Синий ветер

Со света в домике казалось совсем темно, раньше, чем Олег успел что-нибудь рассмотреть, услышал сиплый, насмешливый голос:

— Эт што за явление природы?

Голос доносился откуда-то из-за деревянного барьера, делившего комнату почти пополам. Приглядевшись, Олег увидел над барьером свалявшийся комок серых волос, большие красные уши, два маленьких сверлящих глаза и половину широкого приплюснутого носа.

— Добрый день! — поздоровался Олег.

— Кто таков?

— Да вот прилетел.

— Это я и в окошко видел. Впервой тут?

— Впервые.

— То-то, гляжу, обличье вроде незнакомое, да и одежонка по нашим местам непривычная. Седай. Вон туда, к печке, там теплее.

Олег сел на скамейку возле печки, сделанной из пустой бочки.

— А я тут сторожу, а пока и за диспетчера, — стало быть, должон заботиться о пассажире.

Диспетчер встал, нахлобучил форменную фуражку, хлопнул по ней сверху ладонью так, что она села на самые уши, и выкатился из-за барьера. Он был мал ростом, подвижен и необычайно разговорчив.

— Подфартило мне с тобой, парень, одному тут тоска зеленая, только вот книжки и читаю. Которые потоньше, те быстро осиливаю, а есть и в ладонь толщиной, те в сон быстро гонят и забываются. Должно, у меня где-то дыра в башке. Набиваю ее, набиваю, а ничего в ей, проклятой, не держится, утечку дает…

Наконец Олегу удалось спросить:

— Как отсюда до стройки добраться?

— А никак. До завтрева придется посумерничать тут, а к обеду моего сменщика привезут, вот тогда и уедешь. До поселка докинут, а там попутная подберет.

— Значит, ждать почти сутки?

— Выходит, так.

— А если пешком?

— До стройки-то? Тут вкруголя по берегу двенадцать километров, ихние-то все больше катером через бухту ездют. Но это когда рейсовый самолет садится. А он будет через шесть ден.

— Телефон у вас есть?

— Есть, как не быть. Мы авиация, а не что-либо. У нас порядочек! — Диспетчер сдвинул фуражку набок и подмигнул. Потом вдруг нахмурился и критически оглядел Олега. — А к чему тебе телефон?

— Не сидеть же мне тут еще сутки.

— А и посидишь, не велика птица. Служить, что ли, приехал?

— Да, начальником плавсредств.

— Вот оно как! Ну раз начальником, тогда пришлют что-нибудь.

Диспетчер поправил фуражку и проворно юркнул за барьер. Он долго дул в телефонную трубку, стучал рычагом, ругался:

— Спят, язви их в душу! Але, але!

Наконец ему ответили.

— Слышь-ка, Витына, пошебурши там кого-нибудь на стройке, скажи, начальник какой-то приехал. Ну да, тут у меня кукует. Как найдешь, дзинькни мне. Ага, жду.

Повесив трубку, он снова поправил фуражку и доложил:

— Щас разыщет.

Еще раз окинул Олега с головы до ног пристальным взглядом и недоверчиво спросил:

— А ты, парень, не разыгрываешь меня? Уж больно молод ты для начальника-то.

— Возможно. Да ведь и должность у меня тут будет невеликая.

— Все-таки начальник. Стройка тут у нас всему голова, а начальник — и царь, и бог, и воевода.

Дзинькнул телефон, и диспетчер схватил трубку.

— Ясно, как не понять. На третий будет поближе. Ага, значит, к третьему. Передам, как не передать?

— Катер подадут к третьему причалу. Через полчаса будет. А вы пока чайком погрейтесь. — Диспетчер извлек из-за барьера зеленый эмалированный чайник, поставил его на печку, сам опять ушел за барьер. Помолчали минуты две-три, и, убедившись, что диспетчер не собирается продолжать разговор, Олег спросил:

— Как тут у вас живется? Простите, не знаю вашего имени и отчества…

— Козырев Иван Алексеевич.

— Очень приятно. А моя фамилия Борисов.

— А по батюшке?

— Олег Николаевич.

— Как живется? Обыкновенно. Я тут шестой год, уже пообвык. Зимой, когда пурга, тоскливо. А так — ничего.

— Семья большая?

— Сам со старухой, сын с невесткой да две внучки — выходит, шестеро. Сын-то у вас на стройке работает, до двух с половиной сотен выколачивает, мне полторы платят, да невестка в детском саду сотняшку получает. Вот и набегает полтыщи. С этими деньгами и на Севере жить можно. Да еще кино бесплатное.

— То есть?

— А вот оно, кино-то, у меня. — Козырев встал, отодвинул барьер, и Олег увидел стоявший на табуретке узкопленочный кинопроектор «Украина». — Хочешь, покажу, пока катер подойдет?

— А что? Давайте.

Козырев выбрал из пяти лежавших на полу коробок одну, вынул из нее ленту и, ловко заправляя ее, рассказывал:

— Эта у нас второй год лежит, «Карнавальная ночь» называется. А всего пять картин. Бывает, в пургу тут по неделе, а то и по две живут, вот и крутят кому не лень. Сначала так, а потом задом наперед. Ну, начали?

Экраном служила закопченная стена. Изображение прыгало, лента была основательно поцарапана и вскоре оборвалась.

— Вот ведь заездили, язви их! А клею, который нужен, нет.

На причале пахло тухлой рыбой, смолой, соляркой и еще чем-то кисловатым. Эти привычные запахи порта напомнили Олегу о Севастополе, о пестром многолюдье приморского бульвара, о белых колоннах Графской пристани, и ему вдруг стало грустно. Он старался стряхнуть эту грусть, начинал думать о том, что ему предстоит делать тут, но окончательно освободиться от воспоминаний не мог: они метались, как испуганные мыши, тыкались то в один уголок памяти, то в другой. А вслед за севастопольскими впечатлениями вылезли вдруг московские встречи, и уж совсем некстати вспомнился забавный случай, который произошел с ним в Харькове. Он отстал от поезда, догонял его на товарняке и был снят железнодорожной милицией в Серпухове, где и ночевал на холодных нарах вместе с каким-то жуликом, укравшим у него последнюю пятерку.

Большой грязно-рыжий пес обнюхал чемодан, улегся у ног Олега и тоже стал смотреть на бухту, на медленно ползущий по зеленой воде белый катер.

— Что, брат, скучно? Давай дружить.

Пес, слушая его, шевелил ушами и преданно смотрел в глаза. Он не только позволил погладить себя, а даже лизнул руку, должно быть, в знак благодарности за столь лестное предложение.

Катер был уже близко. Его совсем недавно покрасили, он весь сверкал чистотой, но и свежая краска не могла скрыть его почтенный возраст, как не могут скрыть румяна и белила морщин на лице пожилой женщины. Он, точно мудрое животное, сознающее свою старость, осторожно подходил к причалу, тяжело отдуваясь боковыми шпигатами, выбрасывающими коричневые потоки воды. Вот простудно засипела сирена, потом вдруг кашлянула и выдавила из себя такой пронзительный звук, что катер от испуга и неожиданности вздрогнул и остановился. Должно быть, где-то что-то заело, и сирена выла нескончаемо долго, стоявший на корме усатый человек в стеганой нейлоновой куртке грозил кулаком рулевому, а тот метался в рубке и никак не мог сладить с непослушной сиреной. И когда она наконец замолчала, до Олега донеслись обрывки ругательств, адресуемых рулевому.

Не ожидая, пока двое парней накинут швартовы на кнехты, человек в стеганой куртке легко выпрыгнул на причал. Он был маленького роста, но широк в плечах, весь какой-то квадратный. Его скуластое, тоже квадратное лицо было густо исхлестано морщинами, из-под фуражки выбилась седая прядь волос. Ему, казалось, далеко за пятьдесят, и для своего возраста и сложения он был, пожалуй, слишком подвижен.

— Мичман Туз! — представился он.

— Борисов.

— А мы ждали вас только через шесть дней рейсовым самолетом.

— Да вот самолет попутный подвернулся, ледовый разведчик.

— Они нас частенько выручают. То почту, то фильмы, то еще кое-что по мелочи подбрасывают. У вас больше никаких вещей нет?

— Нет. — Олег подхватил чемодан, и они пошли к катеру. Пес покорно поплелся за ними. На катер он прыгнуть не решился, но, когда отдали швартовы, заскулил и заметался по причалу.

— Ваша псина-то? — спросил Туз.

— Нет, тут, на причале, познакомились.

— Их тут много, приблудных, — словно бы извиняясь, сказал мичман. — Зимой в упряжке, а летом вот так и бродят.