Страница 18 из 117
— Нельзя ли Тамару Чудину? Спрашивает товарищ… Тамара, ты? Видишь, тут такое дело. У меня случайно есть лишний билет в Дом кино. Если хочешь, пойдем. Мне приятель дал, один знакомый кинооператор. На кинохронике подвизается. Ну как, решила? На углу. Ладно. Есть.
Леша молча подходит к Саше. Она тщательно завязывает ему галстук, потом оглядывает со всех сторон и сует ему в карман пятерку. Он делает вид, что не заметил этого. Он очень взволнован. Громко хлопает дверь парадной. С Сашиной пятеркой в кармане Леша бежит к памятнику Пушкину, а оттуда, оттуда — вместе с Тамарой Чудиной в Дом кино, к своему приятелю Поливанову.
Дачный вагон битком набит. Суббота. Саша с обеих сторон зажата какими-то толстыми тетками. У всех авоськи, па лицах пот. Кто-то кричит: "Откройте окно!", кто-то кричит: "Нельзя! Сквозняк, здесь дети". — "А если дети, так надо в детский вагон!" — басит кто-то с площадки.
Если б был хоть один свободный крючок, чтоб повесить сумку. В сумке батоны, из ее глазков выглядывают помидоры, груши и цветная капуста.
Переступить с ноги на ногу и то нельзя. Ну ничего, через две станции Ильинское. Она сойдет на платформу и сразу почувствует себя веселее: станет легче авоська. Пахнет листьями, травой — недавно прошел дождь. И чем дальше, тем легче будет авоська, а когда Саша подойдет к даче, она станет совсем легкой. Саша крикнет: "Анюта!" — и побежит навстречу дочке: она не видела ее целых три дня!
Саша идет по тропинке. Земля мокрая. Она сбрасывает туфли и кладет их в авоську прямо на помидоры.
— Саша, Саша! — слышит она Лешин голос. — Анюта, мама приехала, бежим!
Они бегут навстречу друг другу. Авоська хлопает Сашу по ногам. Да черт с ней, с авоськой! Брошу! Лешка подберет.
Налегке, раскинув руки, она бежит навстречу Анюте и, зажмурясь, обнимает ее. Два сердца бьются близко друг от друга — Анютино и Сашино. Обе запыхались. Но уже забыта дорога в поезде, больница, жара.
— Мама, — говорит Анюта.
И Сашину щеку щекочут длинные Анины ресницы.
Взявшись за руки, они идут к калитке по влажной дороге, еще не просохшей после дождя.
Застенчиво опустив голову, глядит им навстречу высокий человек. Он стоит у калитки. Кто это?
— Мой приятель, Поливанов, — говорит Леша. — Вы знакомы. Я прихватил его с собой на воскресенье.
День потемнел. Нельзя будет бегать по дорожкам с Анютой. Нельзя будет свободно шлепать босыми ногами по влажной траве. Дремать под деревом. Качаться с Анютой в гамаке. Кормить с ней хозяйских цыплят. На даче — чужой человек. Надо принимать гостя. И зачем он приехал?
Опустив глаза на свои грязные босые ноги, Саша говорит:
— Здравствуйте, Дмитрий Александрович.
А он в ответ молчит. И на светлой рубашке нет никакого ордена. И растрепаны его волосы. Весь он домашний, дачный, совсем не такой, как в Москве.
Летний вечер. Дачный, субботний. На свет электрической лампы налетают из сада мотыльки, бьются о стекло и падают на скатерть.
Леше и Дмитрию Александровичу стелют на террасе; Окна Сашиной комнаты выходят на террасу. Они не завешены — никому не могло прийти в голову, что Лешка привезет гостя.
Аня спит. И вдруг открывает глаза и говорит:
— Мама! А мы с ним пускали кораблики. И бабушка чашку дала. Мы ее понесли в сад.
Аня снова засыпает. И вдруг опять открывает глаза:
— Мама, он умеет стрелять из лука
— Спи, Анюта, — отвечает мама.
— Мама, он пел индийскую песню.
— Спи, Аня.
И Саша открывает окно в сад. Тихо стоят у окна кусты сирени. Не дрожат листья. Ночь беззвездная, безлунная. Деревья заполняют сад и там, за калиткой, сливаются с лесом. Ночь посылает Саше в окно много волшебных запахов. Запах свежести и дождя, запах лета. Неподалеку лает собака. Тявкнула — и замолчала. Видно, свой кто-нибудь прошел в темноте по саду.
Свой? И вдруг она видит, как темноту прочерчивает маленький красный круг: это зажженная трубка. Трубка мечется. Туда и обратно ходит она — неспокойно, тревожно. В тишине ночи, в синей тьме она то разгорается ярче, то вдруг готова погаснуть — меркнет красный пятачок огня. Хозяин трубки бесшумно бродит по саду и не знает, что трубка его выдаст. Оранжевый светляк летает перед глазами у Саши. Вот трубка опустилась, затихла, замерла. Видно, ее хозяин присел на крыльцо. Долго будет она гореть в темноте ночи — то красным, то желтоватым огнем. И Саша уснет, так и не дождавшись, чтобы она погасла.
Река широкая, утро тихое, а над головой — небо: летнее, синее.
Надо плыть медленно, чтоб успеть заметить все вокруг. На том берегу два мальчика. Один стоит, другой сидит, опустив ноги в воду, и оба отражаются в воде. Один в трусиках и красной майке — и отражение в воде тоже красное. А дальше гуси — раз, два, три, четыре гуся. Гусь вытянул шею, попил и задумался: хорошо. Прохладно. На воде едва заметна рябь. Повыше стоит церквушка. Бежит по воде — рябая, длинная, с белыми стенами и продолговатым куполом.
— Саша, вы устали? Отдохнем на том берегу?
— Нет!
И все же она устала. Когда они возвращаются, она жалеет, что не передохнула. Рядом с ней, по правую сторону, блестящее от воды загорелое плечо. Дмитрий Александрович плывет кролем, ничего не скажешь, хорошо плывет. И фыркает, как дельфин.
Он повертывается к ней лицом. Лицо смеющееся, мокрое, с налипшими на лбу прямыми волосами.
— Положите-ка мне на плечо руку, устали ведь?
— Нет! — отвечает Саша и добавляет:
— Спасибо. Нет.
На том берегу, куда они возвращаются, маленькое голубое пятнышко — это Аня. Рядом Леша. Голова у него повязана носовым платком. И сейчас же проходит усталость.
— Мама! — кричит Аня навстречу Саше.
— Иду! — кричит Саша вместо "плыву".
Берег песчаный. Она вбегает наверх, отжимая на ходу волосы, и смеется. Кожа покрыта каплями, кончики пальцев — белые. Это кровь отхлынула — так долго они были
В воде.
— Возьмите-ка полотенце, Саша! — говорит Дмитрий Александрович. Вытащив полотенце, он покрывает Сашины плечи.
Саша стоит, опустив руки, и не оборачивается.
— Саша, живо разотритесь! Ну что вы упрямитесь? — слышит она.
На солнце — тепло. Совсем тепло. Но еще не жарко. Холод реки в Сашиных пальцах, в волосах, подколотых шпилькой. Она смотрит вниз и видит среди песка две травинки. По травинке ползет муравей. Травинка раскачивается на ветру.
— Это его качели, — говорит Саша Ане и посиневшим пальцем показывает на муравья.
— Сашка! — орет Леша. — Ну, тебе же как человеку говорят, разотрись! Ведь синяя, мертвец мертвецом. Черт тебя знает, упрямая как осел!
Он хватает полотенце и начинает что есть мочи растирать Сашину спину.
— Спасибо, друг, — говорит Дмитрий Александрович.
Саша с Аней лежат на песке и смотрят на муравья. Муравей озабоченно переползает с одной травинки на другую. Аня говорит:
— Давай ему поможем. Ему трудно, а нам ничего. Муравей, должно быть, думает про нее и про Сашу, что
Они волшебники — взяли и пересадили его с одной травинки на другую. Но Ане этого мало.
— Мама, сделаем ему лодку. Мама, дай ему печенье. Мама, а у него дети есть? А где его дети?
— Завтракать! — говорит Дмитрий Александрович. Саша и Аня оглядываются.
Ну и молодец! На траве салфетка, на салфетке нарезанный хлеб, крутые яйца, огурцы. А главное, рядом, совсем неподалеку — костер. Какой он маленький при свете дня, пламени почти не видно, только тихонько потрескивают ветки. Они потрескивают и будто пытаются взлететь. Дмитрий Александрович стоит над костром, через голую руку перекинуто полотенце, глаза смеются.
— Прошу, — говорит он.
Леше с ним легко. Веселый он человек. И бывалый. Глядя на белый дневной огонь, Саша думает: сколько костров разжег он, должно быть, на своем веку. Сколько разных берегов перевидал, сколько дорог исходил. Нет, изъездил, должно быть, на мотоцикле, на велосипеде, на плотах, на лодках…
— Дмитрий Александрович, а вы умеете ездить на мотоцикле? — спрашивает она.