Я шагаю по Москве

Из книги Геннадий Шпаликов. Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники. Письма - У-Фактория

1998г.

Я ШАГАЮ ПО МОСКВЕ

С земли всегда завидуешь пролетающим над тобой и тем, кто улетает, тоже завидуешь, и почему-то с большим уважением относишься к прилетающим, особенно в пер­вый момент. Стоит для этого только посмотреть посадку большого реактивного самолета, когда он, выпустив тор­мозной парашют, с ревом и пламенем из-под двигателей катится по бетону и крылья его, резко откинутые назад, покачиваются, дрожат от напряжения, а на бетоне оста­ются черные следы.

Наконец к самолету подкатывают трап. Следует ко­роткая пауза, а затем дверь открывается, ее открывают изнутри, и мы ждем появления мужественных людей, спустившихся к нам, но люди выходят сонные — так, во всяком случае, было в это утро в Шереметьеве.

В числе других пассажиров в Москву прилетел моло­дой человек в синем, несгибаемом, непромокаемом плаще с клетчатой подкладкой, заметной потому, что плащ был расстегнут. Появившись из дверей самолета, он выпря­мился, жадно вдохнул утренний воздух, оглядел с высоты трапа новое здание Аэропорта, похожее своей прозрачно­стью и простотой на обложку журнала «Техника — моло­дежи», и быстро, насколько ему позволяли идущие впере­ди, сбежал с трапа.

Володя, не ожидая, пока разгрузят самолет, а пасса­жиры усядутся в низкие вагончики микроавтобуса, по­шел напрямик к зданию Аэропорта.

Он был, что называется, долговяз. Руки торчали из-под рукавов плаща, уши торчали, короткие светлые волосы, кое-как приглаженные рукою, топорщились, и выражение лица его было решительное и в то же время детское.

В Аэропорту Володя подошел к справочному бюро.

Скажите, пожалуйста, — обратился он в окошеч­ко, — на Ижевск самолет вовремя?

Задерживается! — громко прозвучал голос из ви­сящего над окошком репродуктора. Володя даже вздрог­нул от неожиданности.

На сколько?

А я почем знаю. Погода нелетная...

Погода действительно была неважная — пасмурно, ветер. Того и гляди, хлынет дождь.

Видите ли, я командировочный, меня на работе ждут...

А я тут при чем? — голос в репродукторе начал раздражаться. — Раньше двенадцати ночи все равно не улетите.

Володя постоял еще молча перед окошечком, хотел было что-то сказать, но потом не стал и отошел.

Он вскоре отразился в большом, до самого пола, зер­кале. Видимо, он себе не понравился. Небрит, ботинки грязные.В этом же зеркале отразились три старших лейте­нанта. Несомненно, что они шли из ресторана, но держа­лись старшие лейтенанты хорошо, с большим достоин­ством.

Володя нашел за кафе недалеко от Аэропорта шланг, из которого, скорей всего, поливают газоны. Он снял плащ, пиджак и, оставшись в одной рубашке, сначала вычистил мокрой травой ботинки. Потом достал из сумки пасту, зубную щетку и почистил зубы, затем снял рубашку и, поеживаясь от утреннего холодного ветра, пустил воду из шланга посильнее.

Поливать самому себе не очень удобное занятие. Он был уже намылен, глаз, естественно, не открывал и не мог видеть, что ему решили помочь.

Подошла девушка в синем плаще за восемьдесят руб­лей новыми деньгами, молча взяла у него шланг одной рукой (другую продолжала держать в кармане) и умело, так, чтобы за штаны не налилось, помогла ему.

Спасибо, — сказал Володя, протирая глаза.

Пожалуйста, — ответила девушка. — Мне все равно делать нечего, — и отошла, не вступая в дальней­ший разговор.

Еще раз он увидел ее, когда брился заводной бритвой «Спутник» глядя, как в зеркало, в прозрачную стену кафе. Девушка была за стеной. Она завтракала. Володя погля­дывал на нее через собственное нечеткое отражение.

Девушка улыбнулась ему, а он, сам не зная почему, сделал над собой усилие и не улыбнулся, продолжая со всей серьезностью свое несерьезное занятие. Тогда де­вушка поставила чашечку кофе на стол и рассмеялась. После этого Володино лицо сделаюсь совсем сердитым. Выбритым, но сердитым — взял и обиделся. А девушка показала ему язык.

Она, конечно, не могла ему не понравиться. У нее было лицо, как у всех красивых девочек 63-го года.

Садитесь сюда, — сказала она, когда он с яични­цей оглядывал почти пустое кафе, выбирая место,

И неожиданно для себя он сел к ней, как бы подчи­няясь ее словам, и, садясь, в неловкости и оттого, что она наблюдала за ним, задел ногой непрочный современный столик, шатнул его, покраснел и молча сердито принялся за яичницу.

— А вы — с хлебом, — она пододвинула ему хлеб, Володя ел под ее взглядом, добрым и взрослым,

хотя она была равной по годам, а может быть так, что она была младше его. В кафе играла музыка, неизвест­но какая и чья, но она, эта музыка, подходила сейчас к их состоянию. Девушка в такт музыке тихо прихло­пывала ладонями, прижимала их к губам, а он ел яич­ницу вилкой, смотрел только в тарелку, головы не под­нимал.

- Сейчас потанцевать бы, — сказала девушка очень просто.

Рано еще, — сказал Володя, лишь бы что-нибудь сказать.

Это не важно, не в этом дело.

А ты что, улетаешь? — ему хотелось, чтобы разго­вор не был уж совсем односторонним.

Встречаю мужа.

Ну да — мужа? — он не поверил.

Мужа.

У тебя муж есть?

Угу.

Счастливые люди, кого встречают, — сказал Во­лодя .

Женишься — и тебя будут встречать.

Где уж тут жениться, когда все девушки уже ра­зобраны.

Ну что ты! Нас же в два раза больше. По переписи.

Это для утешения говорят. Утешают таких, как я. — Он помолчал. — В общем, у вас все хорошо?

Очень хорошо.

Но ведь так не бывает, — серьезно сказал он.

А вот бывает! — Она улыбнулась.

Улыбка у нее счастливая. Действительно счастливая.

Только что экспресс мчался по пригородному шоссе среди полей и деревьев. И вдруг, внезапно, за окном воз­никли огромные светлые корпуса новых зданий. Город как бы раздвинулся, это были его окраины, выстроенные совсем недавно, светлые, современные; сверкающие чис­тым стеклом.

Володя сидел, прижавшись щекой к нагретому солн­цем окну автобуса.

А позади него, объединенные хорошим настроени­ем, скоростью и солнцем, двое ребят пели какую-то ве­селую грузинскую песню, отстукивая пальцами ритм но бочонку.

Нарзан? — Володя кивнул на бочонок.

Нет, боржом, — ответили ребята и снова запели. Раннее утро. Красная площадь. Часы на Спасской башне бьют половину седьмого.

Шахта строительства метрополитена. Смена заходит в клеть. Закрываются решетчатые двери.

Клеть стремительно надает по вертикальному ство­лу. Мелькают яркие лампы, установленные на стене ствола.

Гул, падение, пыль.

Невозможно разговаривать, курить нельзя. Люди сто­ят молча.

Постепенное мягкое торможение.

Двери открываются, и смена входит в шахту. Слабо освещенный тоннель, уходящий в темноту. Неяркое де­журное освещение,

И впереди, где ведутся основные работы, откуда слы­шен шум машин,— посвечивают огни.Смена идет по тоннелю. Лица почти не видны, сверху капает вода, стучит по каскам, хлюпает под йогами, сте­кая но водостокам.

А навстречу идут уже отработавшие свою смену. Сре­ди них— Колька, высокий худощавый парень в сдвину­том на глаза шлеме.

Душевая. Солнечные лучи врываются в потоки воды, льющейся из кранов душа. Блеск и белизна кафельных стен. Ощущение силы и здоровья молодых ребят.

Колька моется в своей кабинке, подставляя лицо воде, намыливая короткие светлые волосы.

Утренние газеты штурмом брали город. Эскалатор метро белел от них.

Читали стоя на платформе, закрыв лицо разверну­тым хрустящим листом. В проносящихся поездах с ходу мелькали мимо те же белые листы.

Вот подошел поезд. Толпа, не складывая газет, устре­милась в него. Дежурная по станции не успевала прочи­тать через стекло все, что ее интересовало в этом номере.

Колька ехал в битком набитом вагоне, сжатый со всех сторон, среди чьих-то спин, локтей, сумок и газет, раз­вернутых справа и слева от него. Колька засыпал. Глаза у него закрывались сами но себе и открывались только тог­да, когда дежурный объявлял очередную станцию.