Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 63



ГАЛИНА

Лейтенанта Бабенко ранило в бедро и в левую руку. На несколько минут он потерял сознание, потом пришел в себя и заскрипел зубами от боли. Парторг сотни Иван Плетнев, взвалив его на свою широкую спину, понес через огород к подвалу, где расположилась медсестра Галина Баштык со своими бинтами.

Идти было неловко: приходилось перешагивать через гряды, тяжелю встряхивая раненого. Чтобы не стонать от боли, Бабенко пел: «Ты не плачь, не горюй, моя дорог-гая…» Дальше он слов не помнил и, пропев эту привязавшуюся строку из полузабытой песни, начинал снова: «Ты не плачь, не горюй…»

Плетнев от этого пения страдальчески морщил лицо, но молчал. Подойдя к двери подвала, он аккуратно, став на одно колено, опустил лейтенанта на землю.

— Галина, — позвал парторг, — прими-ка лейтенанта.

Из подвала вышла девушка с большими суровыми глазами. Маленькая, тонкая, в коротком бешмете и казачьих шароварах, заправленных в сапоги, она походила на мальчика, у нее и движения были мальчишеские — резкие, угловатые. Только волосы, собранные на затылке в тяжелый узел, вьющиеся на висках, выдавали в ней девушку.

— Перестаньте петь, — строго сказала Галина.

Бабенко покосился на нее и стал петь тише.

Плетнев помог девушке снести раненого в подвал.

— Осторожно, — предупредила она, когда парторг перешагнул порог, и, обнаруживая немалую силу, приподняла лейтенанта.

Подвал имел надежное перекрытие — полукруглую цементную крышу. Вниз вели широкие прочные ступени, пол в подвале тоже был цементирован. У стен его застелили соломой, на которой сейчас лежало двое раненых пластунов. Лейтенанта положили против лестницы. Прямо над ним, у самого перекрытия, светилось узкое, как бойница в доте, окошко.

Плетнев ушел, а Галина склонилась над лейтенантом. Бабенко зажмурился и стиснул зубы. Когда сестра закончила перевязку, он вытер ладонью холодный пот со лба и открыл глаза.

— Ну как? — тихо спросила Галина.

Лейтенант рассмотрел на верхней губе у нее темный пушок, вспомнил чью-то фразу: «Усы у женщины — признак темперамента…» А кто сказал эту фразу — забыл. Подумал с досадой: «При чем тут темперамент, лезет в голову черт знает что».

Галина еще раз спросила:

— Ну как, товарищ лейтенант?

— Живем, — ответил он и опять отер лоб, на этот раз рукавом бешмета.

Сестра отошла и занялась другим раненым.

Полежав немного, Бабенко приподнял голову и огляделся. В углу, сразу влево от лестницы, сидел немолодой казак с перебинтованной ногой. Он шарил в своем вещевом мешке, выискивая там что-то. Найдя, кидал в рот и неторопливо жевал, моргая маленькими глазами с рыжими ресницами.

Ближе к лейтенанту полулежал, опираясь затылком и спиной о свернутую черкеску, сержант с красивым лицом, чернобровый, густо заросший черной щетиной. Галина сидела около него, подогнув под себя одну ногу. Они о чем-то негромко говорили. Бабенко вдруг позавидовал сержанту. Ему захотелось, чтобы и с ним сестра поговорила вот так же дружески, что-то рассказала доверительно, как она рассказывает сейчас чернобровому сержанту.

«И где это они успели познакомиться? — подумал лейтенант. — Ведь она к нам в батальон недавно пришла… А я ее где-то раньше видел…» Бабенко стал припоминать, где же он видел эту девушку с большими строгими глазами и темным пушком над верхней губой. И обрадовался, вспомнив.

Весной, когда пластуны стояли в буковинских селах, Бабенко зашел в батальон связи к лейтенанту Пшеничному, тот пригласил его в хату. Бабенко вошел и увидел сразу пятерых девчат. Они сидели в опрятной, с темными бревенчатыми стенами горнице.



Посреди комнаты стоял большой, накрытый белой скатертью стол, в углу — громоздкий, черного дерева шкаф. Две девушки примостились на узком, без спинки диванчике у стены, три сидели на стульях у стола. Те, что были на диване, сидели просто так, без дела и, видимо, о чем-то шептались между собой до прихода Бабенко. За столом две вязали кружево, гоняя по столу катушки с белыми нитками, одна читала газету.

Над столом на толстой проволоке висела двенадцатилинейная лампа с железным абажуром, в открытое окно заглядывала яблоневая ветка, покрытая бело-розовыми цветами. Девушки были розовощекие, большеглазые, совсем юные. Бабенко подумал тогда, что не хватает здесь только гитары с шелковой лентой и доброй бабушки, которая войдет и позовет на террасу пить чай с вареньем.

Но вместо бабушки вошел сержант и сказал:

— Манаенко, собирайтесь, пора заступать. — Одна из сидевших за столом девушек поднялась, свернула свое вязанье и неловко надела черкеску. Потом взяла карабин и, держа его двумя руками за ствол, вышла вслед за сержантом…

Вот там впервые и увидел Бабенко Галину Баштык. Она сидела на диванчике и нетерпеливо поглядывала на него, ожидая, когда он уйдет.

«Где-то сейчас ее подруги?» — подумал лейтенант, смотря на Галину. Одну из них, ту, что ушла тогда на пост, он как-то видел на узле связи. Сидит сейчас, наверное, где-нибудь в окопчике или в блиндаже, дует в трубку, кричит сердито: «Волга», «Волга», почему молчишь, «Волга»?!»

Наверху, совсем близко от подвала, одна за другой разорвались три мины. Со стен в нескольких местах мелкими плитками осыпалась штукатурка. Галина поднялась по лестнице и закрыла тяжелую створку двери. В подвале стало сумеречно.

Еще несколько мин с треском разорвалось наверху. На несколько минут наступила тишина, потом стали приближаться автоматные очереди. Они раздавались все ближе и ближе…

Бабенко сразу сообразил: немцы прорвались слева, от мельницы. Между четвертой и пятой сотнями было «окно», вот в него и проскочил противник. Сколько их прорвалось — взвод, рота? Лейтенант представил себе, как пятая сотня поспешно заворачивает свой левый фланг: казаки отходят к хатам, залегают на огородах…

Галина тоже догадалась, что происходит наверху. Она поднялась, несколько секунд постояла, прислушиваясь, и направилась к двери.

«А вдруг выглянет она, увидит, что немцы близко, и убежит», — подумал лейтенант. Сердце тоскливо сжалось: вот сейчас он и двое раненых пластунов, беспомощные, останутся одни… «Живым не дамся», — мелькнула мысль. Тут же вспомнил, что пистолет вместе с ремнями лежит у лестницы и до него не дотянешься.

— Стой! — крикнул он девушке. Галина обернулась.. — Стой! — еще раз крикнул Бабенко. — Пойди сюда.

Галина спустилась к нему. Не глядя ей в глаза, лейтенант сказал:

— Пистолет мой подай, чтобы… живого не взяли…

Девушка поняла, что подумал о ней Бабенко. Она нагнулась к нему, и лейтенант увидел совсем близко ее зло прищуренные, горячие глаза.

— Как вы смеете… — свистящим шепотом выдохнула девушка. Бабенко показалось, что она даже подняла руку, чтобы ударить его.

Галина не договорила, отвернулась и, легко бросая свое тело через две ступеньки, побежала к дверям. Там задвинула массивный засов и медленно сошла обратно.

Наверху, совсем рядом с подвалом, послышалась чужая лающая речь. Кто-то пробежал мимо дверей, кто-то протопал прямо по перекрытию. Все посмотрели на бетонный потолок с таким видом, будто ждали: вот-вот он рухнет.

Бабенко оторвал взгляд от потолка и посмотрел на Галину. Она стояла на прежнем месте, прямая, с высоко поднятой головой. Тяжелый узел волос у нее на затылке до половины развернулся и почти лег на плечо, но она не замечала этого. В ее откинутой, напряженно вытянутой правой руке лейтенант заметил гранату. Бабенко хотя и понимал, что если гитлеровцы обнаружат их в подвале, Галина ничего не сможет поделать, а граната ее не поможет, но чувства обреченности и беззащитности, которое нахлынуло на него несколько минут назад, он уже не испытывал.

И сержант, по-прежнему неподвижно лежавший на черкеске, и пластун с забинтованной ногой тоже смотрели сейчас на Галину. Они тоже понимали, как опасно их положение, но им не хотелось думать, что оно безнадежно, и они верили, что сестра, эта маленькая, решительная девушка, сможет их защитить от опасности, во всяком случае, она готова сделать все, что будет в ее силах. И они смотрели на нее с надеждой.