Страница 33 из 36
Я не могла говорить. Я смотрела себе на руки и вспоминала голос Лоренса, который так любила: «Ты больше не будешь ни в чем нуждаться, обещаю. Тебе больше не придется думать о деньгах».
— Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, — сказал Марк Касталлак, — я уверен, что это можно будет устроить.
Я подняла на него взгляд. Черные глаза смотрели на меня без выражения. Уголки жесткого мужского рта чуть кривились в усмешке. Отворачиваясь от него, я увидела, что его рука скользнула в карман и он достал пять соверенов. Золото тускло заблестело в ярком утреннем свете.
— Вам, должно быть, предстоит много расходов, — проговорил он, аккуратно, мелкими, точными движениями складывая монеты в стопку на столе перед собой, — а ведь нет ничего более скучного, чем отсутствие достаточного количества денег для комфортной жизни.
Он откашлялся, взял один соверен и начал его разглядывать. Я наблюдала за ним, не в силах оторваться. Я думала, что он полностью поглощен разглядыванием монеты, когда вдруг он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились.
Я встала и отошла к камину.
Монеты звякнули. В зеркале над камином я видела, что он складывает монеты обратно в карман.
— Помните, — повторил он, — если вам понадобится помощь, нужно только обратиться ко мне, и я сделаю все возможное, чтобы оказать вам содействие.
Я быстро, слишком быстро, сказала, мысли кружились в голове:
— Что ж, как раз теперь… — Я остановилась.
Он развернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня.
— Вам требуется помощь уже сейчас?
— Я… я в довольно затруднительном положении… — Я закусила губу. — Может быть, — холодно сказала я, — если бы можно было получить кредит, я могла бы предоставить в залог дом…
— Ах, да, — пробормотал он. — Дом. Да, я думаю, можно это устроить, миссис Рослин. Я думаю, это даже легко будет устроить.
Если бы он не повторял с таким нажимом это слово «устроить»! Мне не нравилось, что он произносит его так расчетливо.
— Можно посмотреть дом? — небрежно спросил он. — Если речь идет о займе, мне было бы интересно — это чистая формальность, разумеется, что за залог вы предоставляете.
— Очень хорошо, — сказала я, помедлив. — Если пожелаете.
Я пошла к двери, а он за мной. О, эти небрежные движения, замечающие все вокруг острые узкие глаза. Мои ладони покрылись испариной. Когда я шла через холл, мне пришлось потихоньку вытереть их о юбку.
— Вот столовая, — сказала я, открывая дверь. — Мы ели здесь на Рождество и на Пасху и в день рождения мужа. Обычно мы едим на кухне.
Солидный дубовый стол поблескивал в солнечном свете; голубая фарфоровая посуда стояла в темном буфете. Лоренсу нравилась старая дубовая мебель. Она пережила не одно поколение семьи Рослинов.
Марк молчал. Мы опять вышли в холл, и я направилась в глубь дома.
— Кухню вы уже видели.
— Да, — подтвердил он. — Кухню я видел.
Мы прошли через кладовую, мимо чулана и наконец пришли на маслобойню.
— Она очень старая, — сказала я. — Видите, какие неровные плиты. Это одна из самых старых частей дома.
— Да. А Энни сегодня нет?
— Она ушла к родственникам в Зеннор. Она ходит туда раз в месяц. — Я опять провела руками по юбке. Сердце забилось в груди.
Через кухню мы вернулись в малую гостиную, располагавшуюся сразу же за большой гостиной.
— Здесь я обычно сижу по воскресеньям и читаю газету, — сказала я. — Мы никогда не пользовались большой гостиной. Она предназначалась только для гостей, таких, как вы.
«И Лоренс», — могла бы добавить я. Мне вспомнилось, как мы с Лоренсом сидели здесь за бокалом вина, когда я впервые пригласила его в дом. «Какая милая комната», — сказал он. Он любил этот дом так же сильно, как и я.
— Там еще пара буфетных, — сказала я, — и маленькая комната рядом с чуланом, где можно наполнить ванну и помыться, а так больше смотреть нечего.
— А наверху?
Повисла пауза. Мы опять стояли в холле. Я повернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела, что он смотрит на лестницу.
— Наверху смотреть нечего, — сказала я, — там лишь несколько комнат, большей частью из которых уже давно не пользовались. И еще, конечно, чердак. Очень хороший чердак с деревянным полом. Раньше там спала прислуга, а теперь и у Энни, и у Гризельды есть по комнате в дальней части дома. — Я снова повернулась в сторону гостиной. Теперь испарина выступила у меня на лбу, а руки дрожали так, что мне пришлось сжать кулаки, чтобы не было заметно, что пальцы трясутся. — Пойдемте присядем. Не хотите ли вина?..
— Мне бы хотелось посмотреть комнаты наверху. — Он был безупречно вежлив, бесконечно вкрадчив.
— Я…
— Разве это нельзя… устроить, миссис Рослин?
Потом была долгая пауза, которую ничто не могло заполнить. Я не могла ни дышать, ни говорить, ни думать. Но эта заминка прошла. Они всегда проходят, эти ужасные долгие секунды, когда невозможно поверить в то, что совершается у тебя перед глазами, а когда они уже позади и ты убеждаешься в реальности происходящего, так много сразу происходит, что чувствуешь, как все запутывается. В следующий миг сердце мое болезненно екнуло, в желудке стало нехорошо, в глазах потемнело. Я подумала: «Нет, этого не будет». Потом: «Это не имеет значения». И наконец: «Он предлагает мне кредит, где дом выступает в качестве залога; в этом нет ничего неподобающего; эти деньги — не подарок; это заем, что может быть более основательного, чем кредит, полученный под честный залог? Все остальное не имеет значения. Ничто другое не будет иметь значения».
— Очень хорошо, — вежливо сказала я. — Как пожелаете.
И мы пошли вверх по старой деревянной лестнице с резными перилами на верхнюю площадку, и я начала показывать ему верхние комнаты.
— Вот комнатушка Гризельды… а вот Энни…
Я старалась не вспоминать о Лоренсе, потому что лучше всего было о нем не думать. Но все равно думала о нем. Слезы горячими иглами кололи мне глаза.
— В этой комнате жил Джаред… а в той — Джосс…
Я двигалась как можно медленнее, чтобы дать себе время подумать, но думать я не могла, как не могла утешиться; все, на что я была способна, — это сказать себе, что ничто не разрушит моей любви к Лоренсу, а менее всего — незначительный эпизод, который я скоро забуду.
— А это кладовая, — говорила я, — здесь мой муж держал вещи своей первой жены.
Я так истово думала о Лоренсе, что почти ощущала его у себя за спиной. Я думала: «Если я сейчас повернусь, то увижу его; мы улыбнемся друг другу, и я вскричу: «Никогда не бросай меня, будь со мной, потому что я тебя так люблю, что не вынесу, если ты уйдешь!»»
Но его не было. Я потеряла его.
— А это моя комната, — сказала я. — Она, как вы видите, выходит окнами на пустошь. Мужу этот вид нравился больше всего, и я с ним согласна. — Я подошла к окну, чтобы посмотреть на вид, словно никогда прежде им не любовалась.
Я услышала, как дверь захлопнулась и раздался тихий, осторожный щелчок. С легким свистом задвинулась щеколда, но я не обернулась. Я закрывала окно, которое отворила утром, чтобы проветрить комнату, потом задернула шторы.
Наступило молчание. Я повернулась. Он стоял, не глядя на меня, его взгляд был направлен на часики с римскими цифрами, которые Лоренс привез мне из Пензанса несколько месяцев назад. Я любила их, потому что они были его подарком, и в то же время ненавидела эти черные стрелочки, которые так жестоко отмеряли короткие часы, которые он проводил в этой комнате.
— Какие на редкость неказистые часы, — заметил Марк, снимая пиджак. — Наверное, они принадлежали твоему мужу?
На этом разговор прекратился. Мы разделись, он — очень быстро, я — с такой тщательностью, словно каждое движение было жизненно важно, а когда больше уже нечего было делать, отправились в постель.
Я ничего не ждала.
Я не любила его. Я потеряла человека, которого любила, и была переполнена горем. Я внутренне сопротивлялась, но слишком велико было мое горе, слишком сильно отчаяние от несправедливости жизни, чтобы злиться или испытывать унижение. Я ничего не чувствовала. Я приняла ситуацию так пассивно, что решила позабыть о ней, как только она закончится, а ведь от близости, которая началась подобным образом, ничего не ожидаешь.