Про себя и для себя. Дневники.

Из книги Геннадий Шпаликов. Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники. Письма - У-Фактория

1998г.

Геннадий Шпаликов. Про себя и для себя. Рассказы, наброски, дневники, письма.

АВТОБИОГРАФИЯ

Я, Шпаликов Геннадий Федорович, родился в сентябре 1937 года в г. Сегеже Карело-Финской ССР, где мой отец, Шпаликов Федор Григорьевич, строил Сегежский бумажно-целлюлозный комбинат. Он был военный инженер.

В 1939 году после окончания строительства мы вер­нулись в Москву.

В 1941 г., как только началась война, нас вместе с академией им. Куйбышева, где служил и работал отец, эвакуировали в г. Фрунзе. Жили мы, вернее, в деревне Аларга — это недалеко от города.

Зимой 1943 года вернулись в Москву. 28 января 1944 г. в Польше погиб мой отец, инженер-майор Шпаликов.

В 1945 году я поступил в школу, а в 1947 году воен­коматом Ленинградского района г. Москвы был направлен в Киевское суворовское военное училище как сын погибшего офицера.

В Киевском суворовском военном училище я нахо­дился с 1947 по 1955 г. В училище был членом комсо­мольского бюро взвода, редактировал газету.

В июле 1955 г. окончил Киевское суворовское воен­ное училище и был направлен в Московское Краснознаменное училище им. Верховного Совета РСФСР.

В октябре 1955 года приказом начальника училища был назначен на должность командира отделения с присвоением звания мл. сержанта.

В январе 1956 г. на батальонных учениях я повредил колено правой ноги и до марта 1956 г. лежал в Хлебниковском военном госпитале.

7 марта 1956 г. Окружной медицинской комиссией был признан негодным для дальнейшего обучения в воен­ном училище, а несколько дней спустя приказом началь­ника училища по состоянию здоровья я был уволен из Армии. Сейчас живу в городе Москве, по ул. Горького, д. 43, кв. ПО с матерью, с 1952 года — член ВЛКСМ.

Г. Шпаликов

26.06.56 г. г. Москва

(Написана при поступлении во Всесоюзный государственный инсти тут кинематографии.)

* **

Моему отцу нравилось рисовать снег на закате, вес­ной. Вернее, он писал, красками, на холсте, и все время: снег, закат, желтизну неба, розовый снег но берегам ос­вобожденной ото льда реки, и ее темную воду, еще более темную между снежных берегов, мост, низкий, деревянный, и деревья, тоже весенние, темные, на желтизне неба, но это (я знаю) — март, долгий месяц, спокойный, с электричками, пригородом, пивом на платформах - поворот кружки вслед уходящему поезду, и смотреть че­рез окно пивной, как мелькают вагоны, сплошной, все убыстряющийся ряд стекол, полосой, уходящей вправо, лица за ними, смазанные, пиво бочковое, дуть на пену, доставая ту самую желтизну, пиво чудесное, холодное, еще зима, ехать никуда не надо — и пошли пешком, но берегу, через мост, с газетами, купленными на платфор­ме ,не открывать их, не читать — все после, потом, в постели, со светом, при электрическом свете, но, однако, имея еще и естественное освещение за окном, голубова­тое ,весеннее, такое весенне-апрельское, что мне стано­вится страшно за себя, я помню все эти освещения, улицы, фонари, горящие при естественном освещении, чу­десно все, мягкое освещение, сумасшедшее небо, воздух, кинотеатры, толпа, идущая навстречу, и за мной толпа, апрель.

***

Давно это было. Еще война не кончилась, а было это весною 1944 года. Год еще до конца войны, не так чтоб ровно, но год.

Лежал в госпитале старший лейтенант. Рука у него была перебита, но заживала уже, и надоело ему смер­тельно в госпитале лежать.

Госпиталь этот находился на горе, а под ним, ниже, был стадион.

Звали старшего лейтенанта Виктором. Вот он на этой горе, над стадионом, проводил свое свободное время, а времени у него было бесконечно много.

Книжки он читал ,на город этот ,разрушенный, смот­рел. Спал.

А если было настроение, спускался вниз.

Там была пивная, закусочная, столовая — все вместе.

Собирались там ребята из госпиталя ,потому что бли­же такого места не было.

Вот, было самое близкое, ниже горы.

Там продавали бочковое пиво, водку, там картошку отварную делали ,селедка была — бедно было, но хорошо.

Однажды Виктор спустился вниз, вот в эту столовку-пивную.

Сел в угол, руку свою поудобнее положил. Подошла к нему официантка. Клавой ее звали. Она уже знала, что ему принести. Принесла две кружки пива, водки стакан и заесть чего-то.

Виктор медленно выпил пиво, поглядывая сквозь дым на своих, из госпиталя ,— только он в гимнастерке был, да и по форме, и даже был у него привинчен орден Крас­ной Звезды и медаль за Сталинград. А ребята были в халатах — байковых, синих.

И на костылях. И шумно они себя вели, что Виктору не нравилось, потому что за войну трепались, а он этого не любил, хотя ребят этих понимал. А было тогда Викто­ру 32 года, а ребятам этим и того меньше.

Вот из-за бочек пивных появился мальчишка, было ему лет десять.

Был на нем ватник, хотя весна, и ботинки солдат­ские, а у ватника рукава подвернуты были.

Виктор его и раньше видел, но сегодня — через дым и говор неразборчивый — увидел — мальчик номер свой готовил. Оглядываясь... Зрителей искал.

И запел, затанцевал:

Славное море, священный Байкал,

славный корабль, омулевая бочка.

Эй, баргузин ,пошевеливай вал,

молодцу плыть недалечко.

Долго я рабские цепни носил,

долго страдал я в горах Акатуя,

добрый товарищ бежать пособил,

ожил я, волю почуя.

Это было, конечно, вступлением...

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет...

И тут он неожиданно выдал чечетку — взамен неве­селых этих стихов. Виктор позвал его, не словом, так, рукой махнул — сядь, посиди.

И мальчишка сел, и дышал он легко — молодой еще, а лицо — голодное, глаза голодные блестят.

— Клава, — позвал Виктор. — Слышь, Клава...

Вам чего? — спросила Клава. —Повторить?

У тебя пожрать есть что-нибудь? — спросил Вик­тор. — Ну, сама знаешь...

Мальчишка ел неспешно, нежадно. Виктор на него смотрел.

Ты где живешь? — спросил Виктор.

Да здесь я живу, — сказал мальчишка. — Здесь...

Зовут-то тебя как?

Лешей.

Ты... ешь, не разговаривай... Ешь...

Ем я...

Когда они поели, Виктор позвал Клаву. Клава подошла.

Он у тебя за бочками ночует? — спросил Виктор. — За бочками? И пританцовывает тут?

А куда его девать? — очень просто сказала Кла­ва. — Он тут в тепле и сыт.

Леша внимательно, но сонно уже от еды смотрел и на Клаву, и на Виктора.

Ну, покажи, где ты, Леша, ночуешь, — сказал Виктор. — Покажи.

А пожалуйста! — охотно сказал Леша. — А ради бога!

Ну покажи, где живешь, — сказал Виктор. — В гости, что ли, пригласи.

Дядя, не надо...

Бочек стесняешься?..

Нет...

А чего?

Да вы не беспокойтесь... Да вы не огорчайтесь... — мальчишка доел. — И никто не узнает, где могилка моя...

Стоп. — Виктор схватил его за рукав. — Поди.

Бочек во дворе было много. Дело весеннее ,переночевать можно. Клава ушла, они остались двое. Леша и Виктор.

Ты палку какую можешь достать? — спросил Виктор.

А вам зачем?

Ну достань палку. Раз уж ты тут живешь.

Дядя, я палку достану, но мне тут жить.