Страница 39 из 51
— Нет, никто не просил.
— Спасибо, у меня больше вопросов нет.
Судья объявил перерыв до следующего дня.
Когда Андрей Аверьянович вышел из здания суда, уже смеркалось. У дверей стоял Костырин. Он весь день просидел в зале, внимательно слушал свидетелей.
— Жду вас, — сказал он, — есть потребность поделиться впечатлениями. Вы не торопитесь?
— Нет, — ответил Андрей Аверьянович, — с удовольствием пройдусь по воздуху, тем более что к ночи, кажется, подмораживает.
Они зашагали по боковым улочкам, где было немного прохожих.
— Я пришел на суд не из праздного любопытства, — говорил Костырин. — Действующие лица этой драмы учились в нашей школе, их родители живут в микрорайоне, к школе примыкающем. Как живут, чем живут — мы не всегда знаем. А надо знать.
— Знание жизни, вынесенное из зала суда, — сказал Андрей Аверьянович, — может оказаться односторонним.
— Разумеется, — согласился Костырин, — жизнь имеет и другие грани, более привлекательные. Кстати, сегодня в клубе дорожников молодежный вечер. Тот же микрорайон. Меня пригласили бывшие ученики нашей школы. Пойдемте.
— Меня-то не приглашали.
— Я вас приглашаю. Обмен визитами: я — у вас, вы — ко мне.
— Это, наверное, скучно.
— Но почему скучно, такие вечера бывают весьма интересными, — возразил Костырин.
— Мне будет скучно, — поправился Андрей Аверьянович, — вечер молодежный, а я уже далеко не молод.
— Не понравится, уйдете.
Костырин умел быть напористым, и Андрей Аверьянович заколебался. В этот вечеру ему не хотелось оставаться одному. Отупляющей усталости, которая гонит домой, к тахте и торшеру, сегодня не было, и он согласился.
— Вот и отлично, — обрадовался Костырин, — нам с вами полезно побыть среди молодежи, посмотреть на счастливые человеческие лица. Признаться, из зала суда я вышел удрученным. Я уже не говорю о подсудимом и его родственниках, которые весьма несимпатичны, уж вы меня простите за откровенность…
— Они мне тоже несимпатичны, — сказал Андрей Аверьянович.
— Но вам нужно их защищать.
— Не их, а право подсудимого на объективное разбирательство.
— Это, конечно, разные вещи, но мы, обыватели, привыкли слово «защита» понимать широко.
— Пожалуй, слишком широко.
— Согласен с вами. Так вот, не только эти Чижовы удручают, но и Спицыны. Отец убитого повергает меня в печальное изумление. Он же только одного жаждет — мести. И что меня просто поразило — это как они с женой слушали показания врачей. Самые для них душераздирающие, на мой взгляд, показания — о последних словах их мальчика, о том, как он звал маму, впадая в предсмертное беспамятство. Да я бы, окажись на их месте, задохнулся от рыданий, слушая такое. А они только злобились и пытались уличить свидетелей во лжи. Зачем? Разве затем, что если раненый умер на месте, то убийце наказание больше? Есть такой закон?
— Не в том дело, — ответил Андрей Аверьянович, — Спицын во что бы то ни стало хочет доказать, что Чижов убил умышленно, поэтому отметает показания врачей о том, что сын приходил в сознание и сказал какие-то слова о случайном выстреле.
— Но то, что говорили врачи, особенно женщина, по-моему, нельзя выдумать, это же будет кощунство.
— Ну, это не юридический термин. Что касается показаний, то я тоже думаю, что врачи говорили правду. Но вот поправки в истории болезни Владимира Спицына дают его отцу повод подозревать подлог, подкуп и все такое прочее.
— Воспаленное воображение?
— Его можно понять — он потерял сына. Можно ему и посочувствовать, но я обязан при этом отстаивать права убийцы на справедливость.
— По Спицыну, справедливость — око за око, зуб за зуб.
— И смерть за смерть. Какая же это справедливость? Спицын немало сделал для того, чтобы направить следствие по неверному пути. Сначала Чижову было предъявлено обвинение по статье 102, пункт «б» — умышленное убийство из хулиганских побуждений. Но на эту статью следствие «не вытянуло». Дело переквалифицировали по статье 103 — умышленное убийство без отягчающих обстоятельств. Тоже серьезная статья. Главные доводы — показания Спицына. И запись врача, принимавшего раненого, играла тут немалую роль. Показания врача «Скорой помощи» почему-то оставались втуне, их всерьез не принимали, во всяком случае, не сличали с первой записью в больнице. Когда я читал дело, это сразу бросилось в глаза. Поговорил со следователем. Надо сказать, что следователи по делу Чижова менялись, я говорил с третьим или четвертым по счету. Если следователи меняются, делу это, как правило, пользы не приносит. Но тут новый человек посмотрел свежими глазами и согласился, что следствие что-то упустило. Когда занялись первой записью всерьез, оказалось, что сделана она не сразу после того, как врач осмотрел раненого, а позже, когда Владимир Спицын уже умер. Было записано, что больной поступил без артериального давления, а дело обстояло не совсем так: переливание крови дало некоторый эффект, но на короткий срок, и вывести раненого из шокового состояния не удалось.
— Но почему же врач не записала все, как было? — спросил Костырин. — Забыла?
— Нет, не забыла. Не хотела портить показатели. Если доставили без артериального давления — одно дело, если не смогли минимальное удержать — другое. Отделение и так поругивали за большую смертность, зачем «вешать» на коллектив еще одного покойника, тем более что от неточной записи ему уже ни тепло ни холодно. Побуждения, как видите, почти добрые — забота о благополучии коллектива. Не так ли и у вас в школе случается, когда вы круглому балбесу «натягиваете» троечку, чтобы не портить показатели в четверти?
— Ну, это не совсем одно и то же, — возразил Костырин.
— Я и не говорю, что совсем. В принципе… Так вот, врачу, допустившему неточность, объявили взыскание. Вы ее видели сегодня, вовсе не плохой человек, расстроена случившимся, тем более что Спицын, после того как запись в истории болезни Владимира изменили, подозревает ее в связях с родителями Чижова. Но следствие не установило и намека на такую связь. Что касается Клавдии Михайловны Чижовой, то она не постеснялась бы и подкупить, если б нашла — кого. Как только она узнала, что Владимир Спицын умер, так сейчас же разыскала Ваню Соколова и просила не говорить лишнего на Николая. Просила сказать следователю, что выстрел был случайным, обещала щедро отблагодарить.
— Почему именно Соколова?
— В тот момент, когда раздался выстрел, он сидел рядом с Владимиром Спицыным, единственный очевидец.
— И Спицын-отец это знает?
— Знает. Ваня Соколов из визита Клавдии Михайловны не делал тайны.
— М-да, трудам вашим не завидую: подзащитные не облегчали вам задачу, — вздохнул Костырин.
— У меня один подзащитный. Клавдия Михайловна под судом не состоит.
— А жаль. Ей бы тоже надо сидеть на скамье подсудимых рядом с сыном, — с сердцем сказал Костырин.
— Не буду с вами спорить. Если случится ей оказаться под судом, не позавидую ее защитнику. Ну, а что касается дела Николая Чижова, то после расследования больничной истории всякому мало-мальски грамотному юристу стало ясно, что предъявлять ему надо статью 106 — неосторожное убийство. Это как раз то, за что его надо судить.
Свернув на небольшую, пересеченную трамвайной линией площадь, они оказались возле клуба дорожников.
Пройдя под колоннами у входа, Костырин и Андрей Аверьянович оказались в узкой раздевалке, сдали пальто и двинулись в зрительный зал. Костырин раскланивался направо и налево.
— Всё бывшие ученики, — не без гордости пояснил он. — Вот тот, в синем костюме, заочно кончает технологический институт… А тот, что разговаривает с девушкой в бежевом платье, учится в дорожном техникуме…
Андрей Аверьянович видел вокруг себя молодые, оживленные лица, девушки были одеты по моде, нередко со вкусом. Не все они умело пользовались гримом, не все ребята умели носить костюмы и могли похвастать хорошими манерами, но все равно смотреть на них было весело.