Избранное

Параллельно с увлечением политикой росла и любовь к литературе. С китайской классикой юноша познакомился дома, теперь он соприкоснулся с новой, написанной на разговорном языке литературой. Ба Цзинь сразу же выделил полные суровой жизненной правды и психологической глубины рассказы Лу Синя, которого он неизменно называет первым из своих учителей — при том, что его собственная художественная манера резко отлична от лусиневской. В этом смысле ему, несомненно, ближе другой, иноплеменный его наставник — И. С. Тургенев. Список тургеневских творений, переведенных Ба Цзинем (в основном с английского), довольно внушителен: «Отцы и дети», «Вешние воды», «Новь», «Муму», стихотворения в прозе…[1] Этих так не похожих друг на друга писателей объединяет чуткое внимание к духовным процессам в современном им обществе, к нуждам и идейным поискам молодежи, возвышенное отношение к женщине.

Безусловное воздействие на становление Ба Цзиня как литератора оказали и Л. Н. Толстой («Я увидел в его творчестве прежде всего путь к правде и, следуя ему, взялся за перо»), и А. П. Чехов, которому китайский писатель посвятил исследование-эссе, выпущенное отдельным изданием в 1955 году. В последние десятилетия ему стал особенно близок А. И. Герцен — революционер, мыслитель, художник; свидетельством тому является выполненный Ба Цзинем перевод значительной части «Былого и дум». Конечно же, молодой писатель формировался не только под воздействием русской литературы, он вбирал в себя и европейскую классику, и достижения современной литературы Запада и Востока (особенно Франции и Японии). И все же, по признанию самого Ба Цзиня и многих его собратьев по перу (начиная с великого Лу Синя), русская, а позднее и советская литература имела для него особое значение. Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить, и дело не только в высочайших качествах русской классики, а в определенной схожести проблем, которые решали, с соответствующей дистанцией во времени, наши страны, наши общества.

В 1925 году Ба Цзинь получает аттестат зрелости и пытается поступить в Пекинский университет, но его не допускают к экзаменам из-за открывшегося туберкулеза. Пройдя в Шанхае курс лечения, Ба Цзинь в январе 1927 года уезжает во Францию для «более глубокого изучения» анархизма. В пути он пишет первое сравнительно крупное литературное произведение (отдельные стихотворения и эссе он публиковал и ранее). То были «Записи во время морского плавания» — прообраз его многочисленных появившихся впоследствии «путевых заметок». В «Записях» мы находим афоризм, который вправе считать одним из символов веры писателя: «Нет других способов спасения человечества, кроме сопротивления, протеста».

Поселившись в Латинском квартале, недалеко от Пантеона, Ба Цзинь живет уединенно — днем занимается самообразованием, вечерами посещает курсы французского языка. Но врачи запретили жить в Париже, пришлось перебраться на берега Марны, в городок Шато-Тьерри, где писатель прожил чуть больше года.

Спустя полвека Ба Цзинь назовет этот период жизни одним из счастливых. Но это относится скорее к внешним обстоятельствам — на душе у него часто было тяжело. А из Китая шли вести о том, что революционная волна, в момент отъезда Ба Цзиня как раз набиравшая силу, идет на убыль, сообщалось о жертвах террора, о наступлении реакции. Из-за Атлантики же дошло известие о казни по сфабрикованному обвинению рабочих Сакко и Ванцетти, особенно потрясшее Ба Цзиня потому, что он переписывался с находившимся в тюрьме Ванцетти и восхищался мужеством и умом борца. Владевшие писателем чувства неудержимо рвались к бумаге: так родилась повесть «Гибель». В 1928 году она была опубликована ведущим литературным журналом «Сяошо юэбао». Сейчас с ней впервые встречается советский читатель.

Время и место действия в повести указаны точно: середина 20-х годов, Шанхай, находящийся под военной диктатурой реакционного генерала Сунь Чуаньфана (в нашей литературе ему подобных принято называть калькированным с английского термином «милитаристы»). Царящую в городе атмосферу воссоздает первая же глава повести, написанная жесткими, резкими мазками. На мостовой — залитый кровью, с вытекший мозгом труп человека, сбитого автомашиной. Расфранченный хозяин машины со своей модной спутницей спешит «по очень важному делу». Услужливый полицейский, готовый за десятку выполнить указание владельца машины убрать «эту тварь» куда-нибудь подальше. И толпа — бурлящая, возмущающаяся, но обвиняющая в происшествии кого угодно, но не хозяина лимузина, а ведь он не бог весть какая важная персона — всего лишь секретарь командующего гарнизоном. И свидетель происшедшего, худой молодой человек с горящими глазами, — герой повествования Ду Дасинь.

Писатель наделяет его сильной, страстной натурой, сложным характером, способностью страдать от чужого горя больше, чем от собственного. Он плачет о погибшем на мостовой, но, быть может, еще более о людях, неспособных понять причину своих бед и подняться на борьбу с ними. Им нужно помочь, и сделать это должен он, Ду Дасинь. Ради этого он начал политическую деятельность, ради этого он отказывает себе в счастье любить и быть любимым, ради этого без колебаний идет на верную смерть.

Приехав из провинции в Шанхай и начав занятия в университете, Ду Дасинь вступает в организацию, «исповедующую социалистические идеи» (так в окончательной авторской редакции повести, относящейся к 1957 году; в первоначальном тексте говорилось об анархистской организации). Вскоре он оставляет учебу и целиком окунается в профсоюзную работу. При этом из двух десятков членов комитета настоящим его единомышленником является лишь один — молодой рабочий Чжан Вэйцюнь, страстно ожидающий революции и готовый сделать все для ее приближения. Но при попытке распространения нелегальной литературы его хватает военная полиция.

Изображение мучительной казни Чжана — сильнейшая сцена повести, построенная на контрасте между кровавым ужасом происходящего и поведением толпы, для которой это не более чем эффектное зрелище. Ощущение одиночества революционера среди равнодушной обывательской массы, охватывающее Ду Дасиня, толкает его к мысли о «прямом действии», до того вроде бы ему чуждой. Считая себя лично ответственным за трагическую участь молодого рабочего, герой повести решается на акт возмездия главному представителю репрессивного аппарата властей — командующему гарнизоном. Он знает, что при этом погибнет и сам; так оно и происходит, в то время как командующий отделывается легким ранением.

Что это — несчастный случай или печальная закономерность, и принесло ли самопожертвование героя реальную пользу делу, за которое он сражался? Прямого ответа нет, однако заключительные фразы повести наводят на мысль о том, что гибель Ду Дасиня подтолкнула к участию в революции его возлюбленную Ли Цзиншу, прежде сторонившуюся политики.

Видный исследователь современной китайской литературы В. В. Петров, много сделавший для ознакомления советских читателей с творчеством Ба Цзиня, писал о противоречивости образа Ду Дасиня, ссылаясь при этом на слова самого героя о «противоречиях, составляющих всю его жизнь». Думается все же, что этот образ обладает внутренней цельностью, ибо противоречия, с которыми Ду Дасинь постоянно сталкивается, он решает последовательно, не отступая от своих принципов. Это касается в первую очередь отношения героя к любви. Неимоверным усилием воли он отказывает себе в этой любви, зовущей в «красивые уюты», к спокойной и сосредоточенной работе на ниве народного просвещения. И главное, что движет им, — это чувство долга перед всеми страждущими и обездоленными. Оно зародилось еще в детстве, когда Ду Дасинь видел трупы умерших от голода, сваленные в общие ямы, это чувство росло и крепло при каждом столкновении с произволом и насилием верхов, нищетой и забитостью низов. «Когда же придет революция?» — спрашивал героя рабочий Чжан Вэйцюнь, и об этом же спрашивал себя Ду Дасинь, человек порывистый, неудержимый, да еще сжигаемый болезнью. Совершая свой самоубийственный подвиг, он, конечно же, движим не одним стремлением отомстить за смерть друга, но и надеждой на общественный резонанс.

1

Л. А. Никольская в своей книге «Ба Цзинь (очерк творчества)», вышедшей в 1976 г., приводит примеры прямой переклички между произведениями Ба Цзиня и нашего классика.