В болоте

И, стоя посреди болота, я пережил нечто похожее на то мое детское отчаяние… Мне хотелось бежать и бежать без оглядки из этого проклятого болота, но какая-то сила сковывала меня. Я стоял, понуро ссутулившись, слушал, как хлюпала кругом вода, и память услужливо подсовывала мне полузабытую чертовщину.

«Намедни Левку Головастого на Каменском болоте нашли… Еле отходили. Закоченел совсем и воды нахлебался… Как он там очутился? Черти отвезли. Иду я, грит, в Ефимовку, домой, – догоняют меня в поле на тройке с бубенцами. Тпру! Садись, Левка, подвезем! И ребята вроде знакомые… Веселые! Сел я – и понеслось, замелькало – где земля, а где небо – не поймешь. Песняка наяривают. И я с ними заодно… Вроде бы и гармошка была… А вот как в болоте очутился, убей, грит, не помню. То-то и оно-то… Не пей в сумерках-ти. Не броди по дорогам. Смутное это время – самый разгул для чертей…»

«Они с целью заводят людей в болота. С це-елью… И в озере кто утонет или в пруду – тожеть их дело. А почему? Потому как ездят они на этих утопленниках. Ты думаешь, из кого черти тройки набирают? Из утопленников. В коренники мужики идут, а на пристяжку бабы. Намедни к Петьке Карузику заехали ночей: „Подкуй лошадь!“ Он завел ее в станок, взял заднюю ногу – ан не копыто, а пятка… Новенький, значит, у них. Объезжали. Накануне как раз Мишка Коровятник утонул».

«А откуда взялся этот Пантелеевич? Кто он такой? – начинаю поневоле думать я. – Он даже фамилии своей не назвал. А в каком он колхозе работает? Почему не поздоровался с ним тракторист? Где он живет? Ничего не сказал…»

Я вспомнил, как подошел он ко мне в тумской чайной: сутулый, плечистый, одутловатое красное лицо, глубоко посаженные медвежьи глазки. «Проездом, значит», – сказал он. Откуда он знал, что я проездом? А может, я по делам в Туму приехал? Ведь я никому не представлялся. И почему к нам никто не подошел, пока мы сидели и пили? Ведь за столиками было полно народу. Кругом теснота, а у нас свободно. Если он и в самом деле работал в Туме или в ближнем колхозе, так ведь нашлись бы у него и знакомые. По крайней мере кто-нибудь поздоровался бы с ним. Никто не подошел, никто не подсел к нам… «Ах я идиот! Ну с кем я связался?»

«Да глупости, глупости все это, – отмахивался я. – Нет, погоди, погоди… Если бы он был здешний, неужели он не знал, что по дороге в Бузиново проехать нельзя? Ведь знал бы. Шофер не сидит на печке. Конечно, знал! Недаром его тракторист предупредил, а он только усмехнулся…»

«Да ерунда… Просто понадеялся на себя. Не впервой, мол, проскочим».

«Ага, а то он из Рязани приехал? Не знал, что за лесом болото? Да что там говорить. Ему в любом случае надо было отдать меня трактористу. И меня не мучить, и себе не рисковать.

В любом, если бы он был добрым человеком…»

«Ну, какая чепуха! – пытался я урезонить себя. – Ведь он сам рисковал засесть в лесу».

«Рисковал, да не засел. В том-то все и дело. Ехал по лесу целиком, по кочкам, по кустарнику, и не засел! Скажи я кому-нибудь – не поверят! Засмеют! А потом еще и посветил мне, посигналил – лезь, милок, прямо в болото! Ах я идиот, ах идиот… Ну, кому я доверился, кому?»

«Постой, да он и фуражки не снимал ни разу. Да, да, не снимал… И в чайной за столом сидел в фуражке…»

– Но-о! Е-кэ-лэ-мэ-нэ… – раздалось где-то сзади, совсем близко.

Я обернулся и замер: шагах в десяти от меня что-то чернело: дерево – не дерево, человек – не человек. Вроде бы слишком высокий, и прямо на воде стоит. Меня словно толкнул кто-то, словно в ухо дунул и явственно сказал: «Вот он!» Да, это был он – Пантелеевич, высокий, плечистый – стоял на воде, широко расставив ноги. Я хотел крикнуть, но не смог и попятился назад.

– Да ну же, бегемот! Чего стала!

Захлюпала вода, громыхнуло дровяным стуком колесо, и черный человек колыхнулся, поплыл над водой, растопырив ноги. Да это ж повозка!

– Стойте! – закричал я и бросился к повозке.

Я бежал, разбрызгивая воду, будто на мне был водолазный костюм.

– Стойте!

– Стою, хоть дои, – ответил насмешливо сверху возница. – Откуда тебя вынесло, Христос с тобой?

Он стоял на двухколесной таратайке, держась за вожжи.

Я ухватился одной рукой за нахлестку, вторую подхватил возница и вытянул меня наверх.

– Держись за меня, – сказал он, потом обернулся к лошади и натянул вожжи. – Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ…

Таратайка дернулась и закачалась, словно на волнах поплыла. Лошадь шля по брюхо в воде, все глубже и глубже погружаясь, вскинув морду и тревожно навострив уши. На миг мне показалось, что это не уши, а рога. Я вцепился в брезентовый плащ возницы и крикнул:

– Куда ты правишь?

– Не кричи! Лошадь сама знает. Не замай! Она вывезет. Вот что натворили дожди-то – прямо потоп вселенский. Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ.

Только теперь я почуял, как дрожало у меня все внутри, как ходенем ходили руки и щелкали зубы. В коленях появилась какая-то расслабленность, словно они ватными сделались. Ужасно хотелось сесть. Я крепче держался за возницу, пытаясь унять хотя бы дрожь в пальцах, и не мог.

– Озяб, что ли? – спросил возница.

– Да.

– А ты встань на нахлестки, – сказал он, обернувшись ко мне.

– У меня сапоги резиновые. Да вроде бы мельче становится.

– Она вывезет. Лошадь – скотина тонкая.

– Вы случаем не знаете шофера Пантелеевича из Тумы?

– Кто ж его не знает! Энтот атлет. Машину за передок подымает… А что?

– Да так… – Мне стало стыдно своих недавних страхов и подозрений, я замялся и спросил: – А вы сами-то кто? Кем работаете?

– Я из пастухов. А теперь осеменителем работаю.

– Каким осеменителем?

– Искусственным. Быков теперь перевели, вот я и занимаюсь с коровами. С луговой фермы еду. Раньше там быка держали. А теперь говорят – нельзя. Вредно! Наука, она свою струю ведет. По-новому, значит. – Он помолчал и потом спросил: – Как ты здесь очутился?

– Заблудился.

– Откуда шел?

– Из Тумы.

– Из Тумы? Вон что! А на луга утопал… под самое озеро.

– Дорога увела.

– Это черти тебя завлекли, – сказал он серьезно. – В этом болоте и утонуть не мудрено. Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ.

1964