Трепет

– Не трое, – прошептала, наклонившись к Игнису, Ирис. – Никак не меньше десятка.

– Значит, убивать, – задумался Игнис. – И вряд ли это посланцы Эрсет.

– Ардуусцы, – кивнула Ирис.

– Чтобы не впускать никого в Обстинар или никого не выпускать оттуда? – задумался Игнис. – Доходили слухи, что король великого Ардууса сошел с ума, но если безумие охватывает его подданных… Поспешим…

– Стой, – прошелестела, схватила его за руку Ирис. – Стой.

Сквозь свист ветра вновь послышался стук копыт. Ирис задрожала. Лошади и под Игнисом, и под всадницей задрожали тоже. Даже сам Игнис почувствовал дрожь в руках. Их было трое. Игнис не мог разглядеть ничего, но был уверен, что по дороге двигались три черные конные тени. Они остановились точно напротив укрытия. Замерли. И, наверное, повернулись в сторону затаившихся, потому что внезапно Игнис разглядел вспыхнувшие тусклым пламенем шесть глазниц.

– Энки всеблагой, – выдохнул сквозь сведенные судорогой ужаса губы Игнис и, не понимая, что он делает, потянулся к торчащей за плечом деревяшке. Пальцы нащупали рукоять, сдвинули холстину, коснулись тонкой, как будто молодой коры и стиснули ее изо всех сил. И ветер стих, огни глазниц погасли, а стук копыт страшной троицы продолжился, удаляясь прочь.

– Что ты сделал? – выдохнула Ирис.

– Я рассказывал тебе, – прошептал Игнис. – Помнишь? Это Бетула. Мой меч и твои луки со стрелами – ее дар. Они нам помогли выбраться из Светлой Пустоши. К ней ты меня не ревнуешь?

– Разве можно ревновать к богам? – прижалась к мужу Ирис.

Они пересекли границу Обстинара уже в полночь. Миновали заснеженное поле, выбрались на тракт через пару лиг после мытарских и дозорных постов, ушли в предгорья и уже ближе к полудню въехали в большое валское село. Не менее сотни домов, желтеющих свежими срубами, тремя улицами сходились к сельской площади, на которой под мытарской башней толпился народ.

– Зеленые балахоны, – процедил сквозь зубы Игнис. – Инквизиция.

– Может быть, не стоит вмешиваться? – напряглась Ирис.

– Это причина твоего беспокойства? – обернулся к жене Игнис.

– Нет, – замотала головой Ирис.

– Тогда забирай правее, та улочка выше прочих, – показал Игнис на южный край площади. – Разберемся. Я вижу, тут десяток стражников да пять балахонников. Не стоит беспокоиться. К тому же в Обстинаре и Тиморе инквизиция запрещена, так что мы в любом случае на стороне местной власти. Да и тошно что-то внутри от всего этого.

– Тошно? – не поняла Ирис.

– Тошно будет, если проедем мимо.

…Селян на площади оказалось не меньше тысячи человек, большинство из них составляли женщины и дети. Десяток стражников с обнаженными мечами мотались вокруг толпы, еще двое секли на наскоро сооруженном помосте прихваченных к лавкам шестерых мужчин. Секли в кровь. Рядом стояли шестеро храмовников. Пятеро в зеленых балахонах. Один в сером. Над их головами в петле болталась истерзанная в кровь старуха. Еще две петли пока были свободны. Но под ними босыми ногами в снегу стояла молодая женщина и девочка лет двенадцати. Одежда на них была разодрана, но, судя по облику повешенной, им еще предстояло пройти и через пытки. Над толпой стоял стон. Игнис приподнялся в стременах и разглядел между лавками окровавленные тела. Еще трое или четверо мужчин были убиты или избиты до бесчувствия. Стражники, окружающие толпу, заметили незнакомца и подали в его сторону лошадей. Кое-кто стал оборачиваться и в толпе. Даже девочка вдруг ухватила молодую женщину за руку и, переступая по снегу босыми ногами, ткнула пальцем в его сторону.

– Почтенные! – крикнул Игнис. Крикнул так громко, что вся толпа повернулась в его сторону, стражники придержали лошадей, а стражники с плетьми в руках замерли, стирая кровь с рук.

– Почтенные! – еще громче крикнул Игнис. – Что это за представление вы устроили? Разве в пределах Обстинара разрешена инквизиция?

– А ты кто такой? – скинул с головы серый капюшон один из храмовников, и Игнис увидел гладковыбритый череп, впалые щеки и безумный, пустой взгляд. – Мы посланники герцога Обстинара! Его волей мы вершим суд над мерзкими колдунами.

– Ложь, – крикнул в ответ Игнис. – Знак Обстинара – алый барс на голубом фоне, а на поясах твоих стражников знак Ардууса – белый калб на алом фоне. Но даже нацепи вы на свои пояса любые знаки, повторяю – инквизиция запрещена в Обстинаре и Тиморе. Здесь действует только суд местных правителей.

– И Обстинар, и Тимор – части великого Ардууса, – повысил голос храмовник. – И подчинены воле короля Пуруса Арундо. И я, служитель Единого Храма Энки, несу волю Пуруса Арундо, а также Предстоятеля Единого Храма и Инквизиции Энки Энимала во все пределы Ардууса!

– Будь оно даже так, – Игнис положил руку на рукоять меча, – отчего ты нарушаешь правила? Или ты не знаешь их? По суду инквизиции на стороне обвиненных должны свидетельствовать староста деревни или ее стражи. Где служитель Энки? Молельную избу я вижу, а его нет? Я уж не говорю, что приговоренные к казни могут быть казнены только распоряжением герцога. Кто позволил сечь женщину перед повешением? Где наряд на телесные наказания от правителя Обстинара? Есть он? С печатью герцога Аэса Кертуса? Я могу его увидеть?

– Можешь, – засмеялся храмовник. – Иди сюда. Заодно я познакомлю тебя и со старостой деревни, и со стражами, и даже со служителем Энки, который позволил старухе врачевать без разрешения Единого Храма. Исцелять без благословения. Заговаривать без выкупа храмового ярлыка. Иди сюда, они все здесь, кое-кто еще даже в состоянии связать пару слов. Сейчас я освобожу место для тебя на одной из скамей, и ты переговоришь с любым из них. Хочешь?

– Давай поступим иначе, – предложил Игнис. – За то, что вы тут натворили, за повешение лекарки, подобные которой есть в каждой деревне, за истязания, за все это я убью только тебя и твоих зеленых служек. Ну и вот этих двух старательных стражей, что калечат людей плетьми. А стражникам предоставлю возможность убраться домой. Они ведь воины подневольные. Но и подневольные вправе остановиться, если их хозяева творят что-то неугодное Энки, святым именем которого прикрывают свои мерзости.

– Или? – вытаращил глаза храмовник.

– Или убью всех вас, – закончил Игнис.

– Выбор неполон, – покачал головой храмовник и вдруг истошно заорал: – Взять его! Убить! Порезать на куски!

Всегда следует убивать того, кто служит источником мерзости. Ирис знала это точно. Опасность живет в каждом враге, но многократно опаснее тот, кто восполняет эту опасность собственной волей. Поэтому первая же стрела Ирис пронзила голову храмовника в сером балахоне – от уха до уха. К тому времени Игнис успел сразить половину напавших на него стражников, и, хотя мог оставить в живых одного или двоих, оказалось, что и тут Ирис опередила его. Она не могла выпускать стрелы в храмовников, люди невольно прикрыли их. Увидев, что незнакомец легко срубил первых стражников, толпа бросилась на оторопевших балахонников и растерзала их вместе с двумя стражами с плетками в руках. Игнис спрыгнул с лошади, передал ее подъехавшей Ирис, пошел через толпу к помосту. Толпа расступалась при его приближении. На досках лежали убитые храмовники, стражники, трое замученных мужчин. Остальные, покрытые кровью, с трудом натягивали на истерзанные тела одежду. Кто-то уже кутал в теплое и женщину с ее, как понял Игнис, дочерью.

– Я староста, – закашлялся кровью один из истерзанных. – Спасибо тебе, добрый человек. Накатила ведь на нас эта напасть, как гроза ясным днем. И мужчин в деревне мало, почти все теперь у герцога, как только урожай убрали, так и ушли. Война, говорят, скоро. Вот мы и… готовимся. – Он сокрушенно развел руками, снова закашлялся. – А служитель Энки у нас был хороший. Вот он лежит, первым убили. Сразу же.

Игнис поднял голову. Юркий мальчишка, забравшийся по бревнам вышки, срезал веревку. Вот лопнуло последнее волокно, тело старухи рухнуло, и тут же и молодая женщина, и ее дочь бросились к несчастной.