Страница 79 из 83
— Все чудит, суеты подымает; навалит бумаг; и над ними махрами мотает!
Подумалось: может, и правда, — махрами мотает; ответилось: что-то уж слишком мотает.
Тут свет увидавши в окошке у Грибикова, перешел мостовую: стучаться; и Людвигу Августовичу рассказать обо тем.
19
В кулаке у Мордана зажался ручной молоток; в другой — свечка; указывая рукой со свечкой на кресло, сказал он:
— Профессор Коробкин, — садитесь, пожалуйста: вы арестуетесь мною!
Профессор стоял растормошею — волос щетинился:
— Как, — я не понял?
Но понял, что «старец» — искусственный, что «борода» — приставная; запятился быстро: в простенок себя заточил; страхом жахалось сердце.
— Судьба привела меня к вам; иль вернее, — вы сами! От тени своей не уйдешь.
— А за грим «старика» откровенно простите; и — знаете что: отнеситесь к нему, как к поступку, рожденному ходом событий (о них и придется беседовать): вы, полагаю, — узнали, — кто я: я — Мандро, фон-Мандро, Эдуард Эдуардович.
Ухом прислушался: верно, Попакин идет.
— Мы — видались совсем при других обстоятельствах; я появился тогда очень скромно: ничтожество — к «имени», как… на… поклон; вы отшили меня… Но, профессор, могли ли вы думать, что первый визит мой к вам будет — последним визитом?
Старался он дверь заслонять: ну, как, чорт подери, он жарнет!
— Между нами сказать, — знаменитости в данное время влекут очень жалкую жизнь; они — щепки, кидаемые во все стороны вплесками волн социальной стихии; но, но — обрываю себя; буду краток: явился я, — с просьбой покорной открытие ваше продать одной фирме, — скажу откровенно теперь, — поглядел он лицом как-то вбок, а глазами — на сторону; и продолжал с тихой хрипою, точно комок застрял в горле, — скажу откровенно, что «фирма» — правительство мощной, великой державы… — тут сделал он паузу. — Были ж вы слепы, профессор, — не знаю, что вас побудило тогда пренебречь предложеньем моим; я давал пятьсот тысяч; но вы, при желанье, могли бы с меня получить миллион.
Ужасал грозный жог этих глаз; и мелькало в сознанье:
— Попакин, Попакин…
— Предвидя, что вы, как и многие, заражены предрассудками, — я «наше дело» поставил иначе; за вами следили; скажу между прочим: прислуга, которая…
— Дарьюшка?
— …была подкуплена!
Вихрем в сознанье неслось: из платка сделать жгут, да и кинуться: в лоб, между глаз, — кулаками. Казалось, что сердце сейчас запоет петухом.
— Я бы вас, говоря откровенно, сумел обокрасть, потому что могу и сейчас перечислить все ящики, где вы хранили бумаги.
Профессор схватился рукой за жилет и лицом закремнел.
— Я, когда посещал вас, то — …целью моей, между прочим, была топография пола и ящиков.
Где ж — язык, руки, ноги?
— Удерживал хаос бумаг; ну — представьте, что ваш я архив показал бы, а мне бы сказали: здесь главного нет… После многих раздумий, на время оставил в покое я вас; извините, профессор, — за тон: я хотел предварительно взять свою дичь на прицел.
Сатанел на стене его контур изысканным вырезом.
— Как вот сейчас.
И откинулся тенью огромною в стену.
— Все, все, что ни будет здесь, примет культурные формы; о, я понимаю, кто вы: при других обстоятельствах я бы сидел перед статуей бронзовой в «сквере Коробкинском»; вы уж пеняйте на строй, где подобные вам попадаются в зубы акул.
Все нутро надрывалося криком и плачем:
— Попакин нейдет.
Но профессор упорствовал взглядом, хотя — понимал: никого не дождешься.
— Я действую властью идеи, вам чуждой, но столь же великой, как ваша.
Профессора вдруг осенило, что вбитие слов превратится — в прибитие: все в нем как вспыхнет.
— Ваш план поднять массы до вашего уровня круто ломается планом моим: из всей массы создать пьедестал одному, называйте его, как хотите, но знайте одно: бескорыстно я действовал.
Он не хотел неучтивость показывать — при ограблении: действовал, как негодяй высшей марки:
— Но все изменилось, увы: вы, наверно, читали в газетах о том, что я скрылся; ну, словом: я — вынужден скрыться, себя обеспечить; и вот: я пришел за открытием; вы уж, пожалуйста, мне передайте его.
Захотелось рвануться, да руки железные вытянулись:
— Этой ночью займемся разборкою мы. Тут мороз побежал по спине, по поджилкам:
— Вы мне объясните, — где что; обмануть невозможно, кой-что понимаю: зимой я сплошь занялся изучением внешнего вида бумажек, попавших ко мне из корзинки, куда вы бросали; иные из них побывали в Берлине; надеюсь, — вы мне не перечите: времени много — вся ночь; к утру будете снова свободны. Ну, что ж вы, профессор, молчите? Профессор, — как взгаркнет:
— Словами — в ногах у меня, чтоб за…
— Как?
— Чтоб за пятку хвататься!
— Вы очень меня угнетаете… Я повторяю, — бояться вам нечего.
Слушали б издали, — думали б, что — балагурят; долбленье ж стола твердо согнутыми пальцами в такт слов ужасало:
— Ну, знаете, я бы не так поступил: все же путь, на который я вам предлагаю вступить, есть единственный; хуже для вас, если я… — ну, не станем… Прошу вас серьезно, — одумайтесь.
Вдруг, — как загикают дико они друг на друга:
— Куда!
— Я сейчас!..
Было ясно: профессор подумал было дать стречка; но он понял, — пошла бы гоньба друг за другом, во время которой… Нет, лучше — стоять.
— Вы чего?
— Ничего!
На обоих напал пароксизм исступления, с которым Мандро едва справился:
— Вы затрудняете форму, — гм, — дипломатических, — гм, — отношений… Неужто война?
Говорил, задыхаяся, — с завизгом:
— Страшно подумать, что может случиться. Профессор — молчал.
— Я не мог бы и в мысли прийти к оскорблению: я умоляю вас, — стиснул виски, трепетавшие жилами, затрепетавшими пальцами, — сжальтесь, профессор, над нами: и не заставляйте меня, — торопливо упрашивал.
Вдруг — прожесточил глазами:
— Могу я забыться. Я… все же — добьюсь своего: мон жет, дело меж нами, — вцепился ногтистой рукой ему в руку, — рванувши к себе, — ну, подите ко мне — да… до схватки, в которой не я пострадаю… Ну, что вы, профессор, — кацапый какой-то: ну, ну — отвечайте мне; ведь — человек я жестокий: жестоко караю.
Тут — он задохнулся от страха перед собой самим.
— Утром явятся, спросят, — а живы ли вы, а здоро? вы ли вы? И — увидят: еще неизвестно, что встретит их здесь.
Заплясала, ужасно пропятившись, челюсть: болдовню, ручной молоток захватил со стола, вероятно, чтоб им угрожать; в его лике отметилось что-то столь тонкое, что показалось: весь лик нарисован на тонкой бумаге; вот ногтем царапнется — «трах»: разорвется «мордан» из бумаги, — просунется нечто жестокое из очень древней дыры, вкруг которой лоскутья бумаги — остатки «мандрашины» — взвеясь, покажут под ними таящийся — глаз, умный глаз — не Мандро; заколеблется вот голова в ярких перьях; жрец древних, кровавых обрядов — «Maндлоппль». Он выкрикивал просто багровые ужасы — бредище бредищем!
Свечкой подмахивал у оконечины носа. —
— Ужо обварю тебя, — пламенем, —
— чтобы взглянуть, что творилось в глазах у профессора; освещенные свечкой, глаза закатились, как белки в колесах; запрыгали; а голова, не ругаясь, зашлепнувшись в спинку, качалась космой; с кислотцой горьковатою рот что-то чвакал, а нос — дул на свечку взволнованным пыхлом и жаром.
В ушах — очень быстрый и громкий звенец: не звонят ли тонки, не пришли ли за ним: не звонят, не пришли; он — затоптыш, заплевыш, в глухое и в доисторическое свое прошлое среди продолблин, пещерных ходов, по которым гориллы лишь бегали.
Все же нашелся: вдруг выпрямил плечи; теперь, когда стены слетели со стен и когда обнаружилось, что в этом грунте пещерном нет помощи, что происходит тут встреча двух диких зверей (носорога и мамонта), надо надеяться только на орган защиты: кто бьется — клыком; кто — бьет рогом; кто — силою мысли; он вспомнил, что силою мысли свершилось в веках обузданье гиббона; и — встал человек; он — надеялся, что, в корне взять — (нет, на что он надеялся!) — силою мысли и твердостью воли: он сам продиктует условия: