Страница 84 из 101
Он был столь же обезоруживающе откровенен, признаваясь, что его собственная версия империализма будет ужаснее британской:
Какими бы несчастными народы Индии ни были бы при британцах, они точно не будут жить лучше, если британцы уйдут… Если мы приобретем Индию, индийцы, конечно, не обрадуются этому, а немедленно пожалеют о старых добрых временах английского правления.
Тем не менее Гитлер отрицал, что испытывает желание “приобрести” Индию: “Я, германец, все же предпочту видеть Индию под властью Англии, чем кого-либо другого”. По его словам, у него не было никакого желания способствовать разрушению Британской империи, поскольку это, как он выразился в октябре 1941 года, “не принесло бы никакой выгоды Германии — только Японии, Соединенным Штатам и другим”. Гитлер сказал Муссолини в июне 1940 года, что Британская империя является “важным фактором равновесия в мире”.
Именно это англофильство представляло, возможно, самую серьезную из всех угроз Британской империи: угрозу дьявольского искушения. Двадцать восьмого апреля 1939 года Гитлер произнес в Рейхстаге речь, которая достойна обширного цитирования:
Все время своей политической деятельности я разъяснял идею близкой дружбы и сотрудничества Германии и Англии… Это желание англо-немецкой дружбы и сотрудничества отвечает чувствам, которые проистекают из расового родства двух наших народов, но также соответствует осознанию мною важности для всего человечества существования Британской империи. Я никогда не давал повода усомниться в моей вере в то, что существование этой империи является неоценимым фактором, имеющим значение для культурной и экономической жизни всего человечества. Какими бы средствами Британия ни приобрела свои колониальные территории, — я знаю, что это было сделано путем применения силы и нередко жестокости, — однако я очень хорошо знаю, что ни одна империя не возникла как-либо иначе, и что, в конечном счете, история принимает во внимание не сколько методы, сколько успех, и не успех методов как таковых, а скорее общую пользу, которую они приносят. Сейчас нет сомнений, что англосаксонский народ выполнил необъятную работу по колонизации мира. Это вызывает у меня искреннее восхищение. Мысль об уничтожении плодов этого труда казалась и кажется мне… ничем иным, как проявлением бессмысленной человеческой склонности к разрушению… Однако мое искреннее уважение к этим достижениям не означает отказа от защиты моего собственного народа. Я считаю, что прочная дружба немецкого и англосаксонского народов невозможна, если другая сторона не признает, что существуют как британские, так и немецкие интересы, и что важным является не только сохранение Британской империи, что является смыслом и целью жизни англичан, но и свобода и сохранение Рейха, являющиеся целью жизни немцев.
Это была тщательно продуманная преамбула к предложению предотвратить войну с Британией, заключив сделку, основанную на сосуществовании. Британцам разрешили бы сохранить их империю, если они дадут Гитлеру свободу для выкраивания немецкой империи в Центральной и Восточной Европе. Двадцать пятого июня 1940 года Гитлер позвонил Геббельсу, чтобы подробно объяснить суть сделки:
Фюрер… полагает, что [Британская] империя должна быть сохранена, если это возможно: если она потерпит крах, то не мы унаследуем ее, а иностранные, нередко враждебные нам державы. Но если не будет другого выхода, Англию нужно поставить на колени. Однако фюрер согласился бы с миром на следующих условиях: Англия не вмешивается в европейские дела, колонии и мандаты возвращаются. Выплачиваются компенсации за то, что было украдено у нас после [Первой] мировой войны.
К этой идее Гитлер еще неоднократно возвращался. Даже в январе 1942 года он был еще убежден, что “у англичан есть две возможности: или оставить Европу и держаться за Восток, или наоборот”.
Мы знаем, что некоторые члены британского военного кабинета соблазнились таким “миром”, основанным на капитуляции континента перед нацизмом. Тот же Галифакс 25 мая обратился к итальянскому послу, чтобы предложить подкуп (Гибралтар или, возможно, Мальта) в обмен на неучастие Муссолини в войне и посредничество в организации мирной конференции. Чемберлен негласно признавал, что если бы он верил в то, “что мы могли купить… длительный мир, передав Танганьику немцам”, он “не колебался бы ни мгновения”. Но Черчилль, честь ему и хвала, видел Гитлера насквозь. Три дня спустя, обращаясь не только к военному кабинету, следовавшему политике умиротворения, но и ко всему правительству, Черчилль заявил:
Было бы наивно полагать, что если мы попытаемся заключить мир сейчас, то получим лучшие условия, чем если бы мы победили. Немцы потребовали бы наш флот, назвав это разоружением, морские базы и многое другое. Мы стали бы тогда рабским государством…
Это было вполне верно. Предложения Гитлера о мирном сосуществовании с Британской империей были совершенно неискренними. Иначе почему он называл Англию “заклятым врагом” (например, 5 ноября 1937 года во время своей беседы с военачальниками и министром иностранных дел)? В этом случае Гитлер говорил о Британской империи совсем другим тоном. Вот что Гитлер действительно думал об империи: что она была “нежизнеспособна… с точки зрения военной политики”. Немецкие планы насчет атлантического флота и африканской колониальной империи говорят о том же.
Однако Черчилль бросал вызов не только Гитлеру. Он в какой-то мере также бросал вызов разрыву в военных возможностях. Конечно, британский флот все еще был гораздо сильнее немецкого (если бы немцы не овладели и французским флотом). Конечно, у королевских ВВС было такое преимущество перед люфтваффе, с которым можно было рассчитывать на победу в битве за Британию[195]. Но 225 тысяч английских солдат, которые были эвакуированы из Дюнкерка вместе с 120 тысячами французов, оставили во Франции не только одиннадцать тысяч погибших и сорок тысяч пленных товарищей но и почти все свое вооружение. У немцев было десять бронетанковых дивизий, у британцев почти не было танков. Кроме того, теперь Франция была повержена, а Россия приняла сторону Гитлера. Британия осталась в одиночестве.
Или нет? Финал речи Черчилля в Палате общин 4 июня 1940 года хорошо помнят из-за звучного призыва драться “на побережье… на полях и на улицах”, и так далее. Но на самом деле имело значение заключение:
Мы никогда не сдадимся, и даже если (во что я ни мгновение не верю) этот остров или большая его часть будет покорена и станет голодать, то наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, будет бороться до тех пор, пока в указанное Богом время Новый Свет со всей его силой и мощью не выступит для спасения и освобождения Старого.
Европа была потеряна. Но империя осталась. И это было достигнуто без дальнейших переговоров с “этим человеком”.
Из господ — в рабы
В декабре 1937 года китайский город Нанкин пал к ногам солдат японского императора. Армия, получившая недвусмысленный приказ “убивать всех пленных”, впала в неистовство. От 260 до 300 тысяч мирных граждан были убиты, до восьмидесяти тысяч китаянок — изнасилованы. Пленных вешали за язык на мясницких крюках, скармливали голодным собакам. Военные соревновались в убийстве военнопленных. Один офицер бросил вызов другому: кто первым пошлет на тот свет сто китайских солдат. Кого-то из пленных зарубили, кого-то закололи штыком, кого-то застрелили или облили бензином и сожгли заживо. Половина города лежала в руинах. «Женщины пострадали больше всех, — вспоминал один ветеран 114-й дивизии, — независимо от того, молодой была женщина или старой, все они не могли избежать этой участи — быть изнасилованными. Мы посылали грузовики… на городские улицы и в деревни, чтобы захватить много женщин. Затем каждую отдавали 15-20 солдатам для изнасилования и надругательств». «Это было еще хорошо, если мы только насиловали их, — признавался один из его товарищей, — “Хорошо” — это, конечно, неподходящее слово. Но обычно мы рубили и убивали их. Трупы ведь не говорят». С полным основанием произошедшее назвали Нанкинской резней.
195
Девятого августа, непосредственно перед началом немецких воздушных атак, у английских ВВС было 1032 истребителя, у немцев — 1011. Кроме того, у англичан было 1400 пилотов — на несколько сотен больше, чем у люфтваффе. И, что важно, в течение решающих месяцев, с июня до сентября 1940 года, на британских заводах были собраны 1900 истребителей (немцы построили 775). Техническое преимущество (радары) и превосходная система оперативного управления также значительно улучшили положение англичан. В целом же немецкие потери (включая бомбардировщики) почти вдвое превысили британские (173З и 915 соответственно).