Страница 91 из 101
Следует также помнить, что привлекательность “белых” доминионов для британских эмигрантов заметно выросла после 1914 года, когда США ограничили иммиграцию (а после 1929 года испытали намного более тяжелый экономический спад, чем наблюдавшиеся когда-либо в стерлинговой зоне). Наконец, мы должны помнить о множестве азиатов, в XIX веке уехавших из Индии и Китая, чтобы стать наемными рабочими, в том числе на британских плантациях и шахтах. Конечно, большинство таких рабочих испытывало лишения и многим, по правде говоря, было бы лучше остаться на родине. Но, подчеркну, мы не можем притворяться, будто у этой мобилизации дешевого и, как правило, низкоквалифицированного труда по выращиванию каучуконосов и добыванию золота не было экономического значения.
Не забудем и о роли Британской империи в содействии экспорту капитала в менее развитые страны и регионы. Хотя некоторые данные о международной финансовой интеграции свидетельствуют о том, что в 90-х годах XX века динамика международного капитала была выше, чем в 90-х годах XIX века, большая доля зарубежных инвестиций приходится на развитые страны. В 1996 году всего 28% прямых зарубежных инвестиций приходилось на развивающиеся страны, а в 1913 году этот показатель составлял 63%. Другие, более строгие данные показывают, что в 1997 году всего около 5% основного капитала инвестировалось в страны с доходом на душу населения в 20 или менее процентов от американского. В 1913 году этот показатель составлял 25%. Вот вполне правдоподобная гипотеза: империи, особенно Британская, поощряли частные инвестиции в развивающиеся страны. Логика проста: инвестиции такого рода вообще рискованны, поскольку эти страны, как правило, лежат далеко, они сильнее подвержены экономическим, социальным и политическим кризисам. Имперская экспансия, прямо или косвенно устанавливая в этих странах европейские порядки, повлекла за собой снижение инвестиционных рисков. На деле инвестировать капитал в британскую колонию де-юре вроде Индии (или в неофициальную колонию вроде Египта) было безопаснее, чем в “колонию” де-факто наподобие Аргентины. Этот “сертификат качества” был лучше даже принятия страной золотого стандарта (который надежно защищал инвесторов от инфляции), хотя у большинства британских колоний было и то и другое.
В силу этого представление, будто британский империализм стремился разорить колонизированные страны, представляется очень спорным. Я не отрицаю, что во многих прежних английских колониях дела идут из рук вон плохо. Сегодня, например, ВВП на душу населения в Британии примерно в 28 раз выше, чем в Замбии, и, следовательно, средний замбиец живет менее чем на два доллара в день. Но предположение о вине колониализма в этом случае не очень убедительно, поскольку разница между доходами британцев и замбийцев в конце колониального периода была гораздо меньше. В 1955 году ВВП на душу населения в Британии был всего в семь раз выше, чем в Замбии. Именно начиная с обретения независимости, разрыв между бывшей метрополией и бывшей колонией превратился в пропасть. То же самое верно в отношении почти всех бывших колоний в Африке южнее Сахары (кроме Ботсваны).
Экономическое состояние страны определяется сочетанием природных ресурсов (то есть ее географией в широком смысле) и человеческой деятельности (в узком смысле — историей). Это экономическая версия спора о роли наследственности и среды. Можно привести убедительные примеры в доказательство важности для экономики таких факторов, как средняя температура, влажность, распространенность болезней, качество почв, близость к морю, географическая широта и наличие полезных ископаемых. Есть доказательства того, что и история неимоверно важна. Так, насаждение институтов британского типа улучшало экономические перспективы страны, особенно если местные культуры были относительно слабы из-за немногочисленного (или убывающего) населения. Это обеспечивало “концентрированное” воздействие британских институтов. Там, где британцы, как и испанцы, завоевывали уже развитые урбанизированные общества, колонизация имела скорее негативный эффект, поскольку колонизаторы подвергались искушению заниматься грабежом, вместо того, чтобы думать об институтах. Это, вероятно, лучшее из имеющихся объяснений “большой дивергенции”, лишившей Индию и Китай возможности стать наиболее развитыми экономически странами мира в XVI веке и к началу XX века приведшей их к относительной бедности. Это также объясняет, почему Британия оказалась в состоянии перегнать своих иберийских конкурентов: опоздав к началу имперской гонки, она вынуждена была довольствоваться неперспективными пустошами Виргинии и Новой Англии вместо соблазнительно богатых городов Мексики и Перу.
Но какие именно британские институты способствовали развитию? Во-первых, не стоит недооценить преимущества британской правовой системы и принципов управления. Недавнее исследование 49 стран показало, что “в странах общего права инвесторы [акционеры и кредиторы] пользуются наибольшей правовой защитой, а в странах романо-германского права — наименьшей”. Это имеет огромное значение для накопления капитала, без которого предприниматели могут достигнуть немногого. А то, что 18 из 49 обследованных стран относятся к странам общего права, почти наверняка обусловлено тем, что в какой-то период своей истории они находились под властью Британии.
Подобное можно сказать и о методах управления. В сравнении со многими современными режимами в Азии и Африке особенно поражают две особенности английской колониальной администрации в период ее расцвета в середине XIX века. Во-первых, британская бюрократия была удивительно дешевой и эффективной. Во-вторых, она была на диво неподкупной. Ее грехи были в целом грехами бездействия, а не действия. Это немаловажно, учитывая доказанную в наше время взаимозависимость экономической неразвитости и чрезмерных правительственных расходов, а также коррупции в бюджетной сфере.
Историк экономики Дэвид Лэндис недавно составил список мер, которые нужны для развития:
1 защита частной собственности, чтобы поощрять накопление и инвестиции;
2 гарантия личных свобод… против как злоупотреблений тирании, так и… против преступных посягательств и коррупции;
3 обеспечение свободы договора;
4 стабильное правительство… руководствующееся общеизвестными правилами;
5 ответственное правительство;
6 честное правительство… не извлекающее какой-либо выгоды из своего положения;
7 умеренное, эффективное, неалчное правительство… которое сдерживает рост налогов [и] как можно меньше претендует на чистый доход общества.
Поразительно, как много в этом перечне соответствует тому, что, по их собственному мнению, делали британские колониальные чиновники в XIX и XX веках. Очевидные исключения представляют пункты 2 и 5. Все же британский аргумент в пользу отсрочки, иногда неопределенно долгой, перехода к демократии состоял в том, что многие из колоний еще не были к ней готовы. На самом деле, неизменная и отнюдь не лицемерная политика Министерства по делам колоний в XX веке как раз указывала на такую миссию Британии.
Следует подчеркнуть, что британское правление в значительной степени привело к благоприятному результату. Согласно исследованиям таких политологов, как, например, Сеймур Мартин Липсет, у бывших британских колоний шанс достижения устойчивой демократии после обретения независимости был заметно выше, чем у стран, которыми управляли другие метрополии. Действительно, почти все государства с населением не менее миллиона человек, возникшие в результате крушения колониальной системы и не скатившиеся к диктатуре, — бывшие английские колонии. Правда и то, что многим прежним колониям не удалось сохранить институты свободного общества: приходят на ум Бангладеш, Бирма, Кения, Пакистан, Танзания и Зимбабве. Но в 1993 году из 53 государств, прежде бывших британскими колониями, 26 были демократическими. Это можно объяснить характером британского владычества, особенно косвенного: англичане поощряли формирование сотрудничающих элит. Можно упомянуть и о роли протестантских миссионеров, которые играли явную роль в поощрении стремления африканских и карибских подданных к политической свободе в западном духе.