Страница 3 из 11
Вечерами все собирались у костра. Это было хорошее время! Даже нудный, однообразный ветер, казалось, немного стихал, чтобы послушать, как вдохновенно Элеонора поёт баллады Joan Baez. Филолог мог отдохнуть от своих однообразных дневных трудов, сидя на раскладной походной табуретке, и, поглядывая на свои любимые звёзды, коих в пустыне всегда больше, чем где бы то ни было. Когда Элеонора замолкала, чтобы немного передохнуть, на смену ей приходил неутомимый Феликс, пытающийся заполнить собой в эти минуты не только музыкальные паузы, но и, если получится, всё межзвёздное пространство. Он, с молчаливого согласия, всех членов экспедиции, сразу же, с первых дней, возложил на себя обязанности «души компании». Поэтому, считал возможным импровизировать в стиле развязного городского конферанса, трещать без умолку и травить какие-то двусмысленные анекдоты, чем вгонял в лёгкое смущение не только дам, но и самого профессора Абенакра. Но, в итоге, всё ему сходило с рук.
По глазам и улыбке баронессы студент понял, что она присоединяется к общему мнению: Феликс остроумный и невероятно притягательный молодой человек. Гнедой вырвался вперёд на добрые полкорпуса! Нужно было что-то срочно предпринимать. А ещё, Боливар не вынесет двоих! Филолог прокашлялся в кулак, и попросил у Элеоноры в один из вечеров гитару. Когда он начал, нудный ветер вдруг совсем стих, а звёзды опустились внезапно так низко, что искорки от костра, взлетавшие вверх, легко могли присоединяться к ним, тоже становясь звёздами…
– Неплохой ход, судомойка. – На ухо шепнул ему Феликс, сдавая для мытья на следующий день после завтрака свою грязную миску, и кружку с остатками кофейной гущи. – Но не думай, что крепости берутся кавалерийским наскоком! Для этого нужно владеть искусством длительной осады. А ты, как все, утончённые натуры нетерпелив. – Феликс постучал по его плечу указательным пальцем.
– Некоторым, действительно, приходиться подолгу осаждать крепости – это правда. Но, история знает случаи, когда иным крепостные ворота довольно скоро открывались изнутри! – Тайное состязание в уничижительном остроумии продолжалось.
– Ну, ну. – Феликс похлопал друга и соперника по плечу, и побрёл в сторону раскопа.
Филолог остался наедине со своими немытыми кружками, мисками, и с метафорическими размышлениями о пустынности человеческого бытия, поэтому даже не заметил того, что Франсуаза сегодня вышла из-за стола последней, обычно она приносила свою посуду где-то в середине общего потока (быстрее всех ели китайцы).
– Вы ведь немного маг, не так ли? – Спросила она из-за спины, когда он готовил свой обычный «мыльный раствор» в подогретой воде.
Он узнал её по голосу, и понял, что оборачиваться ни в коем случае сейчас не нужно.
– Скорее, алхимик. – Показал он через плечо одну из заляпанных говяжьим жиром мисок.
Баронесса сама обошла его и встала напротив.
– Вы ведь пели свои песни? Они чудные. – Она помолчала, – И Вы чудный.
Филолог решил, что дальше разговаривать с ней не поднимая глаз, будет уже совсем неприличным. Баронесса смотрела на него как тогда в Ля Бурже, при первой встрече – просто и ясно, только сегодня в её взгляде не было, подмеченного им лёгкого привкуса яда, теперь в нём он заметил живой интерес, какой испытывают друг к другу только теплокровные существа.
– И, вот результат. – Усмехнулся он, кивнув на гору грязной посуды.
– Я поговорю с профессором. – Немного озабоченно сказала она.
– О чём? – Студент решил твёрдо держаться легкой иронии в разговоре с ней.
– О звёздах, падающих в костёр, и об искорках, вырывающихся из костра и становящихся звёздами.
Она шутит? Но баронесса говорила абсолютно серьёзно. «Всё начинается с жалости» – с жалостью к себе подумал филолог.
– Стоит ли беспокоить профессора по таким пустякам?
– Вы напрасно думаете, что Абенакр самовлюблённый полусумасшедший идиот. Вы его просто совсем не знаете.
Она была права вдвойне. Это нужно было признать. У него действительно сложилось о профессоре приблизительно такое мнение, притом на основании самого поверхностного знания о нём. Но лучше, видит Бог, он профессора знать не мог.
Через пару дней, филолог, благодаря замолвленному за него баронессой словечку, уже вовсю орудовал в периметре киркой и штыковой лопатой, под чутким руководством Феликса, и под неусыпным наблюдением профессора Абенакра.
«Спину не гнуть! Если неудобно, лучше сядь». – Покровительственно наставлял его Феликс. (Кирка с непривычки давалась тяжело). С лопатой дело обстояло несколько лучше, поэтому Феликс, большей частью, молчал, но тогда в его образование в области практической археологии включался сам профессор, стремясь добиться от филолога идеальной биомеханики: «Дай покажу, как нужно выбрасывать породу на поверхность. – Абенакр выхватывал из его рук лопату, отодвигал в сторону девушку перетиравшую землю, и энергично, по-молодецки врезался в грунт, не доводя 2–3 сантиметра до верхней кромки «штыка», давал перетереть землю, и затем делал длинное церемонное движение лопатой вверх, как будто вздымал государственный флаг. – Понял? Не хватало, чтобы у меня здесь кто-нибудь надорвал спину! Феликс, научишь его правильно затачивать инструмент. Это не лопата, а чёрт знает что!». Профессор отходил, вытирая руки своим носовым платком. «Не забываем после каждого штыка, чистить и ровнять грунт в квадрате! Работаем в одном темпе. Ориентируемся по соседу слева» – Абенакр больше голосил для порядку, все и так неплохо представляли, что нужно делать. Расчисткой занимались исключительно женские руки археологинь.
Она тоже по нескольку раз в день заглядывала внутрь периметра, лишний раз убедиться, что её протеже делает успехи. Феликса явно раздражало такое внимание с её стороны к достаточно случайной здесь, по его мнению, персоне филолога. И потом, всё благодаря кому?! А иногда, она сама лихо спрыгивала на дно раскопа, чтобы осмотреть и ощупать почву, и что-то обсудить с профессором, или перекинуться несколькими словами со студентками. Ни с ним, ни с Феликсом баронесса в часы работы не заговаривала. Единственное о, чём он жалел, так это о том, что не имел теперь возможности подолгу наблюдать за её одинокими прогулками на горизонт.
Метр за метром, слой за слоем дни шли своей довольно скучной и однообразной чредой, если не считать вечерних посиделок, в программу которых он был теперь включён, с общего единодушного согласия, наряду с Элеонорой, Феликсом, и ещё парочкой китайцев. Китайцы играли на каких-то нехитрых трёхструнных музыкальных инструментах, и гнусаво пели свои протяжные песни, звучащие в незнакомом европейскому уху третьем ладе. Однозначно отнести их к мажорным или минорным музыкальным творениям не представлялось никакой возможности.
Наконец, баронесса додумалась уговорить Абенакра, настроить свой транзисторный приёмник, который тот приволок с собой из Парижа, на британскую музыкальную волну, вещающую из Гонконга, и, таким образом, в программе вечернего отдыха к немалой всеобщей радости появились танцы.
– Ну, теперь держись, песенки закончились! – Ехидно предупредил друга Феликс.
– Моя главная песня, ещё не спета! – Невозмутимо парировал филолог.
Дальше, все за исключением Абенакра энергично пустились в пляс, даже китайцы, которым за это местные партийные власти могли хорошенько дать по шапке – года четыре трудовых лагерей, без суда и следствия. Но, вроде всё обошлось.
– Поёте вы лучше, чем танцуете. – У баронессы слегка сбилось дыхание, и от неё веяло тёплым хлебом, вперемешку с тонким амбре дорогого парфюма.
– Вы всегда и всем говорите правду, мадам? – Филолог был намного моложе, но и его голос после быстрого рок-н-ролла звучал несколько нетвёрдо.
– Нет, своему мужу я часто лгала, а ещё раньше своей матери, а вот отцу, представьте себе, никогда. – Она легко щебетала и обмахивалась «батистовым платочком».
«Похоже, дело сдвинулось с мёртвой точки» – подумал он и поискал глазами Феликса. Тот рассказывал что-то смешное двум студенткам, держа их по обе стороны от себя и приобнимая за плечи.