилась перед глазами. Ноздри заполнил кислый запах химикалий — значительно более сильный, чем от тех, что действительно содержались в воздухе. Запах, казалось, исходил из неких смутных воспоминаний о каких-то давным-давно забытых переживаниях. Этот запах, столь отдаленный и в то же время столь знакомый, напоминал о старой аптеке на родине.

Разбитое стекло в витрине старой аптеки. Разбитое стекло в большой столовой. И оба раза обвиняющий голос: «Это ты его разбила».

Сивилла Изабел Дорсетт торопливо бросила конспект по химии в коричневую застегивающуюся на молнию папку и поспешно направилась к двери, сопровождаемая недоуменными пристальными взглядами профессора и других студентов.

Дверь за ней захлопнулась. Сивилла оказалась в длинном мрачном коридоре четвертого этажа Хевмейер-холла в Колумбийском университете. Потом она в одиночестве ждала лифт.

«Слишком долго, слишком долго». Ее мысли крутились по кругу. Слишком долго она выжидала, прежде чем покинуть лабораторию. Она могла бы предотвратить случившееся, выйдя оттуда в тот самый момент, когда раздался звон стекла.

Слишком долго. Лифт тоже не приходил слишком долго.

Сивилла потянулась за своей папкой. Ее не оказалось на месте. Не оказалось на месте ни лифта, ни мрачного коридора. Она стояла на длинной прямой улице, покрытой снегом. Лифт не пришел, и Сивилла пошла пешком.

Резкие снежные заряды хлестали ее по лицу. Снег, белый, хрустящий, кружащийся в воздухе, ложился ей под ноги. У нее не было ни подходящей обуви, ни перчаток, ни шляпы; окоченевшие уши начали побаливать. Легкое серое твидовое пальто, которое казалось очень теплым, когда она шла в лабораторию из своей квартиры на Морнингсайд-драйв, теперь практически не защищало от пронизывающего холода.

Сивилла взглянула на угол дома в поисках таблички с названием улицы. Никакой таблички нигде не было видно. Она стала высматривать дом, где можно было бы найти убежище. Такого не оказалось. Может быть, бензозаправочная станция? Тоже не видно. Какая-нибудь аптека? Нигде ничего.

Аптека, химическая лаборатория, длинный мрачный коридор, лифт — здесь ничего этого не было. Здесь была только улица, плохо освещенная, пустынная, безымянная улица в неизвестном ей месте.

Старые, некрасивые, массивные деревянные строения (некоторые выкрашены военной шаровой краской, другие покрыты листовым металлом) выстроились по обеим сторонам улицы. Над их входами нависали балконы, внизу находились огромные двери, а окна были крошечными.

Это место не могло быть Нью-Йорком. Возможно, оно находится в ее родном штате Висконсин, где ребенком Сивилла пережила не одну зимнюю метель, похожую на эту, и знала, что такое обморожение. Смешно. Как она могла попасть в Висконсин через долю секунды после ожидания лифта в Колумбийском университете? Но за такое время вообще никуда нельзя было попасть. Возможно, она никуда и не попала; возможно, она нигде и не находилась. Возможно, все это было каким-то кошмаром.

Тем не менее по мере того, как Сивилла ускоряла шаг, реальность снова и снова представала перед ней в виде неприглядных зданий и беспрестанно падающего снега, который она стирала с лица голой рукой и пыталась стряхнуть с тела, вращаясь из стороны в сторону. Она понимала, что не могла выдумать эти громоздкие строения — ничего подобного она раньше никогда не видела. Двери были такими огромными не потому, что она выдумала их такими, а потому, что здания использовались для складирования и разгрузки. Реалистическая часть ее воображения вновь взяла верх, и Сивилла поняла, что находится в районе складов.

На другой стороне улицы неожиданно появился какой-то черный на фоне белого снега силуэт, контур мужской фигуры. Он казался таким же неуловимым, как мелькающая тень, таким же неживым, как здания, заставлявшие Сивиллу чувствовать себя карликом. Хотя этот мужчина, несомненно, мог бы сообщить ей, где она находится, обратиться к нему она не могла. Кроме того, она опасалась, что он неправильно поймет ее намерения. Она просто дала ему пройти мимо и удалиться в то, что выглядело как ночь, поспешить в мир, находящийся вне этих складов, вне ее молений.

Для Сивиллы, похоже, не было выхода, как, впрочем, и входа. Эти нагромождения зданий, находившиеся вне ее, в то же время тесно переплетались с ее внутренними страхами. Она чувствовала себя пойманной, запертой, попавшей в ловушку — ни туда ни сюда.

Неужели спасения нет? Ни такси, ни автобуса? Ничего, что могло бы доставить ее куда-нибудь, куда угодно, лишь бы подальше от этого непонятного места? Несмотря на то что перед посадкой на городской автобус в Нью-Йорке, где Сивилла жила теперь, ее всегда охватывало какое-то неопределенное тревожное чувство, сейчас она с готовностью рискнула бы поехать на автобусе. Впрочем, вопрос был чисто академическим, поскольку никаких автобусов здесь не было. Здесь не было ничего.

Ею завладела мысль о телефонной будке. Если бы она смогла отыскать будку, то удалось бы не только выяснить, где она находится, но и позвонить Тедди Элинор Ривз — соседке по комнате, которая наверняка уже беспокоится за нее. Потом Сивилла припомнила, что Тедди должна была уехать вместе с семьей в отпуск в Оклахому вскоре после того, как сама она отправилась в лабораторию.

По иронии судьбы Тедди настаивала на том, чтобы Сивилла, выходя на улицу, надела пальто потеплей. Она не послушалась, потому что это был один из тех дней, когда она была не в состоянии кого-нибудь слушаться. Весь этот день, а особенно после того, как стало холодать, она ощущала странную ошеломленность, какое-то непонятное возбуждение, не позволявшее ей задержаться в квартире даже на несколько минут, необходимых для переодевания.

Кроме того, Сивилла хотела бы позвонить доктору Корнелии Б. Уилбур. Если прошло уже достаточно много времени, доктор тоже начнет волноваться за нее. Может быть, Сивилла пропустила час своего визита к доктору? А может быть, к настоящему времени она пропустила уже множество часов?

Слова «настоящее время» волновали. Их смысл ускользал, поскольку было непонятно, сколько времени прошло с тех пор, как она стояла в ожидании лифта. Возможно, она поняла бы это, если бы могла припомнить, догадаться, что при вело ее сюда. Пока этого не произойдет, покоя для нее не будет.

Телефон казался наиболее вероятным средством связи с реальностью, хотя найти его было все равно что найти мираж. Но так или иначе необходимо отыскать его, нужно продолжать двигаться до тех пор, пока не удастся сделать это. Сивилла чувствовала, что у нее уже нет сил, и в то же время понимала, что не решится остановиться. Ноги у нее совсем онемели от холода. Хорошо зная зимы на Среднем Западе, она боялась, что, прекратив двигаться, замерзнет и погибнет.