Голод львят

— О! Что тебе сказать о моем Боге? В нем нет ничего необычного!.. Он есть, вот и все!

— Браво! От него только этого и ждут: чтобы он был понятием в глубине души, в смысле силы тяготения или направления. Но священники захотели все разъяснить, все кодифицировать. Они расчистили дивную территорию. Понаставляли плакатов: по газонам не ходить, свалки запрещены, движение одностороннее, просьба держать собак на поводке. И чудесный девственный лес превратился в пригородный сквер, где собираются рантье, чтобы погреть на солнышке свои старые кости, и дети, чтобы поиграть в мяч…

Пыл этой дискуссии не вызвал протеста у Франсуазы. Она предпочитала его той холодной иронии, к которой Александр нередко прибегал, говоря о религии. К тому же, когда он горячился, в его голосе чувствовался какой-то живой трепет, который проникал ей глубоко в душу.

Придя домой, она усадила его в гостиной и подала виски. Он не скрывал своего пристрастия к этому напитку. Франсуаза радостно улыбалась, глядя, как он вертит стакан в руке. После отъезда Кароль на Капри, а Даниэля в Ла-Клюза она осталась в доме вдвоем с отцом. Сегодня вечером она опять будет ужинать с ним наедине. У нее было ощущение, что сейчас, когда она обручена, отец стал снова проявлять к ней больше внимания. Даже больше нежности. Как если бы она, вопреки всякому ожиданию, успешно сдала какой-нибудь экзамен.

Пробило семь часов. Появился Филипп. Они перебросились несколькими словами с Александром, выкурив по сигарете. Ей нравилось смотреть, как они сидят друг против друга; это были двое главных мужчин в ее жизни. Завтра она должна представить Александра своей матери и отчиму. Вот это будет менее приятно. У Александра такая склонность все подвергать критике! «Лишь бы мама не вспоминала о своем мертворожденном ребенке и не принималась плакать, желая нам счастья. Уже по телефону, когда я сообщила ей о помолвке, она разрыдалась. Она стала такой нервной после неудачных родов!»

Александр налил себе второй стакан виски, поднес его к глазам и посмотрел на свет.

— А ты будешь продолжать заниматься русским языком, когда станешь госпожой Козловой? — спросил он.

— Конечно! Я очень хочу получить диплом, найти работу…

— Ты, как и твой отец, боишься, что для двоих я зарабатываю недостаточно?

— Нет, но я тоже хочу вносить свой вклад в общий бюджет, чувствовать себя полезной…

— Мне покажется занятным преподавать собственной жене!

— Я перейду в группу к другому ассистенту.

— Тогда я буду ревновать!

— Ты?

Она рассмеялась.

— Ну да, я! Ты считаешь, что я на это не способен? — Он поймал ее руку и поднес ладошку к губам.

В гостиную вошел Филипп. Франсуаза отпрянула: она не слышала, как открылась дверь. Немного смущенная, она отошла от Александра и предложила отцу выпить вместе с ними виски. Но он отказался, поскольку очень спешил. И потом, он не будет ужинать дома. Ее искренне огорчила эта неожиданность. Сказав с рассеянным видом, словно уплатив дорожную пошлину, несколько дежурных фраз, Филипп прошел в свою комнату переодеться. Через двадцать минут он появился снова, в костюме цвета антрацита в тонкую синюю полоску, который дочь у него еще не видела. Очевидно, — слишком очевидно, на взгляд Франсуазы, — отец встречался с какой-то женщиной. Кароль, со своей стороны, тоже, наверно, на Капри времени даром не теряет! Филипп поцеловал дочь в лоб, пожал руку Александру и ускользнул, загадочный и бравый, с легкостью, которую возраст делал удручающей. В гостиную тут же, как сирокко, влетела Мерседес и процедила сквозь зубы:

— Мадемуазель, кушать подано.

Оторопев от такой наглости, Франсуаза посмотрела на Александра, а затем, после секундного колебания, сказала:

— Ты останешься обедать?

— С радостью! — ответил он.

— Тогда, Мерседес, накройте еще один прибор.

— Это… это невозможно! — запинаясь, пробормотала Мерседес.

— Почему?

— Ничего нет!

— Мой отец должен был обедать дома!

— Ваш отец ест вечером только кусочек ветчины.

— Мне тоже хватит кусочка ветчины! — сказал Александр.

— Ну нет! — воскликнула Франсуаза. — Это уже слишком!

Ее охватил праведный гнев хозяйки дома. Она направилась в кухню, Мерседес семенила за ней по пятам. Аньес на заданный в упор вопрос ответила, что холодильник забит съестными припасами и что ей доставит удовольствие приготовить для мадемуазель и ее жениха обед, который им придется по вкусу.

Действительно, через полчаса Франсуаза и Александр с удовольствием поглощали антрекот с зеленой фасолью. Но подавала им Аньес. Мерседес ушла, посчитав свою работу законченной.

Сидя перед Александром за семейным столом, Франсуаза испытывала волнующее чувство, словно она уже много лет замужем и, тем не менее, открывает для себя радости жизни вдвоем. Она смотрела, как ест и пьет этот человек, имя которого она собиралась носить, и была признательна ему за то, что у него хороший аппетит, темные и ласковые глаза, большие нервные руки и что он выбрал ее, которая так мало что собой представляет.

Они попросили кофе в гостиную. Потом Аньес удалилась. В доме никого не было. По мере того как проходили минуты, радость, смешанная с тревогой, все сильнее охватывала Франсуазу. Александр отставил свою чашку, где на донышке еще оставался кофе. Его рука легла ей на плечи. Франсуаза, сама себе в том не признаваясь, ждала этого. Когда их губы соприкоснулись, она остро осознала неизбежное. Он сказал ей, что ему не нравится эта слишком торжественная гостиная. Она встала и повела его в свою комнату.

XII

— Это, конечно, твоя мачеха нагородила все эти сложности! — воскликнула Люси, сильно шмыгая носом над своей чашкой.

— Нет, мама, — сказала Франсуаза. — Кароль, наоборот, хотела, чтобы ты пришла!

— Значит, отец не хотел…

— Да.

— Он не имеет права мне запретить…

— Папа тебе ничего не запрещает. Он просто просит тебя выбрать.

— Если тебе удобнее присутствовать на венчании в церкви, тогда он будет на гражданской церемонии в мэрии, а если ты захочешь присутствовать в мэрии, он придет на венчание.

— Почему я не могу быть и там и там?

— Потому что он не хочет с тобой встречаться!

— Я же не вцеплюсь ему в горло! Мы расстались очень хорошо!

— Может быть, мама, но наконец…

— Вечно какие-то истории со свадебными церемониями детей, родители которых в разводе, — сказал Ив Мерсье нравоучительным тоном.

— И все же! Надо сделать так, чтобы всех все устраивало! Мы — тоже люди! — заявила Люси.

Франсуаза отвернулась. Дискуссии старших вызывали у нее раздражение. Не безумие ли, чтобы давние обиды ее родителей вспыхнули заново в связи с делом, касавшимся только ее. Неужели отец и мать со своими горькими воспоминаниями, фальшивой гордостью, допотопным эгоизмом собираются омрачить полноту ее счастья в день свадьбы? Сочувствуя матери всей душой, она все же надеялась, что та окажется чуть покладистей. «Ах, поскорее бы вырваться из этого фамильного болота, создать свой очаг и не считаться ни с чьими желаниями, кроме своих собственных и Александра!» Хорошо еще, что его с ней не было в это воскресенье! Ему хватило визита на прошлой неделе! Франсуазе он не сказал ничего неприятного ни о матери, ни об отчиме, но она была твердо убеждена, что он судил их строго. Она собиралась с ним увидеться сегодня вечером в семь часов. Это было единственное светлое пятно за весь день. Даниэль и Жан-Марк тоже сидели за столом со скучными минами. За спиной у них работал телевизор, но звук был выключен. Время от времени Даниэль, еще бронзовый после горного загара, оборачивался, чтобы мельком взглянуть на изображение. Верхом на лошадях с войлочно-бесшумными копытами, ковбои, безмолвно жестикулируя, выпускали немой огонь по индейцам, которые падали, не издавая ни звука. Люси вытерла платком нос, посмотрела на мужа полными слез глазами и сказала:

— Ну, Ивон, что ты об этом думаешь?

— Я… — сказал Ив, — из меня можно вить веревки.