Страница 5 из 31
Двадцать четвертый день Пахотной луны
14-го года правления благороднейшего
и блистательного сатрапа Эсклепия
Перед рассветом мне приснился какой-то шумный уличный праздник в чужой стране. Я проснулась от чувства, что земля ушла из-под ног. Позже, когда солнце стояло уже довольно высоко на невидимом небе, мы снова почувствовали, что земля дрожит. Землетрясение прокатилось через Дождевой лес, как волна. Я не впервые переживаю землетрясения, но на этой зыбкой почве оно кажется особенно сильным и страшным. Легко вообразить, что болото разверзнется и поглотит нас, будто карп хлебную крошку.
Мы движемся в глубь суши, но земля остается вязкой и неустойчивой. Сегодня я столкнулась со змеей, которая свисала с лианы, и сердце у меня замерло — как от ее красоты, так и от ужаса. Как легко она оторвала от меня взгляд и заскользила прочь в путанице ветвей. Если бы я могла перемещаться по этой земле с такой легкостью!
Двадцать седьмой день Пахотной луны
14-го года правления благороднейшего
и блистательного сатрапа Эсклепия
Пишу, угнездившись на ветке вместе с яркими попугаями. Мне смешно, и настроение у меня восторженное, несмотря на голод, жажду и великую усталость. Возможно, этот мой восторг — лишь побочное действие голодания.
Уже пять дней мы пробираемся по вязкой почве через густой подлесок, удаляясь от реки в поисках более сухого грунта. Некоторые из нас протестуют, говоря, что обещанный корабль, придя весной, не найдет нас. Я помалкиваю, но мне сомнительно, что какой-либо корабль захочет подняться вверх по этой реке.
Поход в глубину суши не улучшил нашего положения. Почва остается болотистой. За нами тянется грязная, заполненная водой колея. Сырость жжет нам ноги и портит нашу одежду. Все женщины теперь идут, подоткнув подолы.
Все, что нам не под силу нести, брошено по дороге. Каждый из нас, будь то мужчина, женщина или ребенок, несет сколько может. Маленькие дети измучены. Каждый раз, выдергивая ногу из грязи, я чувствую, как тяжелеет ребенок у меня в животе.
Мужчины образовали совет, который все и решает. У каждого по одному голосу. Я нахожу такое нарушение существующего порядка гибельным, но изгнанным дворянам нечем подкрепить свои права. Джатан с глазу на глаз сказал мне, что лучше этому не препятствовать — скоро, мол, Компания отлучит от власти всех этих крестьян, карманников и авантюристов. Пока что, однако, мы подчиняемся им. Совет распоряжается всеми съестными припасами, и каждый получает свою порцию надень. Все мужчины, согласно другому распоряжению, должны работать наравне, и ночью Джатан несет караул в очередь с остальными, словно простой солдат. Они караулят попарно, так как одинокий часовой может легче пасть жертвой диковинного безумия, обитающего в этих местах. Мы избегаем разговоров об этом, но всем нам снятся странные сны, и некоторым уже изменяет рассудок. Мужчины винят во всем здешнюю воду. Поговаривают о высылке вперед небольшой партии, которая должна подыскать хорошее сухое место для поселения.
Я не верю в их смелые планы. Этому дикому краю нет дела до наших правил и решений.
Мы нашли здесь очень мало пригодного в пищу. Растения нам незнакомы, а животные существуют где-то высоко, в кронах деревьев. Но и в этой увитой лианами чаще есть своя красота, если уметь ее разглядеть. Солнце, проникающее пятнами сквозь листву, высвечивает перистый мох на ветвях. Я проклинаю его, когда пробираюсь через его цепкие сети, но порой он видится мне, как тончайшее зеленое кружево. Вчера, несмотря на усталость и нетерпение Джатана, я остановилась полюбоваться цветущей лианой. Разглядывая ее, я заметила, что в трубочке каждого цветка заключена дождевая вода, смешанная с нектаром. Да простит мне Са — мы с детьми выпили немало таких трубочек, прежде чем я сообщила о своей находке остальным. Съедобны также грибы, растущие наподобие полок на древесных стволах, и красные ягоды на одном из видов лиан, но этого мало.
То, что этой ночью мы спим в сухости — моя заслуга. Мне не хотелось даже думать еще об одном ночлеге на сырой земле, когда к утру промокаешь насквозь и чувствуешь сильный зуд, или на своих пожитках, которые постепенно погружаются в болото вместе с тобой. Этим вечером, когда тени стали сгущаться, я увидела птичьи гнезда, подвешенные к веткам наподобие кошельков. Зная, как ловко Петрус карабкается на шкафы и даже на занавески, я выбрала дерево с крепкими, расположенными почти лесенкой ветвями и предложила сыну взобраться туда. Он ухватился за лиану, уперся подошвами в грубую кору и вскоре уже сидел на толстой ветке над нашими головами, болтая ногами и смеясь при виде нашего изумления.
Я велела Джатану последовать примеру сына и вручила ему дамастовые портьеры, которые несла все это время. Другие быстро раскусили мой замысел, и теперь с деревьев, словно яркие плоды, свисают всевозможные ткани. Одни спят на широких ветках или в развилках, другие в гамаках. Ночлег не совсем надежный, зато сухой.
Все хвалили меня. «Моя жена всегда была умницей», — заявил Джатан, как бы желая приписать мои заслуги себе. «Я не просто ваша жена — у меня есть имя, — напомнила ему я. — Я была Кариллион Вальджин задолго до того, как сделалась леди Каррок. Некоторые из моих подвесных композиций, «Мисочки» и «Фонарики», потребовали безупречного расчета — здесь вся разница только в масштабе». Несколько женщин сочли было, что я хвастаюсь, но леди Дюпарж сказала: «Она говорит правду. Я всегда восхищалась работами леди Каррок».
Один грубиян при этом имел дерзость добавить: «Если она впредь будет зваться женой купца Каррока, смекалки у нее не убудет. Тут у нас ни лордов, ни леди нету».
Эти слова меня отрезвили. Боюсь, что он прав. Порода и воспитание здесь мало что значат. Простолюдины, не получившие никакого образования в отличие от меня или леди Дюпарж, уже получили здесь право голоса, и какой-нибудь крестьянин имеет в нашем маленьком обществе больше веса, чем я.
И что же в довершение всего сказал мне мой муж? «Ты позоришь меня, выпячивая свои достижения. Какое неприличие — хвалиться своими «композициями»! Занималась бы лучше детьми». Вот так он поставил меня на место.
Что с нами будет? Какой толк в относительно удобном ночлеге, если в животе пусто, а в глотке сухо? Мне жаль моего будущего ребенка. Все наши мужчины совместно, с бесконечными предосторожностями, пользуясь наскоро изготовленными талями, поднимали меня на этот насест. Но никакие предосторожности не спасут мое дитя от судьбы появиться на свет в этой глуши. Я все еще тоскую по Нариссе, но ее кончина может оказаться милосерднее той, что готовит нам этот лес.
Двадцать девятый день Пахотной луны
14-го года правления благороднейшего
и блистательного сатрапа Эсклепия
Нынче ночью я опять съела ящерицу. Стыдно признаваться, но это так. В первый раз я сделала это не задумываясь, как кошка, хватающая птичку. Во время привала я увидела это крохотное создание на листьях папоротника — зеленое, как изумруд, и совершенно неподвижное. Только блестящий глазок и трепещущее жизнью горло выдали его мне. Я со змеиной быстротой выбросила руку, поймала ящерицу и впилась зубами в ее мягкое брюшко. Вкус был сырым, горьким и сладким одновременно. Я съела ее целиком, хрустя косточками, словно жаворонка с праздничного стола сатрапа, а после не могла поверить, что сделала это. Я думала, что меня стошнит, но этого не случилось. Стыд не позволил мне никому рассказать о своем поступке. Такая пища не годится для цивилизованных людей, не говоря уж о том, как я ее пожирала. Я сказала себе, что этого потребовал ребенок, растущий во мне, что у меня просто помутилось в голове от голода, и мысленно пообещала больше этого не повторять.
И вот ночью это повторилось снова. Эта ящерка была серая, под цвет древесной коры. Она увернулась от моей руки и шмыгнула в трещину на стволе, но я вытащила ее за хвост. Зажатая между двумя моими пальцами, она сперва билась, а потом затихла, понимая, что борьба бесполезна. Я пристально рассматривала ее, надеясь, что после этого смогу ее отпустить. Все в ней было красиво — блестящие глазки, крошечные коготки, тонкий хвост. Брюшко при серой шершавой спинке цветом напоминало сливки. От голубоватого горла по животу шла розовая полоска. Коснувшись языком маленьких гладких чешуек на брюшке, я ощутила, как стучит сердечко ящерицы, и почуяла запах ее страха. Ее коготки царапали мои потрескавшиеся губы. Все это почему-то показалось мне очень знакомым. Потом я закрыла глаза и вонзила зубы в живую плоть, прикрывая рот руками, чтобы не упустить ни кусочка. На ладони осталось пятнышко крови, и я слизнула его. Никто ничего не видел.