Большой вопрос

— Что ж в этом плохого? Хочешь на балет или в оперу — сделай одолжение, всё к твоим услугам…

— Мне хотелось бы в драматический.

— Вот чего не люблю, того не люблю. Ни тебе ярких красок, ни музыки. А без этого и зрелище — не зрелище… Нет, Мара, у тебя в самом деле начинает портиться характер. Но я еще раз, предупреждаю тебя: на ссору со мной не рассчитывай. У меня, видимо, соответствующие участки нервной системы — увы! — от рождения отсутствуют. Впрочем, уж если тебе так хочется в драмтеатр — ради бога, сделай милость, хоть завтра, хоть каждый день…

Время, впрочем, не оправдало этих обещаний.

Книга, положенная мужу на стол, осталась непрочитанной, билеты в драматический театр — не купленными… Однако Яков Николаевич успевал неоднократно посещать комиссионные магазины, одни вещички сдавал на комиссию, другие приобретал… Он мог бесконечно радоваться купленному креслу, обивка которого по цвету подходила к обоям, или лампе с бронзовыми завитушками…

— Устал, уф! — восклицал он. — Только и отдыхаешь у себя в комнате. Хорошо у нас, роднулька, но подожди, будет еще лучше.

И он садился проверять расходы по дому за последние дни.

Отношения с женой осложнялись, хотя он этого не понимал. Прошло немало времени с тех пор, как Яков Николаевич под предлогом эксперимента сковал Марину ежедневными выдачами денег. Вначале она ждала, что эксперимент кончится, но он всё продолжался. Как заводная машина, перед уходом на работу отпускал Яков Николаевич жене установленную сумму, причем делал это молча, с какой-то унижающей важностью. Марина всё больше и больше не понимала мужа, вернее, боялась признаться себе, что слишком хорошо понимает его. Заметив исчезновение со своего стола книги, которую Марина предложила ему прочесть и которую, как он понял, она же и унесла, Яков Николаевич аккуратно раз в неделю стал приносить из библиотеки новинки художественной и научно-популярной литературы. Однако книг этих не читал.

— Книги не любят, когда их чтут, — сказала, наконец, Марина, — они любят, когда их читают.

— Совершенно верно, — невозмутимо отозвался Яков Николаевич, — очень хорошо сказано. Среди нас, роднулька, еще немало таких деятелей-деляг, которые охотно тратят деньги на книги, с гордостью украшают ими квартиру, а спросить кого-нибудь из них, что к чему, содержание той или другой книги, он тебе такое завернет, что сам Жюль Верн ахнет.

Марина решила не углублять неприятного разговора.

Как-то она вернулась домой с семинара по изучению истории партии в двенадцатом часу ночи. Яков Николаевич, как всегда, в это время был уже дома. Он стоял у шкафа, спиной к двери, не замечая вошедшей Марины. Что он делает? Зачем ему понадобились платья Марины? Он доставал их одно за другим, внимательно рассматривал и снова вешал на место. Такой же участи подверглось и белье. Марина не выдержала. Она спросила, над чем он так «вдохновенно» трудится?

Яков Николаевич вздрогнул, круто повернулся, держа в руках розовую, с бледноголубой вышивкой, рубашку жены. Лицо его было красным, глаза горели недобрым огнем.

— Ну, куда это годится?! — спросил Яков Николаевич. — Разве это художественная вышивка? Обрати внимание на эти цветы… Где тут симметрия? и потом, что это за цветы — васильки или ромашки? По-моему, ни то, ни другое. Какой-то неслыханный гибрид, честное слово!..

Марина молча взяла из рук мужа рубашку и положила в шкаф.

— Кстати, я хочу спросить тебя, Мара, когда ты это купила?..

— Кстати, я тоже хочу тебя спросить, — в тон мужу отозвалась Марина, — почему тебя заинтересовали мои тряпки?

— Извини, пожалуйста, у тебя всё в отличном состоянии. Вот только эта рубашка. Где ты ее купила?

— Зачем тебе знать?

— Я написал бы претензию…

Яков Николаевич замялся, еще больше нахмурился, беспокойно погладил свои волосы. Ему очень хотелось спросить, откуда жена взяла на рубашку деньги. Утаила от него какую-нибудь премию или сэкономила на столе, за счет питания? И то и другое плохо, очень плохо, нечестно.

— Перестань, — взволнованно сказала Марина. — Ни слова больше!

— У тебя опять шалят нервы.

— Да, да… шалят… Очень шалят… Мне не по себе…

— Хорошо, хорошо, не буду.

— Ты ужинал?

— Я ждал тебя… Ты же отлично знаешь, что без тебя я не сажусь за стол. Сколько раз я просил не забывать, что дома тебя ждет муж. Это, как-никак, не менее важно, чем выступления какого-нибудь сотоварища по семинару.

— Ты говоришь так потому, что сам не учишься…

— Дорогая моя, я состоял в свое время в кружке… Но время, время горит!.. И потом надо же немного отдохнуть…

— Перебирая в шкафу мои тряпки?.. Эх, Яша!..

Марина страдала сейчас, как никогда: «Муж — тряпичник! Что может быть ничтожнее, омерзительнее?!» А муж как ни в чем не бывало, замяв разговор об учебе, балагурил по поводу доморощенных художниц, которые не могут отличить в своем высоком творчестве ромашку от василька.

— Я еще раз прошу тебя, Яша, прекратить этот никчемный разговор.

— О чем же нам тогда говорить?

— Вот это верно… Нам, кажется, в самом деле, не о чем больше говорить. Давай ложиться спать.

— И это неплохо, — добродушно согласился Яков Николаевич.

Через несколько минут Яков Николаевич спал крепким, спокойным сном. Марина заснуть не могла.

Она решила еще раз попытаться поговорить с мужем по-хорошему. Напрасные усилия: Яков Николаевич продолжал идти своим путем. Он был доволен собой, своей службой, своим домашним очагом, женой. Не беда, что Марина иногда капризничает. На то она и женщина. Все женщины в той или иной мере капризничают. Самое важное — материально они живут отлично. У них радиоприемник с радиолой, усовершенствованный телевизор, карельской березы полубуфет, зеркальный шкаф. При разумном отношении к ежедневным расходам по дому можно приобрести постепенно еще множество прекрасных вещей. Яков Николаевич стал скупать хрусталь, редкие бокалы, графины, вазы и другие антикварные предметы.

Марина с затаенной неприязнью наблюдала за новой страстью супруга. Яков Николаевич, заметив, что жена не разделяет его любви к хрусталю, принялся добродушно иронизировать над ней: жене нельзя не любить того, что любит муж. Его увлечения должны стать ее увлечениями.

Яков Николаевич долго не решался купить оригинальную вещицу: графин-семирадугу, — смущала слишком высокая цена, и, наконец, решился. Пусть дорого, зато у него будет редчайший графин — семь радуг одновременно; семью семь — сорок девять красивейших линий…

— Поди сюда, Мара, скорей, скорей!..

Марина подбежала к мужу, полагая, что с ним что-то случилось.

— Что за чудо!.. Смотри, считай… раз, два, три…

— Всякому терпению приходит конец! — взволнованно сказала Марина. — Мое терпение, Яша, иссякло… Я больше так жить не могу и не хочу.

Яков Николаевич смотрел на нее с величайшим изумлением.

— Не могу и не хочу! — решительно повторила Марина. — Выслушай меня, выслушай тяжелую для нас обоих истину.

— Что ты затеваешь? Хочешь испортить выходной день?

— Ты портишь всю нашу жизнь!

— Ну, ну, ну! Вот это уж ни к чему!.. Давай-ка лучше отдохнем. Взгляни сюда! — Яков Николаевич раскрыл окно. — Взгляни, какое голубое небо!..

Марина закрыла окно, взяла за руку мужа, усадила на диван. Сама села против него на стул.

— Я подсудимый? — смеясь, спросил Яков Николаевич. Он всё еще не верил, что Марина намерена вести серьезный разговор.

— Подсудимой будет наша личная жизнь, Яша. Мы с тобой должны решительно осудить нашу нелепую личную жизнь.

— Вот те раз!.. Почему нелепую?

— Нелепая она потому, что мелкая, постылая, никому не нужная!.. Мне, Яша, не нравится весь уклад нашей жизни. Мало сказать: не нравится… Он мне противен, я ненавижу его, а нередко и тебя…

— Что с тобой, Мара, опомнись?.. Что ты говоришь, какие страшные слова!..

— Не мешай, Яша. Всё, что я скажу тебе сегодня, накапливалось во мне долго.