Избранное

— Но извините, почему вы остановили свой выбор именно на мне?

— А это не мы. Запрос на вас, то есть рекомендация, поступил оттуда.

— От Эндриада?

— Прошу вас, профессор, не приписывайте мне того, чего я не говорил. Может быть, и от Эндриада, мне точно неизвестно… Будьте спокойны, профессор. Продолжайте работать, как будто ничего не произошло. И спасибо, что пришли. Не смею больше злоупотреблять вашим временем. — Он поднялся, чтобы проводить Исмани до двери. — Повторяю — спешки абсолютно никакой… Но вы все же подумайте. И если что…

Предложение повергло профессора Исмани в пучину сомнений. Пожалуй, думал он, благоразумнее было бы послушаться голоса разума: сохранить res sic stantes, привычный, спокойный уклад сидячей жизни, без тревог и потрясений, — одним словом, надо было ответить «нет».

Однако те же сомнения побуждали Исмани согласиться. При том, что сама перспектива оказаться заброшенным на два года в богом забытое место ради какой-то таинственной работы, к которой у него, может, и душа не лежит, постоянно находиться в напряжении строжайшей секретности, среди чужих людей (Эндриада, это светило физики, он видел всего несколько раз, да и то в сумятице конгрессов), при том, что эта перспектива внушала ему чувство близкое к ужасу, для него, человека честного и исполнительного, гораздо труднее было бы уклониться от своего долга гражданина и ученого (последнее определенно промелькнуло в разговоре).

Исмани храбро сражался на войне, но не из презрения к опасности, как другие. Наоборот. Именно страх проявить малодушие, не выполнить приказа, не оправдать доверия солдат, оказаться недостойным своего звания заставлял его в немыслимых муках преодолевать другой страх, физический, — перед огнем противника, ранами, смертью. И вот теперь он попал в такой же точно переплет.

Он бросился домой, чтобы рассказать обо всем жене, Элизе, которая была на пятнадцать лет моложе его, но по части житейского опыта намного превосходила профессора.

Эта невысокая, полноватая и круглолицая женщина ни при каких обстоятельствах не теряла невозмутимости, что вселяло уверенность в других. В любом, самом негостеприимном, самом неуютном месте она сразу чувствовала себя как дома. Стоило ей появиться, всякий беспорядок, мусор, всякое беспокойство и неловкость словно улетучивались. Для Исмани, не приспособленного к практической жизни и принимавшего близко к сердцу каждый пустяк, такая жена оказалась просто подарком судьбы. Скорее всего, контраст двух темпераментов — что нередко происходит — и был главной причиной большой взаимной любви. Счастью этого союза, безусловно, способствовало и то, что Элиза, завершив свое образование средней школой, не имела даже отдаленного представления об исследованиях мужа. Она считала Исмани гением и в работу его не вмешивалась. Разве что не позволяла ему засиживаться допоздна.

Он еще не успел войти в переднюю, как жена вышла навстречу в фартуке и помахала у него перед носом столовой ложкой.

— Молчи. Я все знаю. Тебе предложили новую работу.

— Откуда ты знаешь?

— Ох, дорогой, достаточно взглянуть на твое лицо. Ну вылитый Наполеон перед отправкой на остров Святой Елены.

— Кто тебе сказал?

— Что сказал?

— Про Святую Елену?

— Тебя действительно посылают на остров Святой Елены? — Она слегка сдвинула брови.

— Что-то вроде того. Только никому не говори. Если кто-нибудь узнает, могут быть неприятности.

Резко обернувшись, он распахнул дверь, которую перед этим собственноручно закрыл за собой, выглянул на лестницу, посмотрел вниз.

— Что с тобой?

— Мне послышались шаги.

— Ну и что?

— Нас никто не должен слышать.

— Эрманн, ты меня пугаешь. Неужто все так серьезно? — со смехом спросила она. — Ну пойдем, пойдем на кухню, ты мне все расскажешь. Там никто не услышит, можешь быть спокоен.

Не без усилий собравшись с мыслями, Исмани пересказал ей свой разговор с Джакинто.

— Значит, ты согласился?

— С чего ты взяла?

— Ох, родной мой, да разве ж ты откажешься!

— На жалованье намекаешь? — спросил он с обидой, потому что всегда считал себя выше каких-то вульгарных денег.

— При чем тут жалованье? Долг… ответственное задание… преданность родине… Уж они-то знали, с какой стороны к тебе подъехать. Но я тебя не упрекаю. Боже упаси… — Она опять рассмеялась. — Шестьсот с лишним тысяч в месяц, да еще с сохранением университетского оклада!..

— Уже подсчитала? — Исмани почувствовал необъяснимое умиротворение.

— Тебе такие деньги и не снились. Представляю физиономии твоих коллег: все лопнут от зависти. А что там такое? Атомная станция?

— Не знаю. Мне ничего не сказали.

— Ну, раз такая секретность, наверняка атомная бомба… А ты хоть разбираешься в ней? Ведь это, кажется, не твой профиль.

— Не знаю… ничего я не знаю.

Элиза задумалась.

— Хм, да… Ты же не физик. Уж если они выбрали именно тебя…

— Это ничего не значит. И на атомной установке, особенно в стадии проектирования, может потребоваться специалист по…

— Значит, атомная станция… Ну и когда?

— Что — когда?

— Когда ехать?

— Не знаю. Я еще ни на что не согласился.

— Да согласишься, еще бы ты не согласился. Ты только в одном случае можешь отказаться…

— В каком?

— Если тебе придется ехать одному, без меня. А? — улыбнулась Элиза.

— Места там, говорят, очень красивые, — добавил Исмани.

Исмани с женой выехали по направлению к «военной зоне 36» в начале июня на автомобиле министерства обороны. Вел машину солдат. Их сопровождал капитан Вестро из Генерального штаба, коренастый человек лет тридцати пяти, с маленькими, внимательными, насмешливыми глазами.

Перед отъездом супруги Исмани узнали, что едут они в Тексерудскую долину, знаменитую курортную местность, где Элиза когда-то давно, еще девочкой, отдыхала. Больше они ничего не знали. К северу от долины возвышался обширный горный массив. Должно быть, там, в каком-нибудь отдаленном уголке, спрятанном за горами, или среди лесов, либо в одном из альпийских селений, которое превратили в военную базу, выселив местных жителей, и находилось место назначения.

— Капитан, — спросила госпожа Исмани, — куда все-таки вы нас везете?

Вестро говорил медленно, словно подыскивал слова, одно за одним, боясь проронить липшее.

— Вот здесь, госпожа Исмани, — он показал напечатанный на машинке листок, но в руки не дал, — здесь описание нашего маршрута. Сегодня вечером остановимся в Креа. Завтра утром отъезд в восемь тридцать. По автостраде до Сант-Агостино. Далее — военная дорога. Я буду иметь удовольствие и честь сопровождать вас до контрольно-пропускного пункта. Там моя миссия закончится. За вами придет другая машина.

— А вы, капитан, были там когда-нибудь?

— Где?

— В зоне тридцать шесть.

— Нет, я там никогда не был.

— А что там? Атомная станция?

— Атомная станция… — повторил тот с непонятным оттенком в голосе. — Профессору, наверное, будет интересно…

— Но я спрашиваю у вас, капитан.

— У меня? Простите, я не в курсе дела.

— Все это странно, согласитесь. Вы ничего не знаете, мой муж ничего не знает, в министерстве ничего не знают. В министерстве они все больше отмалчивались, правда, Эрманн?

— Отмалчивались? Ну почему? — возразил Исмани. — Они вели себя очень любезно.

Вестро чуть заметно улыбнулся.

— Вот видишь, — сказала Элиза, — я была права.

— Права, дорогая? В чем?

— Что тебя вызывают на атомную бомбу.

— Но капитан ничего такого не говорил.

— А чем же они тогда занимаются в этой зоне тридцать шесть, — упорствовала женщина, — если не атомной бомбой?

— Осторожно, Морра! — воскликнул капитан, уже не тратя время на обдумывание слов, поскольку в этот момент они обгоняли большой грузовик на достаточно узком шоссе.

Его беспокойство было, однако, напрасным. Дорога лежала ровная как стрела, и встречный транспорт отсутствовал.