Свидетель защиты

В одном из семи следующих протоколов допроса следователь вернулся к этому вопросу, но получил примерно тот же ответ: деньги нужны были вообще, ни на что определенное обвиняемый тратить их не собирался. Странно? Если принять за исходное, что «в наше время перед молодым человеком столько соблазнов», то ничего странного нет. Тем более, что обвиняемый не запирается, признает все: да, напал, да, ударил и отнял. Вот в чем главное. Остальное — несущественно.

Несущественным посчитал следователь и то обстоятельство, что при аресте денег у Олега не оказалось. Истратил их в течение одного вечера? Куда мог истратить тридцать рублей юноша, который «вечеринок не любил, в кафе не ходил, не пижонил… коллекций никаких не собирал»? В протоколах следствия ответа на этот вопрос не было.

Андрей Аверьянович закрыл папку, аккуратно завязал тесемки, потер уставшие глаза. Не так уж оно просто, это элементарное дело об ограблении пенсионерки Козловой. Что-то стряслось с юношей, с Олегом Седых, симпатичным парнем, на защиту которого стали горой тридцать десятиклассников. Они мысли не допускают, что Олег может ограбить старуху. А он признался, что ограбил…

Засунув руки в карманы плаща, надвинув на лоб шляпу, Андрей Аверьянович шагал по улице, обдумывая дело Олега Седых. Первое знакомство с документами не дало ясности. Что ж, ведь это лишь первое знакомство, и нет оснований быть собой недовольным. Да и не испытывал сейчас Андрей Аверьянович недовольства, разве что чувствовал некоторую неловкость — не покидало ощущение, будто недоглядел чего-то, не вычитал между строк в документах. А там написано, стоит только повнимательнее вчитаться.

Андрей Аверьянович не пошел домой, а сделал добрый крюк и тихими одноэтажными улочками вышел к набережной.

За высоким бетонным парапетом не видно было воды, а сразу низкий противоположный берег, несколько домиков и за ними степь. И еще дальше неясная линия далеких гор. Над городом висело низкое серое небо, а там, над горами, неистовое, яркое, пробивалось солнце, окрашивало и плавило облака, напоминая о том, что где-то у моря еще тепло и солнечно и что пройдет хмурая осень и-снова будет лето, яркая зелень, голубое небо. Но все это пока что далеко, за горами, а здесь осенняя тишина и пустынность — ни души на том берегу, никого на широкой набережной.

Андрей Аверьянович, облокотясь о парапет, посмотрел на обмелевшую, открывшую песчаные косы и отмели реку, потом прошел вниз по течению до земляных курганов и покинутых бетономешалок — набережная еще строилась — и вернулся обратно. Чувство неловкости, вызванное ощущением, что он чего-то не углядел в протоколах, прошло, и он уже спокойно думал о том, каким путем двигаться дальше. Документы от него никуда не уйдут, пришло время познакомиться с подзащитным. Он тоже никуда не уйдет, но чем раньше увидится с ним Андрей Аверьянович, тем будет лучше.

4

Миновав проходную с окованными железом дверями, Андрей Аверьянович очутился в пустынном дворе. Перейдя его, вошел в трехэтажный корпус, по каменной лестнице поднялся в общую комнату. Отдал в окошечко вызов и сел у стены, развернув предусмотрительно припасенную газету.

Чаще всего тут многолюдно, и можно встретить адвокатов, следователей, но сегодня никто не окликнул Андрея Аверьяновича, он спокойно читал, пока из окошечка не крикнули:

— Товарищ Петров, занимайте седьмую комнату, вашего ведут!

Андрей Аверьянович пошел в седьмую комнату. Была она пустынна — стол с чернильницей, два табурета, зарешеченное окно. В комнате прибрано, а все равно кажется, что на всем лежит слой пыли, что здесь не чисто. Может быть, от специфического стойкого запаха — смесь карболки и хозяйственного мыла.

Конвойный ввел обвиняемого и оставил их одних.

— Садитесь, — сказал Андрей Аверьянович, коротким жестом показывая на табурет.

Олег Седых молча сел.

Андрей Аверьянович не торопился садиться, стоя спиной к окну, разглядывал своего подзащитного. Олег сидел, опустив голову, терпеливо ждал. У него было чистое, не потерявшее юношеской округлости лицо. На верхней губе пробивались темные усики. Андрей Аверьянович сел к столу и заглянул Олегу в глаза. Темно-серые, как у матери, они смотрели тревожно и настороженно.

— Давайте знакомиться, я ваш новый адвокат, — сказал Андрей Аверьянович и назвал себя.

— Здравствуйте, — Олег кивнул головой. — А меня зовут Олег. Олег Седых. — На минуту настороженность покинула его, глаза оттаяли, и Андрей Аверьянович увидел симпатичное мальчишеское лицо.

— Я буду защищать ваши интересы на суде, — начал Андрей Аверьянович и тотчас оставил официальный тон — не вязался он с этой открытой, очень молодой и ясной физиономией. — Прочитал я материалы следствия, и не все мне ясно. Давайте вместе разбираться. Вы согласны мне помочь?

— Да, — односложно ответил Олег, не глядя на адвоката.

— Первый вопрос: зачем вам понадобились деньги?

— Нужны были, — Олег передернул плечами.

— Может быть, вы хотели что-то купить?

— Да, да, — поспешно согласился Олег, — я хотел купить магнитофон. — По-прежнему он смотрел в сторону, и Андрей Аверьянович не сомневался, что магнитофон придуман только что.

— Магнитофон вы не купили, насколько мне известно, однако денег у вас не оказалось. Вы их истратили?.

— Да, я их истратил.

— На что?

— Ну, съел мороженого, купил торт…

— Молодой человек, — Андрей Аверьянович подавил вздох, — я ваш защитник, то есть буду охранять и отстаивать ваши интересы, и вы должны быть со мной вполне откровенны, иначе я не в состоянии вас защищать. Твердо обещаю — ваше доверие, вашу откровенность я никогда не использую во вред вам. Я должен знать правду.

Олег молчал. Он замкнулся и вовсе не хотел идти навстречу своему защитнику.

Андрей Аверьянович встал, прошелся по комнате. Остановясь у окна, долго смотрел на Олега. Упрямый и потерянный сидел он на своем табурете. Андрей Аверьянович почувствовал к нему жалость. Не раздражение, а только жалость. Юноша ему нравился. Несмотря ни на что вызывал симпатию. Он и лгать-то не умеет, и изворачиваться не может, горемыка. Что же с ним стряслось? Что привело его в тот злополучный день на лестницу дома, где живет Анна Георгиевна Козлова? На эти вопросы, видимо, придется отвечать без помощи Олега Седых. Андрей Аверьянович вернулся к столу, сел.

— Что ж, — сказал он, — оставим трудные вопросы. Что вы собирались делать после окончания школы?

Олег приподнял голову, не без опаски глянул на адвоката. Никакого подвоха, кажется, не было. Против него сидел еще не толстый, но уже утративший стройность немолодой человек, у него было крупное, с мясистым носом, спокойное лицо, от широкого лба к затылку уходили глубокие залысины, глаза внимательные, но без пронзительности. Олег вздохнул с облегчением и ответил:

— Я хотел идти в университет, на филологический.

— Любите литературу?

— Да, очень люблю.

— Есть у вас и любимые писатели?

— Конечно.

— Маяковский, — подсказал Андрей Аверьянович.

— И Маяковский. Но мне ближе Есенин, Твардовский. А из молодых — Евтушенко.

— А Вознесенский?

— Н-не знаю… Мне кажется, он искусственно усложняет стихи. Их надо иногда разгадывать, как шарады.

— Наверное, это отражение сложностей жизни, — сказал Андрей Аверьянович. — Жизнь, она не проста и нередко предлагает нам шарады. «Одна из них сейчас передо мной», — подумал он, но вслух не сказал. Вместо этого спросил: — Вы и сами, наверное, пишете стихи?

— Нет, — тотчас ответил Олег. — Только иногда для стенгазеты, рифмованные подписи. Но это же не стихи. Я доклады писал, читал их в нашем литературном кружке. О творчестве Ярослава Смелякова, «Героическое в литературе и в жизни»…

Он умолк едва не на полуслове, погас и понурился. Видимо, вспомнил, где находится и как нелепо звучат здесь разговоры о литературе, о героическом. Андрей Аверьянович понял состояние Олега, подосадовал про себя, что не сумел остеречь беседу от опасного поворота. Жаль, но ничего уже не поделаешь, на сегодня довольно.