Самоидентификация

На мне толстая футболка от Армани, тонкая короткая кожаная куртка, светло-синие джинсы и черные кроссовки. Нейтрально, без вызова какому бы то ни было обществу. Я знаю, что в первую очередь, мне нужно посетить родителей. Но, в то же время, я знаю, что из этого двора есть выход к дому одного старого приятеля. Друга детства. Далекого детства. Хотел бы повидать его, потому что в последний раз, когда я был в городе, он еще сидел. Вышел где-то спустя два года после моего отъезда. Должен был выйти. Тогда у него была 105 пункт 1. Дали пять лет. Пьяная драка. Всякое бывает, думал я. Дебил он сраный, думаю я сейчас. Мало ли.

Я машинально пытаюсь найти домофон, и после нескольких секунд бессмысленной тупки в стену понимаю, что двери здесь всегда были открыты. Когда-то кодовые замки, стоящие на них, даже работали. Потом как-то сами собой перестали. Да и нажатие этих трех длинных кнопок на покрытой грязью металлической панели мало кого останавливало. В подъезде воняет – по традиции, мочой и чем-то затхлым. Мусор здесь чаще всего принято выкидывать либо в контейнер снаружи – манера тех, кто поприличнее или стариков, - либо из окошка кухни на газон или на асфальт – на благо труда городских служб. Лестница в сколах. Надписи на стенах сменились, но кое-где еще видно старые отметины краски, немыслимым раритетом кажется криво выведенное тонким слоем краски «Punk no dead» и пририсованное к нему справа уже красным выцветшим маркером «блять». Эстетика.

Надеясь, что не путаю квартиру, стучусь. Потом понимаю, что перестарался и осторожно нажимаю на прожженную чьей-то шальной сигаретой кнопку звонка. За обитой оборванным со всех сторон черным дерматином дверью слышится странный шум. Что-то падает со звоном. Немного приглушенного мата.

- КТО?!

Тон восхитителен. Я инстинктивно одергиваюсь, потому что мне кажется, что владелец голоса выскочит на меня с топором.

- Димка Белов. Ты что ль, Толян?

Стараюсь подобать, хотя все эти пацанские манеры мне уже как-то не к имиджу.

Еще немного мата, возня с замком. После громкого щелчка дверь открывается. Становится видно, как она просажена. Бедные петли.

- Ох ты, какие люди! – Толик восхищенно и без излишней скромности протягивает руку в ответ на мою и с размаху ударяет пятерней, после чего прижимает ее второй рукой.

- Да вот как-то, - киваю и вяло улыбаюсь, чтобы не перестараться с эмоциями; я не знаю, чего ждать от этого человека сейчас; я хренов экспериментатор.

Толик являет собой эталонный образец простого трудяги наутро после вечера пятницы. Майка-алкоголичка неопределенного цвета с парой-тройкой заметных пятен уже непознаваемого генезиса. Глубокий отек под правым глазом. Помятое морщинистое лицо. Худое и серое, поросшее щетиной. По факту, ему на три года больше, чем мне. На вид – не меньше сорока пяти. Он него разит перегаром, а одна его рука почему-то меньше другой. Худее. Коаксил?

- Да от тебя ни слуху, ни духу… Ну, я не знаю, - мнется; почему? – Ты давай, это… проходи, что ли?

- Не, давай, я попозже, мне сначала к родным надо. А потом уже нормально поговорим. Как в целом-то?

- Да, нормально, - пожимает костлявыми плечами. – Вот, вышел недавно, бабу завел…

Я пытаюсь улыбнуться, но, как на грех, за спиной Толика мельком вижу проходящую мимо «бабу» - непомерно жирную и уродливую зверюгу лет так за тридцать или за сто тридцать, прыщавую и украшенную увесистой бородавкой. Полагаю, если рассмотреть ее внимательнее, может не стоять еще полгода.

- Недавно? – нахожусь я.

- Да, после той отсидки завертелось, - Толик только пару секунд назад отпустил мою руку, и у меня на ладони остался омерзительный запах его редко умываемой грубой кожи. – Ну, пошел на одно дело, да и… Ну, сам понимаешь… В общем, воровство и хранение без цели распространения.

- Не повезло, - киваю.

- Не говори.

- Долго ты это?

- Трешку.

Понимающе киваю и мычу что-то вроде «Бывает». Он почти не жил на свободе. У него ничего нет здесь. Скорее всего, скоро уйдет снова.

- А как в Питере-то? Как сам?

- Да, кручусь понемногу. Как-то, - пожимаю плечами.

- Вернуться с концами что ли решил? – серьезно спрашивает.

Я смотрю на него, поддернув уголок рта в неопределенности улыбки, пытаясь понять, достаточно ли он выжил из ума, чтобы задать такой вопрос всерьез.

- Да нет. Повидать.

Многозначительно качает головой.

- Зайду. Посидим.

Кивает. Смотрит на меня взглядом из кажущихся марсианскими кратерами глазниц.

Ухожу.

По дороге к машине стараюсь не смотреть по сторонам. Почему-то у меня в голове начинает пульсировать вопль Sia «I’m titanium!» Защитная реакция? Я помню время, когда Толик выглядел молодым, бодрым и перспективным. Теперь осталась лишь тень. Я должен делать вид, что мне плевать. И, в то же время, что я все понимаю.

Один мой приятель, переехавший в мой нынешний город из Оренбурга, устроил себе жилье на Комендантском, подселил девушку, жил на зарплату, не сильно меньше моей. Даже больше, как мне казалось. Телка оказалась еще той шалавой и принесла новость о залете на стороне. От кого – скрывать не стала. Ушла. Парень поначалу говорил, что ему на все насрать, и так тому и быть. Потом в компании стал пить больше. Потом уволился. Закрылся в квартире. Когда после необходимого месяца отстоя, как выразился мой коллега, мы с парой инициативных ребят вскрыли дверь в квартиру этого парня, там жутко воняло объедками, гнилью, грязным бельем и порченным пивом. Жутко воняло. И он сидел в кресле и спал, а перед ним на широкоэкранном 55-дюймовом телевизоре шел футбол. Долги. Попытка реабилитации. Переезд в более скромное жилье. Героин. Клиника. По сей день там. Я никогда не пойму этого. Не приму – тем более. Видимо, на мне другой ценник.

Проехав свой поворот и поняв это только триста метров спустя, я поворачиваю налево, проезжаю по пустынной улице Мира, затем делаю еще поворот налево и на перекрестке улицы Ленина с проспектом Гагарина сворачиваю направо, на Гагарина. Ловлю себя на мысли, что ориентируюсь только по табличкам на домах. И еще – что на улицах сплошные «жигули» и иномарки низкого класса, старые развалюхи вроде ржавых «пассатов» и убитых «сотых ауди». На фоне этого великолепия синий «логан», которого в метрополии затюкали бы как дурачка в детском саду, смотрится фешенебельно.

Осторожно паркуюсь во дворе дома. Выхожу. Делаю несколько шагов в сторону улицы через арку и вижу все также стоящий обветрившийся ларек в форме двух упаковок молока. Синие буквы, большая часть которых оборвана, давно стали серыми. Я никогда не видел, чтобы в этом ларьке что-то продавали – ни в детстве, ни когда стал старше. Но почему-то его не сносят и по сей день. На петлях ржавый замок. На другой стороне улицы – ларек, встроенный в остановку. И он тоже закрыт. Возможно, из-за запрета на продажу спиртного по ночам.

С удивлением обнаруживаю рядом с дверью изрядно уставший исцарапанный блок домофона. Решаюсь понять руку и набрать цифры «4» и «6», но потом обнаруживаю, что дверь и так приоткрыта. Вздыхаю. Вхожу в подъезд. Здесь воняет гораздо меньше, но вряд ли это связано с проработавшим от силы два дня после установки домофоном.

Поднимаюсь на второй этаж. Нажимаю на кнопку звонка, и за дверью слышится раздражающее жужжание. Кто-то медленно, осторожно подходит к двери. Слышится «Ой», и я понимаю, что это мать. Дверь открывается.

- Дима! А что ж ты нас не предупредил?

Мать выглядит устало. Ультимативно устало. Морщин стало больше, седины тоже. Волосы забраны в пучок. Она пытается говорить удивленно и взволнованно, чтобы показать, как она рада. Но усталость берет свое, и имитация выходит неудачной.

- Извини, что с пустыми руками. Круглосуточных…

Мать машет головой, плачет и бросается на меня, и я заключаю ее в своих объятьях. Да, она определенно постарела. Это ясно не столько по внешним признакам, сколько по хватке, по тому, как она держится. Слабость, которая не знакома даже самым отъявленно устающим эффективным менеджерам и даже эффективным слесарям.