Страница 13 из 15
Обычно психологи перед диагностикой не читают записей врачей, дабы не формировать установочный диагноз. Но с педофилией Косулин никогда раньше не сталкивался и решил прочитать осмотр, хотя ничего особенного в нем не увидел. Понял только, что состояние пациента с поступления изменилось, так как в истории было и подписанное им согласие на лечение. Косулин вышел из ординаторской и попросил старшую сестру найти пациента Новикова.
Сам расположился в зале отдыха, где предполагал беседовать с Костей. Косулин аккуратно разместил диагностические материалы на столе, проверил, пишет ли ручка, отметил, что времени до обеда всего час и надо все сделать быстро, иначе понадобится прийти еще раз, а этого совсем не хотелось. Медсестра привела Новикова.
Костя показался Косулину совсем юным, с растерянным выражением лица, нехарактерным для учителей. Часто больные шизофренией выглядят очень молодо, у них нет морщин, возраст и время словно проходят мимо. Они не стареют. Молодое и даже детское лицо Кости Косулину понравилось, напоминая кого-то. Косулин решительно представился:
– Здравствуйте, меня зовут Александр Львович, я психолог. Вам назначено психологическое исследование с целью диагностики вашей памяти и внимания, особенностей мышления. По результатам этого исследования будет написано заключение, которое я передам вашему лечащему врачу – Майе Витальевне. Но сначала расскажите, что случилось, как вы к нам попали?
Костя раздумывал над ответом и одновременно рассматривал нового для него персонажа. Уже сутки больничные люди вокруг него много и необычно говорили. Сложно было понять, говорят они что-то относящееся к реальности или бредят. Вот Мориц, например, только что интимным шепотом, слышным, впрочем, во всех уголках отделения, сообщил ему, что все божественные сущности всего лишь побочный эффект того самого кагэбэшного эксперимента, и тут же деловито и вполне вменяемо объяснил ему, как «насладиться кофепитием» в условиях, когда нет ни кофе, ни кипятка (надо взять пакетик растворимого кофе «три в одном», контрабандой пронесенный из столовки или переданный родственниками, засыпать его в чашку или коробку от лекарств, которую достать проще, и залить горячей водой из-под крана).
Реальность Кости стала зыбкой, текучей, значения и смыслы становились сложными, ускользающими. Непонятно, кто псих, а кто норма, кто плохой, а кто хороший, к кому можно обратиться за помощью, а к кому точно не стоит. Привычные координаты не работали, и Костя не понимал, кому можно доверять.
Психолог Косте понравился. Вид у того был невеселый, но взгляд внимательный и голос приятный. И наконец-то за все это ужасное время Костя оказался в тишине. Первое, что сделал Косулин после того, как Костя вошел в зал отдыха, – запер дверь. Мысли стали приходить в порядок. Костя решился рассказать, как все было. Он сомневался в правильности своего решения, но все же начал рассказывать.
Косулин слушал Новикова и записывал в протоколе стандартные фразы будущего заключения: «Голос тихий, неуверенный, на вопросы отвечает непоследовательно, путается». Слушать Новикова было тяжело, история вызывала растерянность и недоумение. Педофилия не проходит по части психических расстройств, в своей практике Косулин с этим раньше не сталкивался. Ставить в школьном театре античные пьесы с эротическими мотивами – это действительно могло бы показаться безумным, но только в смысле неуместности, несоответствия сегодняшнему дню, всей системе школьного образования. Но приставать к своим ученикам? Косулин, отец первоклассника, внутренне съёжился от отвращения. Надо разбираться…
Костя рассказывал робко и тихо, ожидая, что его прервут или будут бомбардировать вопросами. Но психолог слушал его и не перебивал, делая пометки в блокноте. По ходу рассказа учитель все больше оживал, воспоминания будили пережитые эмоции. Радость от предвкушения премьеры, волнение за детей, тревога за декорации. Костя говорил, говорил, ему казалось, что вот сейчас он расскажет свою историю понятно, логично, нестыдно.
Психолог остановил его и вернул к вопросу о том, что все же произошло с Костей такого, от чего он попал в психиатрическую больницу. Костя с ужасом почувствовал комок в горле, слезы, покраснел, не удержался – заплакал, стал еще больше похож на маленького мальчика. Он пытался сохранить лицо – мужчины не плачут! – но не смог, напряжение и злость текли из глаз.
Косулин отметил в протоколе: «эмоционально лабилен». Написав эту фразу, почувствовал, что она и к нему самому имеет отношение. Рассказ Кости растревожил, зацепил, больно ударил внутри. Лида? Нет. Что-то давно забытое, надежно укрытое. Он так вдохновенно верит в то, что делает, так уверен в себе. А я? Я уже нет, давно нет. Я верил раньше, а теперь расплачиваюсь за это потерей семьи… Я – дурак. Педофил он или нет, работа для него – очевидный смысл жизни, и больше, чем зарабатывание денег. А я? Что я? Зачем я сейчас пишу этот протокол? Ради учителя? Он меня об этом не просит. Так грустно размышлял Косулин. Ему захотелось утешить учителя, помочь. Но он знал, что это только ухудшит дело. Да и утешить было нечем.
Пока психолог молча грустил, учитель мужественно боролся со слезами. Он больно прикусил себе щеку и язык: обычно боль возвращала контроль. Психолог все так же сидел напротив и смотрел сочувственно, молчал. Костя был ему за это благодарен. Остановив слезы, начал рассказывать про Ясеня. Желчно, злобно, не стесняясь. Раньше так никому не говорил, старался быть выше, не замечать, воспринимать иронически. А тут припомнил все. И дурацкие новогодние открытки, которые заставляли делать с учениками вместо уроков, и многочасовые проповеди-отчитки «за несоответствие формату», и то, что вся школа зомбирована ЕГЭ, и все, что не для ЕГЭ, никому не нужно. Что дети должны знать, в каком году был заключен Ништадтский мир, но не понимают толком, зачем России нужна была Северная война. Он рассказывал про нелепости и глупости Ясеня, про необразованность, трусость и жадность. Про абсурдный бюрократизм. Психолог все энергичнее кивал: в больнице все было так же.
Когда рассказ Новикова достиг эпизода в кабинете Ясеня, Косулин почти неприкрыто стал радоваться и восхищаться учителем. Сколько раз он мечтал о том, чтобы вот так вот, запросто, вмазать просто, по-мужски, наплевав на правило общения с начальством: «молчать, когда бьют». В Ясене он узнавал чиновников из своей жизни, которые унижали по праву сильного, ни в чем не разобравшись, и никогда не извинялись.
Косулин взглянул на циферблат. Их час почти вышел. Рассказ учителя так его тронул, что он перестал следить за временем. Что это со мной? Он разозлился, стал спешить, пытаясь решить для себя, верит ли он Новикову. Учитель-безумец или учитель-извращенец? И задал прямой вопрос:
– Испытываете ли вы, Константин Юрьевич, сексуальное влечение к детям?
Неприятная пауза затягивалась, Косулин напряженно застыл, страшась услышать утвердительный ответ. Он не представлял, как ему совместить в душе симпатию и отвращение к учителю.
Костя как будто споткнулся и замер. Так вот к чему все это. Он почувствовал, как опять начинает краснеть. Само подозрение ввергало в непереносимый токсический стыд. Он боялся посмотреть на психолога, боялся, что опять либо позорно расплачется, либо полезет в драку. Только не здесь, не в психиатрической больнице. Только не с этим человеком, имевшим столько терпения выслушать. Он собрался и посмотрел прямо на Косулина. Лицо психолога было напряжено. Костя удивился тому, что Косулину не все равно. Ему важно услышать ответ.
– Нет. Я люблю своих учеников, но я никогда не испытывал к ним сексуального влечения. – Костя счел неуместным рассуждать здесь об Эросе и видах любви. Хотя ему хотелось бы поговорить об этом с психологом. Наверняка тому нашлось бы что ответить.
Косулин улыбнулся. После такого эмоционального рассказа сухой ответ выдавал, что Костя уже начинает понимать правила общения с психиатрической системой. Отвечай по существу на важные вопросы и желательно кратко. Чем больше рассуждений, тем больше простора для постановки диагноза. Костя об этом, конечно, не знал, но, если он и дальше будет так отвечать, может, ему и повезет вернуться в свою любимую школу. Косулин заметил, что ему бы этого хотелось. Сомнения, конечно, оставались, первое впечатление – часто полная ерунда.