Полицейские и провокаторы

Первого допроса Петрашевский ожидал двадцать четыре дня. Будучи превосходным юристом, стойким и умным человеком, он не позволил себя запутать и запугать. Исчерпав все возможности, Секретная следственная комиссия решила пойти на исключительный шаг. В самом начале июля 1849 года его ознакомили с подлинными донесениями полицейских агентов. Благородный Петрашевский был потрясен. Он не предполагал, что в русскую полицию проникла провокация. Кроме Антонелли около него орудовали агенты Министерства внутренних дел Н. Ф. Наумов, В. М. Шапошников и другие. Петрашевский пытался объяснить следователям, что преступление не в их кружке философов-теоретиков, а в методах, принятых против него полицейскими. Ему казалось, что следствие поймет и примет его сторону. Он предложил Секретной следственной комиссии: «Вся история провокации, если нужно, будет ото всех тайной глубокой... Я клянусь сохранить ее всем дорогим сердцу, но не губите невинных. Пусть меня одного постигнет кара законов... Пусть не будет стыдно земли русской, что у нас, как за границею, стали являться agent-provocateur...» [115].

Понимая, что улик против петрашевцев собрано недостаточно, Липранди передал в Секретную следственную комиссию особую записку, в которой пытался дополнить произведенный им сыск домыслами и бездоказательными нападками на «злоумышленное общество». Приведу извлечение из заключения Следственной комиссии в изложении Генерал-аудиториата:

«Рассуждения Липранди основаны на тех предположениях, которые он извлекал из донесений агентов, но по самом тщательном исследовании, имеют ли связь между собою лица разных сословий, которые в первоначальной записке представлены как бы членами существующего тайного общества, комиссия не нашла к тому ни доказательств, ни даже достоверных улик, тогда как в ее обязанности было руководствоваться положительными фактами, а не гадательными предположениями; хотя в сем деле исследовались преимущественно идеи, а не действия, но ей надлежало внимательно удостовериться, в какой мере идеи те начали осуществляться, и хотя ею открыто, что, к несчастью, зловредные мысли существовали в большом числе людей, но она была обязана подводить под взыскание только тех из них, которые или собирались для распространения зловредных мыслей, или письменно доказаны в вредном направлении собственных умов.

Организованного общества пропаганды не обнаружено, и хотя были к тому неудачные попытки, хотя отдельные лица желали быть пропагандистами, даже и были таковые, но ни благоразумное прозорливое годичное наблюдение Липранди за всеми действиями Петрашевского, ни тесная связь, в которую так неудачно вступил агент его с Петрашевским, ни многократные допросы, учиненные арестованным лицам, на коих, до их собственного сознания, падало одно только подозренье, ни заключение их в казематах, сильно расстроившее здоровье и даже нервную систему некоторых из них, ни искреннее раскаяние многих не довели ни одного к подобному открытию. Самые главные виновные, несмотря на то, что сознались в таких преступлениях, которые положительно подвергают их самому строгому по законам наказанию, не указали существования какого-либо организованного тайного общества, имеющего разные отрасли в разных слоях народа» [116].

Члены Секретной следственной комиссии, безусловно лишенные сочувствия к петрашевцам, были возмущены содержанием материалов произведенного сыска и предвзятыми выводами, сделанными Липранди. Они понимали, что желаемое пытаются выдать за действительное. Комиссия стремилась придать своим действиям хоть какую-то видимость законности, ей хотелось избежать недовольства монарха и всесильных министров, но все же в своем заключении она писала (в изложении Генерал-аудиториата):

«Комиссия, когда имела только в виду одни донесения агентов, была вместе с Липранди убеждена в существовании подобного общества и сближалась в заключении с теми предположениями, которые выведены ныне Липранди, но она должна была уступить силе доказательств и видеть преступные намерения, преступные идеи, преступные письменные изложения в той мере, в которой они, по самом тщательном изыскании, доказаны; выводя те обстоятельства, которыми должна решаться участь людей, сливать в одно целое разбросанные в разных местах и в разное время обвинения, не имеющие прямой связи между собою, было бы противно совести ее членов, и потому всеобъемлющего плана общего движения, переворота и разрушения, не нарушив своих обязанностей в настоящем деле, признать она не могла» [117].

Следственная комиссия была права. Когда петрашевцев арестовали, они не представляли опасности для трона и не могли оказать влияния на умы либеральной части общества. Через некоторое время петрашевцы, наверное, начали бы выпускать листовки и иную агитационную литературу. Но нетерпеливые сыщики в порыве верноподданничества и ведомственного соперничества схватили ни в чем не повинных людей.

В период следствия Орлов, Дубельт и его помощник генерал А. А. Сагтынский распространением сплетен и нападками на Липранди пытались принизить роль кружка петрашевцев и заслуги агентов Министерства внутренних дел в его раскрытии. Они, как и Секретная следственная комиссия, указывали на несоответствие действительного положения в кружке с донесениями секретных агентов.

В деле петрашевцев в полной мере проявились черты, присущие симбиозу «верховная власть — руководитель сыска — секретный агент»: агент сообщает лишь то, что выгодно ему, его руководителю и чего ждут от него в верхах (три эти цели совпадали всегда); агент и его руководитель озабочены не тем, чтобы раскрыть истинное положение дел в «обследуемой среде», а обнаружить или создать те доказательства виновности ее членов, которые ждут в верхах.

Несмотря на явный провал сыска, обнаруженный Секретной следственной комиссией, материалы по делу петрашевцев поступили в Генерал-аудиториат, и он счел возможным признать членов кружка виновными в совершении тяжкого государственного преступления. Петрашевцы ушли на каторгу. Многие оттуда не вернулись.

Вскоре после завершения процесса близкий к петрашевцам А. В. Энгельсон писал: «Министр внутренних дел Перовский имел удовольствие видеть 11 000 листов, заполненных протоколом дела, и не менее 500 арестованных, из которых 22 были наказаны публично, а вдвое большее число сослано без суда. За это он получил титул графа. Но помощнику его, Липранди, досталась в награду только тысяча рублей. Он тяжело заболел; поднявшись же с одра болезни, пришел в канцелярию Министерства внутренних дел и грозил скоро представить новые, еще более неопровержимые доказательства слепоты полицейских агентов графа Орлова. Можно поэтому надеяться, что полицейские графы (Орлов и Перовский.— Ф. Л.) не прекратили, а только приостановили свой поединок на шпионах»[118] .

«Поединок на шпионах» продолжался и позже, в этом поединке изредка выигрывали только графы, но не держава, шпионам же доставались тумаки. Антонелли не избежал побоев от вышедших из крепости петрашевцев и всеобщего презрения, следы его теряются в неизвестности. «Для меня дело Петра-шевского было пагубно,— писал с горечью Липранди,— оно положило предел всей моей службе и было причиной совершенного разорения» [119]. Еще тридцать один год ходил он по земле, презираемый и отвергнутый всеми.

Политическому сыску дело Петрашевского привило вкус к провокации и опыт, использованный им впоследствии.

Николай I завершил создание задуманной им полицейской империи и в этом вполне преуспел,— его полиция могла подавить все. За тридцать лет Бенкендорфу, Дубельту, Орлову и Перовскому во главе с монархом удалось организовать преследование людей прогрессивно мыслящих. Одни бежали за границу, другие замолчали, третьи притворились верноподданными. Вся государственная машина приводилась в движение реакцией. Крымская война наглядно показала несостоятельность внешней и внутренней политики самоуверенного монарха. Даже его верные приверженцы убедились, что величие николаевской России иллюзорно, что тридцать лет ими правил фараон и невежда. Со смертью Николая I в людях появилась надежда, они поверили, что, быть может, Россия наконец перевалит из средневековья в XIX век и избавится от рабства. Настроения в либеральных кругах русского общества превосходно выразил профессор Петербургского университета К- Д. Кавелин в письме своему московскому коллеге Т. Н. Грановскому от 4 марта 1855 года. Приведу из него отрывок:

115

100 Дело петрашевцев. Т. 1. М., Л., 1951. С. 172.

116

101 Петрашевцы: сборник материалов. Т. 3. М., Л., 1928. С. 279.

117

102 Там же. С. 280.

118

103 Энгельсов, В. А. Статьи, прокламации, письма. М., 1934. С. 42.

119

104 Цит. по: Возный А. Ф. Указ. соч. С. 121.