Страница 45 из 46
«Что с Виктором? — думала Галя, раздеваясь. — Что с ним могло случиться?»
— Пойдем ко мне ночевать, Галочка.
В огороде что-то дребезжаще громыхнуло, и Галя повернулась на звук. В комнатке он слышался слабо, словно издали, но от этого был еще более тревожным.
— Это бадья, — объяснила Тамара.
Привязанная к палке «журавля» бадья висела в горловине колодца, и ветер иногда гулко бухал ею о заледеневший сруб, как в колокол.
— А Виктора все нет, — вырвалось у Гали, — и охотников нет.
— Он, Галюша, отчаянный. Подался, наверное, в город и гуляет там…
— Нет, ему же сегодня в военкомат. У него и рюкзак собран.
— Найдется, куда ему пропасть.
— Бум, бум-бум! — далеко-далеко громыхнула бадья.
За окном заходил, захрустел кто-то неведомый. Гале представилась темная, смутная фигура, с заложенными за спину руками. Она ходит и ходит взад и вперед.
— Бум! Бум! — опять громыхнуло смутно, потом яснее — Бум!
— Бадью не сняли. Колодец не закрыли, — пробормотала Галя.
— Я сейчас сбегаю, сниму ее, — сказала Тамара, набрасывая на плечи пальто…
Галя замерла, прислушиваясь. Колодезный колокол смолк.
И вдруг под окнами громче зашуршали, затрещали по сухим будыльям шаги, донеслось совсем глухо: «Господи! Господи!». Галя метнулась к двери. Навстречу ей вбежала испуганная тетя Настя.
— Галя, беда! — закричала она. — Виктора нашли. В озере, подо льдом нашли!
Галя бежала во тьме, в лицо лепил снег, кто-то на бегу натягивал ей на голову шапку, набросил на плечи овчинный кожушок. Она услышала голос Тамары. Совала руки в рукава. Споткнулась. Чуть не упала. А снег все лепил в голую шею, в лицо, в глаза. Тьма будто сгущалась и сгущалась…
Во дворе Сараева было много народу, слышались всхлипывания женщин, торопливый говор. Ярко светились окна, в их свет косо бил снег. Тетя Поля, дядя Троша, Веников прижимали к стеклам лица…
Галя поняла, что стоит в кухне и обнимает рыдающую Надежду Ивановну, говорит ей, что любила Виктора, а он ее, и как же теперь, и что же теперь?
Она все порывалась в комнату, залитую светом, но Надежда Ивановна не пускала ее:
— Не ходи, голубушка! Пусть он в твоей памяти останется таким, каким был…
В открытую дверь виднелся край дивана, застеленного простыней, и на нем лежал Виктор. Другая простыня покрывала его. Галя видела только мокрые сапоги на белоснежной материи. Эти сапоги ужасали. Она неотрывно смотрела на них. Около дивана сидел рыжий котенок и старательно умывался. И, как прежде, в доме пахло медом.
Там, в комнате, раздавались голоса, участковый составлял протокол, что-то говорили охотники. Потом пришел другой милиционер с Сараевым. И в доме, в сенях, во дворе звучало имя Семенова. Галя не помнила, как она все узнала. Виктора нашли в полынье, к нему был привязан большой камень, чтобы он затонул. В другой полынье обнаружили сохатого, и сразу же подозрение пало на Семенова. С веревкой пошли к браконьеру, но Семенов исчез. При обыске у него в кладовке нашли моток веревок, от которого и была отрезана та, привязанная к Виктору. И сейчас этот моток, скрученный толстой восьмеркой, будто висел перед глазами Гали: она не видела руки, державшей его.
И тут Галя вспомнила, как она спасла Семенова от суда. Ведь если бы она его не пожалела, Виктор мог быть живым. Эта мысль, словно кипятком, ошпарила ее.
— А я пожалела его, — растерянно сказала Галя, глядя на веревочную восьмерку.
— Кого? — услышала она голос Маши. И от ее голоса она пришла в себя и увидела большую, темную руку Сараева, которая держала восьмерку, и всех окружающих увидела.
— Кого ты пожалела? — допытывалась Маша.
— Семенова… Он воровал пшеницу, а я скрыла, пожалела, — с трудом произнесла Галя.
Вокруг нее оказались Шурка, Стебель, смотревший на нее страдающими глазами, Кузьма Петрович, Копытков, дядя Троша и еще, и еще кто-то, и Галя, обращаясь то к одному, то к другому, рассказывала, как это произошло.
— Да у шофера Комлева всего один ребенок!
— И баба у него такая, что кулаком лошадь свалит!
— За такое дело десять лет не дают!
— Обвели они тебя, девка, вокруг пальца!
— Тогда судите меня, — тихо сказала Галя.
— Эх ты, полоротая размазня! Такая простота хуже воровства!
Кто это сказал? Чье презрение облило ее? И забудет ли она когда-нибудь этот голос, эти слова? Она вся содрогнулась.
Всю эту тяжелую сцену прервала пришедшая машина. В доме поднялась суета, и мимо Гали пронесли Виктора, накрытого простыней. Она опять увидела только его сапоги. Во дворе запричитали женщины.
Все это — и мелькание лиц, и голоса, и летящий во мраке снег, — все пронеслось быстро, как бредовый сон.
По-настоящему Галя очнулась уже в комнате у Тамары. Горел яркий свет, в доме было тепло. Тамара утешала ее, поила густо заваренным сладким чаем и наконец уложила ее с собой в кровать…
Галя лежала в темноте под ватным, толстым одеялом, прижавшись к Тамаре, и мысленно говорила Виктору: «Это я виновата в твоей гибели, я, я! Ты же мне говорил, что нужны крепкие руки, чтобы защищать добро и вырывать сорняки. И я понимала это. И все же часто бывала мямлей, блаженной, юродивой, как назвала меня старуха. Я не имела права жалеть не только подлеца Семенова, но и многих других, которых жалела, оправдывала, боялась обидеть. О, если бы все вернуть назад, я бы тогда…»
Галя чувствовала, как сердце ее твердеет и становится тяжелым. Она ясно ощущала его тяжесть. Задохнется она сейчас под этим душным одеялом, закричит, забьется в рыданиях! Больше невозможно находиться среди людей, где даже заплакать в голос нельзя.
Галя выбралась из-под одеяла и начала одеваться в темноте.
— Ты чего, Галка! — испуганно спросила проснувшаяся Тамара. — Ты куда?
— Спи, спи, — прошептала Галя. — Я — к себе. Я больше не могу здесь…
— Я не пущу тебя! — еще больше испугалась Тамара. — Что ты задумала?
— Спи, спи! Ничего я не задумала.
Галя застучала сапогами, надевая их.
— Галка! Я боюсь. Не уходи, — громко воскликнула Тамара, вскакивая с кровати. Она включила свет.
— Перестань же, перестань, мне сейчас не до тебя, — сердито вырвалось у Гали.
Босая, в одной сорочке, Тамара, стоя среди комнаты, с недоумением смотрела на ее взлохмаченные волосы, на спекшиеся губы, на бледное лицо, которое стало почему-то гораздо крупнее. Или это почудилось ей, Тамаре?
Услышав голоса, в соседней комнате зашевелились, приглушенно заговорили; заскрипела кровать, раздались шаги, и в дверях появилась полуодетая, заспанная тетя Настя.
— Мама! Галка уходит!
— Куда это?
— К себе домой.
— Да ты что, Галя? Опомнись, — начала уговаривать ее тетя Настя. — Чего ты там одна будешь делать?
— Нет, я пойду, пойду, тетя Настя, — быстро говорила Галя, надевая заячью шапку и кожушок. — Так надо, так лучше. Вы не беспокойтесь.
Появился Кузьма Петрович, в накинутом плаще поверх нижнего белья.
— Ты вот что, Галина, — строго сказал он, — ты всякую дурь из головы своей выкинь. Никакой особой вины твоей в случившемся нет. Если уж на то пошло — вся деревня виновата в этом. Мы все видели, что за гусь этот Семенов. Все знали, чем он дышит, и молчали. Не окоротили вовремя руки. Так что ты все на себя не взваливай. Глупость это. А сейчас давай-ка раздевайся и ложись.
— Вы меня, дядя Кузьма, не держите. Не держите. Я все-таки пойду. Мне надо подумать…
Кузьма Петрович пытливо посмотрел в ее лицо и согласился:
— Ну, коли так — иди. — И, когда Галя пошла к дверям, добавил ей вслед: — Придешь, плиту растопи, а то из твоих хором, поди, все тепло за день выдуло.
Галя была уже в сенях, когда услышала Тамарку:
— Зачем вы ее отпустили?!
Открыв калитку, Галя из огорода вышла к своей двери.
И правда, в ее комнатушке было холодно, как в сенях, пахло нежилым. Она взялась было за поленья, но все валилось из рук. Тогда она закрыла дверь на крючок, погасила свет, сняла кожушок и, не раздеваясь, залезла под нахолодавшее одеяло.