Римлянка

Весь следующий день я раздумывала, стоит ли говорить Джино о маминых сомнениях, и после долгих размышлений решила, что не стоит. Теперь я в самом деле опасалась, что Джино, как говорила мама, бросит меня, и я боялась повторять ему мамины слова, чтобы не натолкнуть на подобные мысли. Я впервые поняла, что женщина, которая отдалась мужчине, подчиняется ему полностью и уже не может заставить его поступать так, как ей хочется. Но я все-таки не сомневалась, что Джино сдержит свое обещание, и его поведение при первой же нашей встрече укрепило мою уверенность.

Я знала, что Джино будет ко мне внимателен и очень ласков, но я боялась, что он не заговорит о свадьбе или в крайнем случае отделается общими словами. Но как только машина остановилась на шоссе на нашем обычном месте, Джино сказал мне, что намерен сыграть свадьбу не позднее чем через пять месяцев. Моя радость была так велика, что я не удержалась и сказала, невольно повторив мамины слова:

— А знаешь, что я думала?.. Думала, что ты меня бросишь после всего, что произошло вчера.

— Ты что же, считаешь меня подлецом? — спросил он возмущенно.

— Нет, но я знаю, что многие мужчины так поступают.

— Послушай, я могу и обидеться, — продолжал он, не обращая внимания на мой ответ. — Какого же ты мнения обо мне? Так-то ты меня любишь?

— Я тебя люблю, — ответила я просто, — но боялась, что ты меня не любишь.

— Разве я дал тебе повод так думать?

— Нет, но чужая душа — потемки.

— Знаешь, — сказал он вдруг, — ты меня так оскорбила, что я сейчас же отвезу тебя в мастерскую. — И он сделал вид, что собирается завести машину.

Испугавшись, я обхватила его шею руками и стала умолять:

— Нет, не сердись, я сказала просто так… забудь мои слова.

— Когда говорят такие вещи, значит, так думают… а если так думают, то, значит, не любят.

— Но я тебя люблю!

— А я тебя, стало быть, нет, — сказал он ядовито, — по-твоему, я решил позабавиться с тобой, а потом бросить… Странно, однако, что ты только теперь это заметила.

— Джино, почему ты так со мной разговариваешь? — спросила я со слезами на глазах. — Что я тебе сделала?

— Ничего, — ответил он и включил зажигание. — А теперь я отвезу тебя в мастерскую.

Машина тронулась, Джино с серьезным и хмурым лицом сидел за рулем, а я уже не сдерживала больше слез, глядя, как за окном мелькают деревья, километровые столбы и на горизонте, где кончаются поля, вырисовываются силуэты городских домов. Я подумала, как торжествовала бы мама, узнав о нашей ссоре и что Джино, как она и предсказывала, хочет оставить меня. В порыве отчаяния я открыла дверцу машины и, высунувшись наружу, крикнула:

— Остановись сейчас же, или я выброшусь!

Посмотрев на меня, он сбавил скорость и, повернув машину на боковую дорогу, остановил ее позади большой кучи щебня. Потом он выключил зажигание, потянул тормоз и, повернувшись ко мне, нетерпеливо сказал:

— Ну, давай, говори быстрее.

Я решила, что он и в самом деле хочет бросить меня, поэтому стала с жаром уговаривать его, и теперь, когда я вспоминаю свое тогдашнее волнение, оно кажется мне одновременно и смешным и трогательным. Я говорила о том, как люблю его, и даже сказала, что мне неважно, поженимся мы или нет, что я была бы счастлива остаться его любовницей. Он слушал меня с мрачным видом, качал головой и повторял:

— Нет… нет, на сегодня хватит… может быть, завтра я отойду.

Но когда я сказала, что я буду рада быть хотя бы его любовницей, он резко оборвал меня:

— Нет, или мы поженимся, или все кончено.

Мы еще долго спорили, и несколько раз он своей ужасной рассудительностью доводил меня до слез и полного отчаяния. Потом постепенно его мрачное настроение начало проходить, и наконец после бесконечных поцелуев и ласк, которые я растрачивала впустую, мне удалось, как я думала, одержать над ним победу. Я уговорила его пересесть на заднее сиденье и там отдалась ему. Я должна была бы понять, что, поступая таким образом, я не только не одерживаю победу, а становлюсь еще более зависимой от него, не говоря уже о том, что я показываю свою готовность принадлежать ему не просто из чистого порыва страсти, а лишь для того, чтобы задобрить его любой ценой, когда для убеждения одних слов мало. К этому прибегают все любящие женщины, сомневающиеся в том, что они любимы. А я была тогда ослеплена его благородством и безукоризненным поведением и не понимала, что все это не более чем его врожденное лицемерие. Он делал и говорил то, что полагается делать и говорить в данном случае.

День свадьбы был назначен, и я тут же занялась приготовлениями. Мы с Джино решили хотя бы первое время после свадьбы пожить вместе с мамой. Кроме большой комнаты, кухни и спальни, в квартире была еще четвертая комната, которую мама из-за отсутствия денег не обставляла. Там мы держали старые, непригодные вещи, и можете себе представить, что это были за вещи, если все в нашем доме казалось старым и никуда не годным. После долгих разговоров мы выработали такой план: обставить эту комнату и поселиться в ней. Кроме того, надо было сшить мне приданое. Мы с мамой были очень бедны, но я знала, что у мамы есть кое-какие сбережения, по ее словам, она копила эти деньги для меня, на всякий случай. Что это за случай, я не знаю, но уж, конечно, не моя свадьба с бедным и ненадежным человеком. Я пришла к маме и сказала:

— Деньги, которые у тебя есть, ты копила для меня, верно ведь?

— Верно.

— Тогда, если хочешь видеть меня счастливой, дай мне их, я обставлю нашу пустую комнату, и мы будем жить там с Джи-но… если ты откладывала эти деньги для меня, то теперь самое время их потратить.

Я ожидала ругани, скандала и наконец отказа. Но мама молча выслушала мою просьбу с тем же насмешливым спокойствием, которое так обескуражило меня, когда я возвратилась с виллы.

— А он ничего не даст? — только и спросила она.

— Конечно, даст, — солгала я, — он уже говорил об этом… но я тоже должна внести свою долю.

Мама сидела возле окна, она подняла глаза от работы и сказала:

— Пойди в спальню, открой верхний ящик шкафа… там есть картонная коробочка… в ней лежат сберегательная книжка и золотые вещи… возьми книжку и золото… я тебе их дарю.

Золота было не так уж много: кольцо, серьги и цепочка. Еще в детстве я наткнулась на эти жалкие драгоценности, спрятанные среди лоскутов, и они показались мне тогда настоящим сокровищем. Я горячо обняла маму. Она не резко, но холодно отстранила меня и сказала:

— Осторожно… у меня иголка… уколешься.

И все-таки я чувствовала себя неспокойно. Мне мало было добиться того, о чем я мечтала, я хотела большего: чтобы и мама была счастлива.

— Мама, если ты просто хочешь сделать мне приятное, тогда я ничего не возьму, — сказала я.

— Да уж, конечно, не для того, чтобы сделать приятное ему, — ответила она, принимаясь за работу.

— Ты в самом деле не веришь, что мы с Джино поженимся? — спросила я ласково.

— Никогда этому не верила, а теперь и подавно.

— Тогда почему же ты даешь мне деньги на обстановку?

— Это ведь не выброшенные деньги, у тебя останутся мебель и белье… вещи или деньги, какая разница?

— А ты пойдешь со мною в магазины выбирать вещи?

— Боже сохрани, — закричала она, — не хочу ничего знать… делайте все сами, идите, выбирайте сами, я вам не советчица!

Во всем, что касалось моей свадьбы, мама была особенно несговорчива, и мне было ясно, что эта ее несговорчивость объяснялась не поведением, характером и положением Джино, а ее собственными понятиями о жизни. То, что другим кажется странным, для мамы было совершенно естественно. Все женщины упорно желают, чтобы их дочери вышли поскорее замуж, а мама, наоборот, упорно желала, чтобы я осталась незамужней.

Так между нами началась молчаливая борьба: мама хотела, чтобы моя свадьба расстроилась и чтобы я признала справедливость ее доводов, а я, напротив, хотела, чтобы свадьба состоялась и мама убедилась бы, что мои взгляды на жизнь правильны. Поэтому мне казалось, что все мое существование зависит от того, выйду я замуж за Джино или нет. Мне горько было видеть, с какой неприязнью мама следит за моими хлопотами, желая, чтобы все кончилось крахом.