Большой вопрос

— Я устраиваю конференции, а ты тут один? — раздумчиво переспросила Марина. — Но ведь ты мог бы быть со мной, я ведь тебя приглашала…

Яков Николаевич увидел глаза Марины, пытливые, внимательные, и спохватился:

— Да, да, ты права, я мог быть с тобой… И должен быть с тобой… а переписать статью можно было и потом… Да, да… Нужен в нашей жизни радикальный перелом… И он будет, не беспокойся, роднулька.

Через несколько дней, в течение которых супруги Синяковы не возвращались к теме последнего разговора, Яков Николаевич вдруг принес домой ящики и древесную стружку. Разместив принесенное посреди комнаты, он стал снимать с полок буфета и шкафчиков хрусталь, перетирать его и осторожно укладывать в ящики.

— Ты что, переезжать собираешься? — спросила Марина.

Синяков выпрямился:

— С завтрашнего дня я приступаю к распродаже хрусталя. — Лицо его было торжественно, но он точно чего-то ждал…

— Ну что ж, — сказала Марина, — не возражаю. Больше воздуха будет в комнате.

Яков Николаевич засуетился вокруг ящиков.

— Именно, больше воздуха будет в комнате, именно…

Три вечера подряд укладывал Яков Николаевич свой хрусталь и никак не мог упаковать. Сотни раз вынимал он и вновь укладывал вазочки, фигурки, что-то бормотал над ними, что-то приговаривал…

Прошла неделя. Ящики как стояли в комнате, так и продолжали стоять. Марине всё стало ясно. Яков Николаевич сыграл в мелкую игру. Он полагал, что Марина, увидев его упаковывающим драгоценные вещицы, будет тронута силой его характера и закричит: «Что ты, Яша, дорогой! Покупали, теперь продавать? Зачем же?!». Но Марина спутала все его карты. Теперь ему не оставалось ничего другого, как в самом деле продать хрусталь. Однако на это у него нехватало духу. Марина сказала мужу:

— Поставь хрусталь на место, а ящики вынеси… Я не требую от тебя такого самопожертвования. В последнее время, после разговора со Столетовым, ты вообще насилуешь себя… Я не хочу этого. Я думаю, лучше тебе остаться самим собой, делать то, к чему искренне влечет сердце.

Яков Николаевич словно ждал этих слов жены.

— А верно, роднулька, давай-ка жить так, как жили мы семь месяцев назад. У каждого свои слабости, свои страстишки… У тебя свои, у меня свои, и у Столетова, наверное, есть свои… А раньше мы, ей-богу, неплохо жили…

— Очень хорошо, — едва владея собой, сказала Марина, — я согласна, будем жить, но… ты сам по себе, я сама по себе.

— Что-то не совсем понимаю?

— Иначе говоря, мы должны немедленно прекратить нашу нелепую семейную жизнь.

Спустя полтора месяца супруги Синяковы стояли перед судейским столом. Яков Николаевич и на этот раз был верен себе: он во всем охотно соглашался с народным судьей Курским, и с народными заседателями, и с женой. Он был преисполнен кротости. Его самокритическое отношение к себе, полное признание своих ошибок вызвали всеобщее одобрение. Одна лишь Марина не щадила мужа, она обвиняла его в ханжестве, она не верила ни одному его слову.

Курскому пришлось долго уговаривать Марину Васильевну. В конце концов он добился своего: Марина согласилась на мировую, согласилась без веры не только в мужа, но и в себя. Она пришла домой, раскрыла дневник и сделала в нем очередную запись.

К этой записи, с которой мы познакомились в начале рассказа, остается добавить немногое: Синяковы так и не наладили своей семейной жизни. Правда, Яков Николаевич провел за это время еще одно «радикальное мероприятие», но оно только ухудшило отношения супругов. Синяков купил дачу, обнес ее высоким забором и посадил во дворе на цепь немецкую овчарку. На это были затрачены все сбережения, и пришлось продать половину хрусталя. Яков Николаевич сделал это тайно от жены, рассчитывая доставить ей радость и этим раз навсегда покончить со всеми недоразумениями. Марина была окончательно убита. Зачем им двоим, бездетным, дача?

Они фактически перестали быть мужем и женой: по настоянию Марины, каждый из них стал жить на свои средства.

Теперь Яков Николаевич избрал новую тактику: он мрачно молчал или грустно повторял одну и ту же фразу, сказанную ему в свое время женой: «Делай, как знаешь».

Когда супруги Синяковы снова появились в народном суде, Курский уделил их делу всего лишь несколько минут. В решении суда была записана короткая фраза:

«Примирение сторон не достигнуто»…

Эта фраза открыла Синяковым дверь в Городской суд. Марина вошла первой, вошла с болью в сердце и, как известно, с непоколебимой решимостью вернуть себе независимость и свободу действий. Яков Николаевич и в Городском суде на все вопросы тихо отвечал: «Я решительно не согласен на развод, а там дело ваше: решайте, как хотите, как будет лучше…»

Здесь, в Городском суде, при рассмотрении дела Марина повторила уже известные нам доводы.

— Скажите, гражданка Синякова, — спросила в конце судебного заседания судья Павлова, — вы убеждены, что исчерпали всё… что вам не удастся помириться с мужем?

— Да, убеждена.

— А не считаете ли вы и себя виноватой в чем-либо… возможно, в меньшей степени?

— Единственно, в чем я виновата — в собственном бессилии. Привычки мужа, его взгляды, его желания оказались сильнее меня…

— Может быть, вы всё же измените свое намерение?.. Мне кажется, что целесообразнее и справедливее с разводом повременить.

— Сколько же еще можно страдать? Позвольте мне, граждане судьи, отказаться от мнимого счастья, от узко-корыстных интересов, которые так старательно и так безуспешно пытался привить мне мой супруг.

Прокурор был немногословен. Он решительно высказался за удовлетворение иска. Семью Синяковых нельзя восстановить и укрепить. Таких людей, как Синяков, трудно, а может быть, и вовсе невозможно поставить на правильный путь. Во всяком случае, для этого потребовалось бы много терпения, времени, труда и каких-то особых педагогических навыков. Истица, видимо, выбилась из сил. Могут ли суд и он, прокурор, подсказать ей новые меры, чтобы сохранить семью? Нет, не могут. А поскольку не могут, надо согласиться с истицей и освободить ее от брачных уз, которые превратились в цепи.

Звонок. Публика стихла. Вошли судьи. Павлова огласила решение: иск удовлетворен. Брак расторгнут. Госпошлина по делу отнесена на счет ответчика Якова Николаевича Синякова.

Люди, споря между собой, покидали зал.

Из совещательной комнаты вышли народные заседатели. Яков Николаевич проводил их глазами и направился к судье.

— Можно? — спросил он.

— Зайдите! — отозвалась Павлова.

— Я на одну минуту, — вкрадчивым напевным голосом начал Яков Николаевич. — У меня к вам лишь один вопросик.

— Ах, да, я забыла объяснить порядок и срок обжалования решения.

— Нет, нет, меня это не интересует. Как вы решили, пусть так и будет!.. Вам видней. Мне одно непонятно: почему госпошлину за предстоящую регистрацию развода в загсе отнесли на меня. Ведь дело возбудил не я…

Павлова рванулась к двери, резко открыла ее:

— Уходите, гражданин!.. — И подошла к Марине:

— Вы хорошо сделали, что избавились от него. Желаю вам встретить на своем пути настоящего человека!

БОЛЬШОЕ СЕРДЦЕ

Эти заглавные слова принадлежат члену городского суда Татьяне Павловне Павловой. Она произнесла их во время рассмотрения под ее председательством очередного бракоразводного дела.

Директор одного из крупнейших научно-исследовательских институтов Сударев Сергей Васильевич решил разойтись с женой, Еленой Кондратьевной. Обе стороны были согласны на развод. Хотя народный судья Курский и не видел достаточных оснований для развода этой четы, всё же примирительное производство по их делу носило больше формальный характер и было весьма кратким. Истец сразу заявил: «Не сто́ит тратить времени на бесполезные разговоры. Мы с Еленой Кондратьевной добровольно решили в дальнейшем идти разными путями. Не имеет никакого значения, что заявление о разводе подал я. Его могла подать с одинаковым успехом и моя жена. Думаю, что суд не должен мешать нам жить так, как мы хотим. Это наше желание, надеемся, никому вреда не принесет. Я имею в виду, конечно, общественные и государственные интересы»… Ответчица со своей стороны подтвердила: «Сергей Васильевич прав. Я сама хотела подать заявление, но мужчинам это как-то удобнее. Главное ведь то, что у нас пропали взаимопонимание, взаимоуважение, а следовательно, и любовь».