Торговцы плотью

Я размышлял над этим вопросом в баре французского бистро на Пятьдесят первой улице — там я поджидал Дженни Толливер.

Я сюда явился прямо из «Королевских дланей» и потому не сменил свою униформу: темно-синий блейзер с медными пуговицами, серые фланелевые брюки, черные ботинки, белая рубашка и галстук с полосками какого-то английского клуба, к которому я, естественно, не принадлежал.

В зеркале на стене бара отражался черноволосый мужчина с сардонической улыбкой. В этой улыбке, решил я, определенно есть что-то дьявольское. Тем более что карман приятно оттягивал бумажник с зарплатой, выданной «Королевскими дланями», и тем, что осталось от денег Марты.

Дженни Толливер примчалась в половине девятого. Она запыхалась, глаза ее сияли. Толпа театралов уже расползалась, и мы заполучили угловой столик, заказали джин «Гибсон» и сидели, взявшись за руки.

На Дженни были черные шелковые брюки и туника цвета меда, почти никакой косметики, свои орехового цвета волосы она распустила, и они гривой укутывали плечи. Она была самой красивой девушкой в этом ресторане, о чем я ей и сообщил.

— Да здесь еще только три женщины, — засмеялась она.

— Я знаю, но ведь и некоторые официантки тоже ничего. Как провела день?

Она доложила: убиралась, ходила в прачечную и химчистку, закупала продукты, а под конец немного поработала дома; Дженни была одержима идеей завести когда-нибудь собственную студию.

— Папочка с работами становится все толще, — радостно сообщила Дженни, — и некоторые действительно недурны. Уж точно лучше, чем то, что я делаю в офисе. Это ужасно, правда?

— Что же такого ужасного? Ты хочешь стать сама себе хозяйкой, что вполне вписывается в Великую Американскую Мечту, и ради этого работаешь.

— Ты хочешь сказать, что цель оправдывает средства?

Я ухмыльнулся:

— Кто-то сказал, что если бы целью не оправдывали средства, то чем бы их оправдывали? Давай закажем еду.

Мы заказали лягушачьи лапки с таким количеством чеснока в соусе, что после этого пришлось съесть целую миску петрушки, чтобы отбить запах. Закончили ужин эспрессо и ликером.

— Это было замечательно, — сообщила Дженни и поцеловала мне ладонь. — Спасибо.

— Ну, а сейчас ты чем хотела бы заняться? — спросил я голосом дьявола-соблазнителя.

— Я бы хотела… Ты слушаешь?

— Весь внимание.

— Ну, прежде всего, я бы хотела, чтобы мы купили бутылку охлажденного белого вина…

— Так, дальше?

— Сегодняшнюю «Санди таймс»…

— И?

— А потом поехали ко мне, устроились поудобнее, выпили вина, почитали «Санди таймс» — ты можешь первым взять цветное приложение! — Дженни была великодушна.

— А потом?

— А потом отправились бы в постельку.

— Что ж, не вижу для этого никаких препятствий, — торжественно объявил я.

Так мы и поступили.

На день рождения Дженни подарила мне просторный халат из кремовой шерстяной фланели с капюшоном и поясом-шнуром, и я хранил его у Дженни — как раз для таких случаев. Она надела желтую нейлоновую ночную рубашку и пеньюар.

К часу ночи с вином было покончено, а в «Таймс» непрочитанной осталась только спортивная страничка. Я предложил отправиться в кровать.

Дженни согласилась.

— Ну как, ежемесячный кошмар закончился?

— Похоже… — Дженни осторожничала. — Но, может, все-таки лучше перенести секс на завтра, а, Питер?

— Как скажешь.

— А мне так нравится по утрам!.. — мечтательно промурлыкала Дженни. — В утреннем сексе куда больше интимности — и любви. И вообще очень приятно, когда просыпаешься, а рядом с тобой кто-нибудь лежит.

— Кто-нибудь?

— Ох, Питер, ну ты же понимаешь, кого я имею в виду! Так ты правда не против?

— Рядом с тобой мне приятно даже просто спать.

— Слушай, что-то ты в последнее время стал какой-то слишком добрый, вон, даже в ресторане намазал мне бутерброд. Раньше ты такого никогда не делал! — Она с подозрением глянула на меня. — Питер, а может, ты совершил что-то очень нехорошее и теперь такой добренький, потому что терзаешься комплексом вины?

Я застонал.

— Ну вот, пытаешься быть внимательным и нежным, а тебя тут же подозревают черт знает в чем! Нет, ничего ужасного я не совершал.

— Клянешься?

Я засмеялся и поцеловал ее. Мы разложили кушетку, разделись. Я задернул жалюзи на окнах так, чтобы в комнату лился свет уличных фонарей. Лег рядом с ней и отбросил одеяло.

Мне всегда нравилось смотреть на нее. Маленькая нежная грудь. Тонкая талия. Длинные ноги. Ее кожа мягко светилась в полутьме, в ней не было ничего, что оскорбляло бы мое зрение или осязание.

Я вдруг подумал, что эта женщина заслуживает большего, чем Питер Скуро, но эта мысль ушла так же стремительно, как и появилась, и мы заснули в объятиях друг друга.

А утром, утром мы неистово прильнули друг к другу, мы были словно сомнамбулы, мы совершенно забыли о времени: лишь дыхание и стоны и лихорадка страсти, неистовая плоть.

Потом она снова уснула. Я тихонько выбрался из постели, оделся, достал из ее сумочки ключи и выскользнул за дверь.

Я направился на запад, к Бродвею. Холодный воздух приятно колол кожу, весь город, казалось, жадно вдыхал утреннюю свежесть.

На Бродвее я купил свежие булочки, сырки, копченую курицу, большую маринованную луковицу и пакет апельсинового сока. Когда я вернулся, Дженни еще спала. Я поставил кофе, накрыл столик и принялся делать сандвичи.

Я уже разворачивал курицу, когда заметил, что Дженни наблюдает за мной с постели.

— Ах ты, паршивка! Значит, ты все это время не спала, а я сделал за тебя всю работу?

Она протянула ко мне руки:

— Иди сюда…

Я присел на постель, обнял ее, погладил гладкую, нежную спину. Она сжала ладонями мое лицо и заглянула в глаза.

— Это было прекрасно.

— Еще бы. Я некрофил — воспользовался тобой, пока ты спала.

— Ха! Спала!

Она ускользнула в ванную и вышла уже в халате. Я как раз разливал кофе. Она выглядела такой чистенькой, умытой, я пододвинул ей стул и поцеловал в затылок. Она снова притянула меня к себе.

— Какой ты милый!

— Кстати, кто такой Герберт?

— Что?

— Герберт. Сегодня утром, когда я с тобой некрофильствовал, ты все время повторяла: «Герберт, Герберт, о Герберт».

— Негодяй! Я никогда тебе не изменяла, и ты это прекрасно знаешь!

Я знал.

Я предоставил ей право убрать со стола, отправился в ванную, принял горячий душ, побрился ее электробритвой и оделся.

Потом в ванную отправилась Дженни, а я уселся в кресло, которое она называла «креслом Питера». Разглядывая в «Таймс» объявления о найме на работу, я поразился обилию работ, для которых у меня не было никакой квалификации. Отбросил газету и оглядел комнату.

Спокойное, комфортабельное место, столь же изысканное и приятное, как вчерашние лягушачьи ножки. Вкусно, оригинально, но есть такое каждый день…

Дженни вышла из ванной при полном параде, готовая отправиться в путь.

— Укутайся, там холодно.

Но солнце уже слегка пригрело город, да и ветер утих. Прохожие распахнули тяжелые зимние пальто.

На пути в Центральный парк мы миновали церковь. Служба как раз завершилась.

— Ты на Рождество пойдешь со мной ко всенощной?

— Нет уж, спасибо. Это шоу не для меня — прекрасная музыка, но ужасные слова.

— А я думала, что ты католик.

— Был католиком. Но порвал с религией, когда понял, что праведники столь же смертны, как и грешники.

Глава 11

На понедельник у меня было назначено интервью для серии телереклам: ковбой в джинсах фирмы «Бронко».

— Я похож на типаж с Запада?

— Скорее с Запада Италии, — улыбнулась Дженни.

В этот день Артур Эндерс тоже работал, так что мы с ним взяли такси до Седьмой авеню. Эндерс направился к «Мейси», я — к Мэдисон-авеню.

Офис, где проходил отбор, был забит псевдоковбоями, некоторые специально нацепили вылинявшие джинсы, куртки с бахромой и шляпы-стетсоны. У одного даже были сапоги со шпорами.