Голод львят

— Бедная вы!

— Так я гораздо счастливее! Мужчины — чем они дальше, тем лучше!

Она рассмеялась и откинулась на спинку стула. Ее большие красные руки лежали по обе стороны белого листа бумаги.

— Завтра я пойду к маме, — сказала Франсуаза.

— Вы ее очень любите, да? — спросила Аньес.

— Да.

— Я с ней не знакома. Я пришла к вам работать как раз после того. Пять лет уж будет! Как летит время! Вы в самом деле не хотите съесть кусочек чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

Они замолчали. Аньес снова склонилась над своим письмом. Франсуаза вышла из кухни.

VIII

Дождь застал их на рю Жакоб. Дождь был косой, яростный, пронизывающий. Зайти в кафе? У Даниэля не было ни гроша.

— Пойдем ко мне! — сказал он.

Это было совсем рядом. Они помчались бегом. Даниэль время от времени замедлял шаг, чтобы Даниэла за ним успевала. Она бежала как все девчонки, вяло отбрасывая в стороны ноги, словно метелки. Ее мокрые волосы подплясывали вокруг лица. Тетради и книги она засунула себе под пальто и поддерживала их руками через карманы. От этого живот у нее казался большим. Вид был смешной. Войдя в подъезд, Даниэла едва перевела дух. В лифте он спросил ее:

— Ну как?

— Хорошо, — сказала она, шумно выдохнув.

Даниэль нервничал. Он впервые приводил в дом девушку. Ну и что! Они ничего плохого не делают! Сейчас ведь не средневековье! Они будут болтать, курить, смотреть фотографии его экспедиции, слушать диски… Приятно, что в это время, между четырьмя и пятью часами, в квартире никого, кроме прислуги, нет.

Он повернул ключ в замке. Исходившее из пустых комнат молчание его успокоило. К тому же Даниэла казалась совершенно невозмутимой, и ему следовало вести себя так же.

— Сюда, — пригласил он, уверенно ступив в коридор.

Они прошли мимо шкафов. За этими одинаковыми дверцами хранилась летняя одежда. В комнате Даниэла просто пришла в восторг: большая афиша, изображающая негритянку с деревянным диском в нижней губе, африканский амулет, рыба-луна, приспособленная под лампу, красные стены и черный потолок — ей нравилось все! Она сняла промокшее пальто, повесила его на спинку стула и встала перед зеркалом, чтобы причесаться. Ее белокурые волосы, намокшие от дождя, приняли медный оттенок. Эта рыжина придавала яркости ее голубым с коричневыми крапинками глазам. Когда она поднимала руки, под свитером из розовой шерсти выступали острые груди. Даниэль с удивлением смотрел на Даниэлу из плоти и крови в той самой обстановке, в которой он так долго о ней мечтал. Неожиданным образом это место, с детства предназначенное для работы, сна, одиноких мыслей, утратило свое предназначение. Он включил проигрыватель. На первом попавшемся диске был блюз.

— Это «Little lady?» — спросила Даниэла.

— Да.

— Мне очень нравится.

— А мне не особенно!

Даниэла наклонила голову и стала танцевать, одна, посреди комнаты. Она кружилась, приподнимала одно плечо, затем другое, переминалась с ноги на ногу, покачивала бедрами, задевала мимоходом Даниэля. Он подумал, что мужчине очень трудно достойно или просто умно вести себя перед девушкой, которая раскачивается под музыку. Опустив руки, нахмурив лоб, он добродушно улыбался и ждал, когда представление закончится. Затем он показал ей свой доклад о санитарном образовании в Кот-д’Ивуар. Вдруг Даниэла бросилась ему на шею и протянула губы. Он обхватил ее, прижал к груди, пугаясь поднимавшейся в нем мужской силы. С ее стороны было безрассудством так провоцировать его. Еще немного, и он бы не удержался! Но он не имел права. Даниэла слишком молода, невинна, она сестра его приятеля Совло… Завладев ее губами, не сводя глаз с рельефных форм ее тела, прижавшегося к нему, Даниэль с отчаянием думал, какое им обуревает желание и какая благородная у него душа. Его жизнь представилась ему стечением трагических обстоятельств: он был двадцать седьмым в классе по физике, предпоследним по математике (отец об этом еще не знал), занятия ему надоели, он провалил бы, конечно, свой экзамен на бакалавра, и он любил девушку, с которой не мог спать.

Она шептала со стоном:

— Даниэль! Даниэль!

Он ничего не говорил, борясь с искушением раздеть ее и овладеть ею. Он подтолкнул ее к кровати. Даниэла упала, он бросился на нее. Но она завертелась, как угорь, вывернулась и резко вспрыгнула.

— Нет, — воскликнула Даниэла. — Только не это!

Он тоже встал, злой на нее и недовольный собой.

— Вы, девчонки, очень смешные! — сказал он.

Во рту у него пересохло. Он закурил сигарету и начал — дикий зверь, великолепный и одинокий, — ходить взад и вперед перед Даниэлой, следившей за ним беспокойным взглядом.

— Ты сердишься?

Он смягчился: она ребенок!

— Да нет, — сказал он. — Только… вот… я тебя люблю… Тогда не надо играть… Иначе ты меня сделаешь чокнутым… Поняла?..

И он вспомнил о своих мужских опытах, о вдове лесничего, у которой были большие груди, о Катрин Ош, подружке Дебюкера, которая давала ему авансы и была готова переспать с кем угодно (но он не хотел, потому что был верен Даниэле!), о родах в больнице посреди джунглей. Негритянка с раздвинутыми ногами просто вопила. Врач обливался потом и вытирал лоб рукавом блузы. Ассистент лениво отгонял мух. Потом он представил свою мать, лежащую с мертвенно-бледным лицом, с большими кругами вокруг глаз. Они с Франсуазой видели ее вчера в клинике. Ив Мерсье в сотый раз повторял: «Что ты хочешь, милая? Этого не должно было случиться!» Цветы в смешной вазе, поставленные медсестрой. Писк новорожденных за перегородкой. Иллюстрированные журналы на стуле. Время шло медленно, они вздыхали, говорить было не о чем.

— Ты о чем думаешь? — спросила его Даниэла.

Она снова смотрелась в зеркало.

— Ни о чем особенно, — ответил он.

— Волосы мои никуда не годятся!

Он подошел к ней, обнял ее за талию и поцеловал в уголок рта.

— Видишь, ты сам начинаешь, — сказала она, отворачиваясь.

Она была теплой, нежной, ему хотелось заплакать, выгнать ее, побить.

— Пошли отсюда! — предложил он.

— Уже?

— Так будет лучше. Дождя уже нет…

Даниэла скорчила гримасу, одновременно забавную и обиженную. Он посмотрел, как она надела пальто, взяла тетради, учебники — те же, что и у него, за прошлый год: «Естествознание» и «Курс алгебры». Минуя прихожую, бросила через приоткрытую дверь взгляд в гостиную:

— Как у тебя красиво!

Во дворе они столкнулись с Кароль, которая парковала машину. Поскольку дело это было непростое, Даниэлю не оставалось ничего другого, как подсказать ей:

— Рули направо… Теперь налево… Давай… езжай, езжай…

Затем он представил ей Даниэлу. Кароль одарила девушку благосклонной улыбкой и удалилась — тонкая, легкая, в леопардовом манто, пятнышки которого подплясывали вокруг нее.

— Она по-тря-сающая! — заключила Даниэла.

— Может быть, — буркнул Даниэль. — Но с тех пор как я ее знаю, я уже этого не замечаю.

— Очень приятно услышать то, что ты сейчас сказал!

— При чем тут это?

— Значит, через какое-то время меня тоже ты так узнаешь, что уже не будешь замечать!

— Ты и вправду свихнулась!

И внезапно она вызвала у него раздражение правами, которые, как она считала, у нее на него были. Они шли по мокрой и узкой улице, время от времени соприкасаясь руками. Даниэла жила на улице Бурдонне, рядом с Военной школой. Они вышли на бульвар Сен-Жермен. Деревья стояли голые. Было холодно, сыро. Машины двигались медленно. Даниэль думал про себя, что теряет с Даниэлой время. Он даже не показал ей свой доклад, фотографии… Это не та девушка, которая ему нужна. Если раньше он мог довольствоваться какой-нибудь недотрогой, годной только для того, чтобы возбудить его, а затем удалиться, то теперь ему необходимо более полноценное удовольствие. Пожалуй, Катрин Ош, подружка Дебюкера, со своим куньим лицом и тонкими руками, подошла бы ему больше, чем Даниэла, хотя бы потому, что, по крайней мере, действовала напрямую. Увидеть бы ее снова и переспать. Или найти проститутку. Но так продолжаться не может. Ничего удивительного, что у него неважные успехи в учебе, при таком наваждении, которое просто раздирает. Ему нужно закончить задание по алгебре, подготовиться к контрольной по географии, а он таскается по улице с этой девчонкой, которая ничего ему не дает. Когда они подошли к пересечению бульвара Сен-Жермен с бульваром Распай, Даниэль вдруг остановился: