Голод львят

— На фотографии он похож на тебя… Поразительно!

Заглушая шум воды, спокойный голос произнес:

— Я так не нахожу.

Стоя перед ней в рубашке с засученными рукавами, с распахнутым воротом, он вытирал шею, лицо махровым полотенцем.

— Но, Александр… это же невозможно, чтобы ты ничего не чувствовал, когда его видел!

Он бросил полотенце на спинку стула. Мокрые волосы падали ему на лоб.

— Я всегда отказывался его видеть!

— Это безумие! — сказала Франсуаза. — Я не понимаю тебя! У тебя ребенок! Ты должен был бы гордиться им, чувствовать себя счастливым! А он тебе совершенно не интересен, ты относишься к нему как к чужому!

— Я не отношусь к нему как к чужому, поскольку я долгое время ежемесячно высылал деньги его матери.

— А сейчас ты больше не высылаешь ей эти деньги?

— Нет.

— Почему?

— Два года назад она вышла замуж за южноамериканца, который увез ее в Сантьяго вместе с мальчиком. Где щетка для волос?

— В ящике, в маленьком столике.

Он открыл ящик, достал щетку и присел на корточки, чтобы причесаться перед зеркалом, прислоненным к стулу. Франсуаза топталась на одном месте. Что она могла сделать в этой жалкой ситуации, которая возникла еще до нее и совсем не заботила Александра?

— Его зовут Николя? — спросила она.

— Да.

— Сколько ему сейчас лет?

— Пятнадцать или шестнадцать, я уж не помню…

— И ты не жалеешь, что никогда не видел его?

Он выпрямился, снова надел пиджак, поправил манжеты рубашки.

— Почему я должен об этом жалеть? Я не испытываю потребности в ребенке, чтобы быть счастливым. Отцовская привязанность — изобретение женское. Это они без нашего согласия убеждают нас, что мы хотим потомства. Материнство — для них психологически необходимое состояние, они придумали это средство для удержания мужчины в семье. Когда я вижу придурков, с преисполненным важности видом толкающих детскую коляску по аллее парка, я мысленно отдаю должное той, которая так ловко обвела их вокруг пальца!

— То, что ты говоришь, ужасно! — прошептала она.

— Ну вот, пожалуйста! Ты снова уязвлена! У тебя сейчас точно такое лицо, как тогда, когда я говорил с тобой о твоем самоубийстве.

— Не вижу связи!

— Однако она есть. Ты живешь в окружении всевозможных табу: брак, дети, религия, смерть, долг, честь, налоги, условности… Надо уметь сотрясать иногда предвзятые понятия!

Он сходил на кухню, вернулся оттуда со стаканом красного вина, выпил его одним залпом, вздохнул и взял фотографию, которую Франсуаза положила с письмом на угол дивана.

— Он — твоя точная копия, — сказала она.

— Возможно… Я этого как-то не могу осознать!.. Ну, у какого мужчины нет где-нибудь на свете незаконнорожденного ребенка? Это же закон слепого воспроизводства. Если бы выпущенное на свободу семя раскрывалось лишь в браке, куда бы мы пришли? Уверяю тебя, что юному Николя в настоящий момент глубоко плевать на то, что мы с тобой можем думать и говорить. Он появился на свет с некоторым капиталом везения и невезения. С этим он будет строить свою жизнь. Все остальное — из литературы! Почему ты стремишься усложнять самые простые положения, Франсуаза, маленькая моя?

С этими словами он принялся рвать фотографию. Франсуаза восприняла эту расправу как наносимую ей самой глубокую рану. Она опустила голову. Ей казалось, что кровь стала тяжелей и медленней циркулировать у нее в венах. Александр разогнул пальцы. Черные и белые кусочки глянцевой бумаги посыпались на пол.

— Франсуаза!

Голос был серьезный, вкрадчивый. Она подняла глаза. Александр дружелюбно улыбался ей, стоя на фоне желтой стены. Как ему всегда удавалось навязывать ей свои понятия?

— Не пойти ли нам сегодня куда-нибудь поужинать? — предложил он. — Здесь так воняет краской!

Она воскликнула, что это абсурд: денег у них едва хватит до конца месяца! Кроме того, в ящике за окошком уже дожидаются ветчина, картофельный салат. Движением руки он отмел эти весомые аргументы.

— На своей ветчине и картофельном салате можешь поставить крест! — сказал он смеясь. — Я веду тебя к Поло!

Она еще собиралась протестовать, когда взгляд ее снова упал на зеркало, прислоненное к стулу. Небрежно завязанная косынка, лицо без пудры, старая юбка, пятна от краски — страх не понравиться мужу вдруг всколыхнул ее, не на шутку встревожив. Она с готовностью поспешила в ванную — отмыться, причесаться, переодеться.

Маленький ресторанчик Поло — самые низкие цены! — был набит битком. Александр хорошо знал хозяина, хозяйку, официантов и большую часть клиентов. Войдя, он со всеми обменялся приветствиями. Франсуаза теперь уже тоже привыкла к этому месту. Все сидели впритык, вдыхая горячий запах тушеной говядины с овощами и бифштекса с жареной картошкой. Один столик освободился. Александр усадил жену и отправился на кухню посовещаться с Поло. Франсуаза видела его в глубине через распахнутую дверь. Поло, пузан с багровым лицом, прохаживался перед плитами. Александр ходил за ним по пятам, что-то говорил ему, похлопывал по плечу. Вероятно, он объяснял ему свои денежные затруднения и просил, в очередной раз, чтобы его обслужили в кредит.

— Здравствуй, Жоржетта, — сказала Франсуаза пробежавшей мимо официантке.

Скатерть из белой гофрированной бумаги, залепленная лиловыми винными кругами и брызгами, была свернута и тотчас заменена чистой. Горшочек с горчицей, бутылочка с прованским маслом, корзинка с хлебом, солонка, перечница словно упали с неба на эту белоснежную равнину. На кухне Поло и Александр все еще дискутировали. Поло с трудом поддавался на уговоры. Франсуаза отвернулась: ей не хотелось, чтобы было видно, как она наблюдает за ними. На самом деле она охотно обошлась бы в этот вечер и без ужина. Ей не хотелось есть. То, что она узнала, меняло все перспективы ее семейной жизни. За плечами у Александра было тяжелое прошлое, из которого она, вероятно, знала только крохи. Полное согласие вряд ли когда-нибудь будет достигнуто между ними. Их пути расходились даже в тех случаях, когда ей казалось, что они совпадают. Франсуаза снова бросила взгляд в направлении кухни. Поло, смеялся, держа руки на животе. Александр по-дружески похлопал его и возвратился в зал, непринужденный, одержавший победу. Дело было улажено. Он сел напротив жены. Она не спросила, о чем он говорил с Поло. Чтобы не смущать его, Франсуаза предпочитала делать вид, что не знает о его денежных сделках. Они вместе обсудили меню. Артишоки, миланский эскалоп, сыр или фруктовое мороженое с лимоном и графинчик красного.

— Красное подай сразу, Жоржетта! — сказал Александр. — Мы его выпьем вместо аперитива.

Он с жадностью выпил крепкое и темное вино. Его глаза искрились весельем. Чему он так радовался? Тому, что вышел вместе с женой, или что так легко ее убедил, или что ужинает в кредит? Франсуаза не могла забыть о ребенке. Ее смятение вырастало до угрызений совести. Словно она помогала Александру оттолкнуть сына, словно она была виновна в такой же мере, как и он. Он заметил, что она загрустила, и заставил выпить вина. Франсуаза подняла стакан и поднесла к губам. От пальцев все еще пахло скипидаром — вкус вина был испорчен. Зачем она перекрасила комнату? Не будет уже для нее счастья в этих желтых стенах, так же как не было бы в синих или зеленых. Жоржетта принесла артишоки. Лепестки у них были жесткие, уже почерневшие по краям. Александр закурил сигарету. Франсуаза вдыхала ноздрями едкий запах дыма. Завтра они приглашены на ужин к отцу. Послезавтра — к матери. Этой небольшой экономией не стоило пренебрегать в конце месяца. Какая-то девушка прошла между столиками: красивая, высокая, белокожая брюнетка. Она двигалась в направлении к туалету. Александр проводил ее взглядом.

II

Движение на автомагистрали было не слишком оживленным. Кароль вела машину быстро, не отводя глаз от той части дороги, которую выхватывал из сумерек свет ее фар. Рядом с ней, полузакрыв глаза, курила Олимпия. Тихо звучало радио.