Мир Ашшура. Дилогия

Бородатый толстый стражник с серебряным значком десятника вразвалочку двинулся к цирковым. Копье и щит его остались в караулке – пришельцев он не опасался.

– Здорово, одноглазый! – сказал десятник, хлопнув старшину по колену.– Все бродяжничаешь?

– А ты все жиреешь, Пурш! – Тарто соскочил на землю и развязал кошель.– Сколько, две медяшки?

– Три. Владыка в прошлом месяце поднял мостовую пошлину.

– Угу. А мост вот-вот развалится!

– Типун тебе на язык! Представление давать будете?

– А как же!

– Эт хорошо. А то тут от скуки сдохнешь.

– Так шел бы на границу. Слыхал я: Самери опять войну затевает?

– И опять по сусалам получит.

Тарто хмыкнул с сомнением.

– Получит, получит! – заверил стражник.– Только без меня. Мне и тут неплохо.

Ссыпав монеты в карман, десятник зашагал к караулке, а старшина взобрался на прежнее место и щелкнул языком. Лошади тронули, и фургон въехал на мост.

Остановились, как обычно, на рыночной площади. Никто не возражал: цирк, ясное дело. Десяток местных шалопаев собрались вокруг, глазели, как цирковые разгружают фургоны, обмениваясь ленивыми репликами.

– Эй, чернявый, ну-ка пособи! – бросил самому болтливому Большой.

Тот, польщенный, что этакий верзила попросил помощи, немедленно подставил костлявое плечо. Спустя совсем короткое время десятка два молодых приреченцев трудились не покладая рук, а Большой, бывший десятник, которому командовать – привычное дело, только покрикивал.

Когда разгрузились, сняли верха фургонов и сдвинули их так, что образовался приличных размеров помост. Его обнесли канатами, еще один канат натянули высоко над землей, между позорным столбом и виселицей, установили расписные щиты. Всё, можно обедать. Добровольным помощникам Тарто выделил по кружке эля и велел приходить к вечеру да родню с собой прихватить.

Оставив рабыню-карнагрийку стряпать, а Большого – присматривать за имуществом, староста с остальными отправился бродить по Приречью, кричать: цирк приехал! Фаргала тоже взяли, и он вопил звонче всех. С удовольствием.

Площадь опустела. Дремал Большой в шатре на мешках с тряпьем. Дремали лошади. Рабыня-карнагрийка у костра, разложенного прямо на мостовой, старательно помешивала похлебку в подвешенном на треноге котле. Веснушчатое лицо ее лоснилось от пота, края хитона были подоткнуты за пояс: солнце жарит, от костра жар. Запах похлебки растекался в неподвижном воздухе. Он-то, похоже, и привлек четверку местных лоботрясов. Молодые парни, откормленные как годовалые бычки. Сыновья местных цеховых, подмастерьев, которым скучно стало спать в полуденное время, а может, прослышав о цирке, специально пришли поглядеть, что да как. Пришли и обнаружили полуголую девку да полный котел мясной похлебки.

– Здорово, красотка! – Один из парней, высокий, с хорошим кинжалом на поясе, шагнул к костру.

– Здравствуйте.– Карнагрийка угодливо улыбнулась.

Улыбке ее недоставало пары зубов, а лицу – красоты, но тело сочное, грудь большая, а ноги стройные и длинные.

– Угостишь, красотка? – Парень с кинжалом ухмыльнулся двусмысленно и совсем недвусмысленно шлепнул рабыню по ляжке.

Три его приятеля захихикали.

– Не надо! – Рабыня оттолкнула руку. Она больше не улыбалась.

Парень с кинжалом отобрал у нее ложку, зачерпнул из котла.

– Готово,– сказал он.– Пошли, красотка, прогуляемся.

– Не пойду, нельзя мне,– тихо сказала карнагрийка.

– Да ладно! – усмехнулся парень с кинжалом.– А то мы не знаем, что за бабы в бродячих цирках? Пойдем побалуемся, чай, не убудет! – и схватил ее за локоть.

Карнагрийка рванулась. Второй парень схватил ее за свободную руку и вывернул за спину. Женщина вскрикнула, но первый тут же зажал ей рот, а второй полез рабыне за пазуху.

– Эй! Повремени! – сказал тот, что с кинжалом.– Счас в конюшню ее оттащим…

Карнагрийка извивалась у них в руках, мычала, но вырваться не могла.

Похлебка в котле вздулась жирным пузырем, плеснула через край, в костер.

Двое оставшихся парней подскочили, схватили женщину за ноги, подняли. Похоже, они не первый раз проделывали подобное. Но на сей раз унести добычу не успели.

– Так,– раздался сзади хрипловатый бас.– Ну-ка отпустили ее, живо!

Из шатра вылез Большой и, уперев руки в бока, разглядывал местных героев.

Парни отпустили женщину (карнагрийка немедленно отбежала подальше), но, сообразив, что Большой – один, снова осмелели.

– Это что за бугай мычит? – осведомился один из них.

– Какой он бугай? – пренебрежительно сказал другой.– Вол безрогий!

Неудачно сострил: цирковой скорее напоминал матерого вепря – плечистый, рыжебородый, грудь что бочка. Но и эти четверо – тоже парни не хилые.

Когда местные двинулись на Большого, тот подумал о топоре, оставшемся в фургоне, но сразу решил – обойдется. Неужто бывший десятник Императорского войска не управится с четырьмя лоботрясами?

У «лоботрясов» было противоположное мнение.

Тот, что с кинжалом на поясе, поплевал на ладони, надвинулся почти вплотную – Большой не шелохнулся – и вдруг с силой ударил циркового в живот.

Бум! Как в мешок с мукой. Большой даже не крякнул. Положил мозолистую ладонь на физиономию парня и толкнул. Тот отлетел назад, с трудом устоял на ногах.

Трое его приятелей налетели разом… и разлетелись. Бывший десятник обидно засмеялся.

Парень с кинжалом не выдержал и схватился-таки за оружие. Но пырнуть циркового ему не удалось. Большой хлопнул по его руке – с двух сторон, хитрым приемом,– кинжал вылетел из разжавшихся пальцев и брякнулся на мостовую. Парень с удивлением посмотрел на собственную руку.

– Так-то, сынок,– пробасил Большой.– Забирай свою железку и уматывай. А вечером – приходи, посмотришь, как с оружием надо управляться.

Парень послушно подобрал кинжал и потащился восвояси. Приятели – следом. Если не считать синяков и потери достоинства, ущерба они не потерпели. Тарто накрепко вложил в голову Большого: местных не калечить. А то поначалу бывало – вместо представления приходилось свертываться по-быстрому и уносить ноги.

Из котелка опять плеснуло в огонь. Костер зашипел.

– Помешивай, дура! – гаркнул бывший десятник на рабыню.– Пригорит – высеку.

И удалился обратно в фургон.

К положенному часу народу собралось всего с полсотни. Но Тарто не огорчился. Пора страдная. Закончат работу – подойдут еще. А чтобы пришедшие не скучали, выпустил на помост рабыню-карнагрийку, пожонглировать цветными шарами.

Фаргал был буквально заворожен. Красные, желтые, синие, белые шары, казалось, сами собой взмывали в воздух. Он готов был смотреть до бесконечности. Но Тарто, увидев, что появился сам приреченский староста, согнал рабыню с помоста и дал знак младшему сыну, Кадолу. Большой подсадил юношу на канат, и Кадол раз десять прошелся туда-обратно, приплясывая и насвистывая. Второй сын Тарто – себе на уме. Он не собирался особо выкладываться перед какими-то поселянами. Вот когда они придут в Буэгри, тогда другое дело. И все же Кадолу хлопали. Особенно женщины. Красивый малый.

За Кадолом настал черед Большого. Вот уж кого красивым не назовешь. Огромный детина с рыжей всклокоченной бородой. Маленькие быстрые глазки на широкой физиономии, голова по-бычьи наклонена вперед. Такому топоры – в самый раз. Да все равно в его лапах здоровенные секиры казались игрушечными. Большой подбрасывал их высоко вверх, ловил, вертел в руках с такой быстротой, что отполированные лезвия превращались в размытые круги. Наконец вогнал оба в столб, врытый за тридцать шагов. Тарто предложил желающим выдернуть воткнувшиеся топоры, и, как всегда, желающих хватило. Но один так и не смогли извлечь, пока Большой не сделал это сам. Хлопали бывшему солдату громко. Уж что такое топор и как им можно, зазевавшись, палец оттяпать – любой знает.

Большого так давно звали Большим, что он и имя собственное забыл. Был он из солдат-ветеранов, но, как часто случается, денег много не нажил, а те, что нажил,– не сохранил. Тарто встретил бывшего солдата на рынке в Сайгаморе, пять лет назад. Большой брался на спор уложить любого желающего. Но, увы, желающих не находилось, сайгаморцы – народ осторожный. Поглядел него Тарто, прикинул и решил: а не худо бы взять мужика в труппу. А чтоб не сбежал с первых денег – женить. На Мили. И женил.