Свидетель защиты

— Да, их что-то не видно, — согласился Костырин, — а жаль.

— Очень жаль. Руководители автобазовского комсомола, кажется мне, допускают тот же просчет, что и деятели антирелигиозного фронта. Те читают лекции, как правило, для неверующих, верующие не ходят на лекции. Так и здесь — нет на вечере тех, кто больше всего нуждается в общественном воздействии и воспитании. Благополучных ребят, которыми можно гордиться, конечно, большинство, но и те, неприкаянные, из бывшего Волчьего тупика, ныне именуемого Вторым автобазовским, тоже члены нашего общества, не так ли?

— Так, разумеется. Тут что-то надо предпринимать. А что — сразу не придумаешь.

— Сразу-то и не надо.. Нужно всегда, постоянно. Ныне и присно, и во веки веков….

— Аминь, — усмехнулся Костырин.

— Аминь — это, насколько я помню, восклицание финальное, а тут финала быть не может… Ну, еще раз спасибо и — разрешите откланяться.

— А то остались бы: самодеятельные артисты доставят вам удовольствие, есть весьма даровитые.

— Не сомневаюсь. Но мне надо еще подумать над своим выступлением, завтра суд, видимо, закончится.

— Приду вас послушать: завтра во второй половине дня я свободен.

— Милости прошу.

Костырин проводил Андрея Аверьяновича до дверей и с чувством пожал руку на прощание.

Допрос Клавдии Михайловны Чижовой подходил к концу. Стояла она перед судейским столом усадистая, оплывшая книзу, сзади очень похожая на свою мать. Андрей Аверьянович видел ее лицо, сухоносое, с выщипанными бровками, уже тронутое морщинами. Она не смотрела ни влево, ни вправо, не оглядывалась назад, спиной чувствуя осуждающие взгляды.

На вопросы Клавдия Михайловна отвечала уклончиво, когда уличали ее во лжи, начинала злиться, но, видимо вспомнив, где она находится, сникала.

— Почему же вы ни разу не выслушали соседей, которые приходили жаловаться на хулиганские выходки вашего сына? — спрашивает народная заседательница.

— А потому что напраслину на него возводили, что бы кто ни сделал во дворе, все на него, такую моду взяли.

— Но ведь они по делу жаловались, — старается убедить Клавдию Михайловну заседательница, — стрелял в девочек не кто-нибудь, а ваш сын.

— За это нас оштрафовали.

— В соседку вашу, — заседательница называет фамилию свидетельницы, рассказавшей, как возле нее в ствол дерева ударилась пулька, — тоже стрелял.

— Это надо доказать, что он стрелял. Может, и не он.

— Никому-то вы не верите, никого не уважаете, — говорит заседатель осуждающе, — и вот вам результат.

— Я должна всех уважать, — в голосе у Клавдии Михайловны слезы, — а меня никто? Всякие сплетни про меня распускают, воровкой крестят и по-всякому, а я их уважай? Пусть они меня попервах уважают, а потом я их…

— Вы предлагали взятку Ивану Соколову, — спрашивает судья, — за то, чтобы он сказал, будто выстрел был случайный?

— Не предлагала.

Судья листает дело, находит показания Вани Соколова.

— А он утверждает, что под вечер, в день убийства, вы его вызвали из дома и уговаривали дать показания, которые бы смягчили вину Николая Чижова, вашего сына, и обещали хорошо отблагодарить.

— Брешет, — лицо Клавдии Михайловны становится жестким и непреклонным, — ничего я ему не обещала.. Просила говорить правду, как было, лишнего на Николая не наговаривать.

— А почему он стал бы наговаривать?

— Мало ли почему. Чтобы засудили Николая.

— Кто же в том заинтересован, чтобы засудили вашего сына?

Клавдия Михайловна сделала движение, будто хочет повернуться влево, где сидят Спицыны, но не повернулась.

— Есть такие, — она смотрит в пол, и мелкие морщины на ее лице деревенеют. Сейчас она очень похожа на бабку Семеновну.

Ваню Соколова сержант пригласил вслед за Клавдией Михайловной. Он подтвердил свои прежние показания:

— Да, обещала отблагодарить и просила не говорить на Николая лишнего.

— Не говорить лишнего или сказать, что выстрел был случайный? — уточняет судья.

— Не говорить лишнего, — повторяет Ваня.

В задних рядах, где сидит молодежь, кто-то прыскает в кулак: Ваня и здесь вызывает у них смех, хотя ничего смешного не говорит.

— Расскажите, как это произошло, — предлагает судья.

— Ну, вышел он из дома…

— Нет, нет, — говорит судья, начните пораньше. Как вы оказались возле дома Чижовых?

— Ну, как, пришел к Николаю, мы собирались в этот день поехать купаться.

— Кто «мы»?

— Николай, я и Володя Спицын.

— Итак, вы пришли…

— Я пришел, а Володька уже там, сидит на старой кровати. Я опросил: «Где Николай?» Он говорит: «Сейчас выйдет». Я сел рядом. А Николай из окна выглянул в это время…

— И наставил на вас ружье, — подсказал судья.

— И заставил ружье.

— Потом?

— Потом он вышел из дома. С ружьем. Сказал: «Пойдем на гору постреляем, а после поедем купаться».

— Значит, и Спицын собирался с вами идти, а потом ехать купаться?

— И Спицын.

— Они не были в ссоре, Владимир Спицын и Николай Чижов?

— Да нет, не были.

— Были! — выкрикнул Спицын-старший. — Были в ссоре, и ты не выгораживай своего приятеля.

Судья постучал карандашом по графину, призывая Спицына к порядку.

— Так как же, были они в ссоре или нет? — обратился он к свидетелю.

Ваня пожал плечами.

— Мы и перед этим втроем ездили купаться, никакой ссоры не было.

— А раньше, зимой?

— Зимой не знаю, мы редко собирались.

— Почему?

— Холодно, а из подъезда стали гонять: шумите, говорят, мешаете.

— Что же было дальше? — продолжал судья. — Николай Чижов вышел из дома с ружьем.

— Вышел с ружьем, переломил его и заложил в стволы патроны…

— И запер стволы?

— Нет, так и оставил открытыми и подошел к нам.

— Как он держал ружье?

— Под рукой, стволами вниз. Подошел и стал против Володьки.

— Близко от него?

— Почти рядом. А Володька говорит: «Убери ты свое ружье». А Николай спросил: «Боишься?» Володька говорит: «Боюсь» — и хотел рукой отвести стволы. И тут раздался выстрел.

— Он что же, схватился рукой за стволы или ладонью хотел их отвести?

— Может, и ладонью, я как-то не заметил. Только услышал выстрел, и Володька крикнул: «Что же ты наделал, ты меня убил».

— Что было потом? Как вел себя Николай Чижов?

— Он бросил ружье и побежал к гаражу, вывел машину и уехал.

— Куда?

— Он крикнул: «Еду за скорой помощью».

— Вы не замечали в поведении Николая Чижова чего-нибудь странного последнее время? — спросил заседатель.

— Чего странного? — не понял Ваня.

— Чтобы он был задумчив, мрачен?

— Нет. Он был веселый последнее время, гонял на «Москвиче»…

— А к Владимиру Спицыну как он относился? Почему именно к нему он подошел с ружьем, а не к вам?

— Володька боялся ружья, вот он и наставлял на него.

— Пугал?

— Для смеху, шутил…

— Хорошие шуточки, — осуждающе сказал заседатель.

— Не шутил, а угрожал, — крикнул Спицын-старший.

Ваня Соколов, вызвав приглушенные смешки среди сверстников, сел на заднюю скамью.

В зал пригласили Майю Лопухову.

Вошла и стала против судейского стола среднего роста девушка с вздернутым носиком, подкрашенными глазами, с темной челочкой на лбу, сдержанно кокетливая, как и ее мать. Она старается не показать робости и смущения, но это ей плохо удается. Она косит взглядом в сторону деревянной загородки: очень хочется взглянуть на подсудимого, но прямо это сделать не решается.

Майка отвечает на вопросы довольно связно, становясь спокойней, уверенней. Говорит, что знает Николая Чижова с детства, как и других ребят во дворе. Вспоминает, как встречали Новый год, но про то, как ездили они втроем на водохранилище, не рассказывает.

А ведь они ездили туда и вдвоем с Николаем.

Недели через две после первой поездки Майка сама остановила Николая во дворе и спросила: