Страница 2 из 10
Как ни пыталось командование заблокировать телеканалы ФРГ, всё безуспешно. В роте связистов это табу никак не внедрялось. Всё ограничилось устным запретом на просмотр тлетворных программ. Вопрос был закрыт. Подчинённые сделали вид, что выполнили приказ, что для начальства было вполне достаточно. Лучше закрыть глаза на мелкие грешки солдат, чем со слепой яростью наводить лоск на моральном облике строителей коммунизма.
Мотыгин пружинистой походкой прошёлся по коричневому линолеуму, рассекавшему казарму на две части, где ровными рядами, по два в каждой половине, стояли железные двухъярусные койки и, распахнув двухстворчатые с матовыми стёклами двери, оказался в задней части расположения. Сунув нос в ленкомнату, он обвёл её придирчивым взглядом. Всё было в порядке: полы блестели, столы и стулья были выровнены, шторы висели симметрично, подшивки газет лежали ровными стопками, телевизор находился в отключенном состоянии.
Удовлетворившись осмотром, Мотыгин направился в туалет.
Уборная, опять же прибегая к иносказанию, встретила его улыбкой голливудской звезды. Раскрытые зевы и бездонные пасти писсуаров и толчков празднично светились ослепительной белизной. Сказывался прилежный уход и постоянная забота. Ещё бы! Не каждый унитаз на гражданке может похвастать, что его чистят зубной щёткой! А в армии такое трепетное внимание к сантехническому фаянсу – явление широко распространённое. Даже очень.
Ротный приблизился к ближайшему отхожему месту, дёрнул за шнур сливного бачка, проводил бурную струю микрониагары в бездну, поправил фуражку и…
Ну, наконец-то! Вот он! След нарушителя! Вопиющий факт несоблюдения режима! Вызов уставному порядку!
Глаза старшего лейтенанта лихорадочно заблестели.
– Это что ещё такое!?
– Что? – посмел уточнить сержант.
– Что! Что! – передразнил командир подчинённого. – Вот это! – он ткнул пальцем в решётку сливного отверстия в полу. Застряв, как головёшка в колоснике, наглый окурок предательски демонстрировал улику произведенного кощунства.
– Бычок, – классифицировал предмет дежурный.
– Вижу, что не тёлка! Значит, в твое дежурство здесь курят, сержант?
– Никак нет, товарищ старший лейтенант!
– Не врать! – взвизгнул Мотыгин. – Если есть окурок, значит курили!
– Так точно, курили!
– Вот!!! – ротный ударил себя по бедру и едва не подпрыгнул. – Противоречие налицо! Курят, значит!
– Так точно, курят!
– Ага-а-а! – победоносно затянул Мотыгин.
– Курят, – повторился Острогор, разглаживая своё лицо после кислой гримасы, лёгшей на него под воздействием офицерского вопля. – Но не здесь. Полагаю, что окурок прилип к чьей-то подошве и таким образом был сюда занесён.
– Ты что городишь, Острогор! Что за ахинея!
– Такое часто бывает! И чего только к сапогам ни липнет: и хвоя, и чешуйки шишек, и былинки, и травинки… Вот и бычок, уверен, тоже таким макаром тут очутился.
– Если бы он был на подошве, то он был бы в лучшем случае расплющенным! А этот весь аккуратненький! Видишь, совсем даже не помятый!
– Понятное дело! – с видом маститого эксперта ответил дежурный. – Вот вы, товарищ старший лейтенант, с фильтром курите, а мы – термоядерные! Там же одни брёвна да шпалы! Их никакой сапог не деформирует!
Насчёт табака это было абсолютной правдой. Он был низкосортным и убийственно ядовитым. Личному составу выдавались сигареты «Охотничьи» и «Гуцульские». На зеленоватой пачке «Охотничьих» красовался меткий стрелок с двустволкой, палящий из камышей по уткам, на второй – западно-украинский пастух, выгуливающий стадо баранов в Карпатах.
Сверхкрепкое курево было невообразимо сногсшибательным и могло свалить наповал не только лошадь, но и табун мустангов. Забитый в бумагу табак так драл горло и прожигал лёгкие, что солдаты присвоили сигаретам почётные титулы: «Смерть на болоте» и «Смерть в горах».
На совместных военных учениях вооружённых сил СССР и ГДР братья по оружию из Варшавского блока делились, как это водится, табачком. Немецкие вояки не могли сделать и трёх затяжек из дешёвых и сердитых сигарет. Советский никотин заставлял их взглянуть на мир новыми глазами. Навыкате. С тенденцией к покиданию орбит.
Когда Острогор первый раз попробовал эту отраву, то удивился, почему вся курилка с беспардонным равнодушием и нахальным безразличием игнорирует затмение солнца! Причём, внезапное и совершенно полное! Где возбуждённая реакция толпы? Где захлёбывающееся клокотание гортаней? Где, в конце концов, коллективное восхищение столь редчайшим астрономическим явлением?
Но когда ложное впечатление, вызванное потемнением в глазах от ударившей в голову мощнейшей порции ядовитой смеси, заместилось осознанием происходящего, Сергей впал в ступор. Угодив в тенета кратковременного удивления с лёгким креном в сторону стресса, он опустился на скамейку, напряжённо ожидая, пока пройдёт куриная слепота.
Когда пелена с глаз спала, Острогор обвёл курилку мутным взглядом. На его счастье никто не заметил его минутную слабость. С того дня сквозь дыхательные пути солдата прошли обширные массы дымовых потоков специфического табака, вызвавшие привыкание с последующей зависимостью. Но мы отклонились от эпизода. Итак!
Старшего лейтенанта Мотыгина, давнего поклонника болгарских «БТ», подробные объяснения Острогора нисколько не убедили. Мало того – разозлили его.
– Ты мне баки не забивай! – топорща усы, рявкнул он. – Окурок свежий! А ну достань!
Сержант выглянул в коридор и тоже гаркнул: – Алло! Дневальный!
– Отставить! – глазища ротного заполыхали. – Без дневального! Сам доставай! Ну!
Дежурный помрачнел, махнул рукой побежавшему, было, к нему через всю казарму свободному дневальному, и медленно подступился к сливной решётке.
Объект пристального внимания мирно покоился на нулевой отметке, дожидаясь грядущего извлечения для скрупулёзной экспертизы.
– Ну же! – проявил нетерпение Мотыгин.
Острогор носил звание сержанта, был заместителем командира взвода, числился на должности начальника 454-й коротковолновой станции, был по штату личным радистом командира части и специалистом 1-го класса. Но главной его регалией был неофициальный титул «деда». А деду, как должно быть вам известно, негоже ковыряться в туалетном мусоре.
«Мне? Доставать бычок? – читалось на лице старослужащего, – или я ослышался?»
– Оглох?! – Мотыгин топнул ногой и щёлкнул пальцами возле уха Острогора. – Выполнять приказ!
Сержантские сомнения рассеялись как тараканы на ночной кухне при включении света. Его взаправду принуждали! И кто? Этот вчерашний юнкерок? Почти что его ровесник!
В голову дежурного ударил фонтан горячей крови, и на фоне сияющего белизной кафеля сверкнуло жало холодной и беспощадной стали. Внешне булат всегда страшнее пули, хоть давно уже утратил свою эффективность в сравнении с огнестрельным оружием.
Лезвие пугает своим видом и рисует в воображении резаные и колотые раны. А скрытый в патроннике свинец, как таблетка яда в упаковке. Не страшна, пока не распечатаешь.
Ротный был не робкого десятка. Но против инстинкта самосохранения не попрёшь. Офицер съёжился. Его фигура, моментально утратившая свою театрально-величественную доминанту, сжалась и спряталась в складках отутюженной формы. Втянутая в плечи голова так глубоко засела меж ключиц, что фуражка едва не села на погоны. Горящая под козырьком пара углей напоминала светящиеся точки забившегося в убежище рака-отшельника.
В прошлом году в соседней казарме, во 2-й роте телеграфистов было ЧП. Молодой солдат, находясь ночью в наряде, несколько раз подряд всадил штык-нож в спящего «деда». Отомстил ему за все обиды. Неужто и тут могло свершиться нечто подобное? Мотыгина пробрал мороз по коже, быстро приобретавшей свойства шагрени.
Он любил рисовать в своём воображении новые дырочки на красном кантике, куда мысленно вворачивались капитанские звёздочки, но прогнозировать отверстия в своём теле ему вовсе не хотелось. Гоня прочь жуткую мысль, офицер машинально скользнул правой рукой по поясу. Пусто… Чёрт! На нём сегодня не было полевой формы с причитающейся к ней кобурой на портупее.