Страница 4 из 9
На улицах были люди. Немного, но были. Три дамы, — все три в черных брюках и одинаковых матросских блузах, — прошли мимо стрелка по другой стороне дороги, подчеркнуто на него не глядя. Их лица, казалось, плыли над неразличимыми под просторной одеждой телами, точно громадные бейсбольные мячи, только мертвенно-бледные и с глазами. Мрачного вида старик в соломенной шляпе, крепко сидящей на самой макушке, наблюдал за ним со ступеней крыльца заколоченной бакалейной лавки. Худющий портной, занятый с поздним клиентом, на мгновение прервал работу и проводил стрелка взглядом; он даже приподнял лампу в окне, чтоб разглядеть получше. Стрелок кивнул. Ни портной, ни клиент не кивнули в ответ. Он буквально физически ощущал, как взгляды их впились в кобуры на ремнях, низко опоясывающих его бедра. Мальчишка, лет, должно быть, тринадцати, и подружка его перешли через улицу, помедлив лишь на секунду. Шаги их поднимали маленькие облачка пыли, зависающие в воздухе. Почти все фонари были разбиты. Горело лишь несколько, но их стекла давно потускнели от загустевшего масляного нагара. Была тут и платная конюшня. Должно быть, держалась она только тем, что через городок проходил маршрут рейсовых дилижансов. Сбоку от разверстой утробы конюшни трое мальчишек сидели, нахохлившись, вокруг расчерченного в пыли поля для шариков, и молча смолили самодельные папиросы из кукурузных обверток. Их длинные тени пролегли через дворик.
Стрелок провел мимо них мула и заглянул в сумрачные глубины конюшни. Единственная лампа еле-еле коптила. В ее жидком свете вздрагивала и плясала тень, — долговязый нескладный старик в комбинезоне на голое тело поддевал громадными вилами большие охапки сена и размашисто переваливал их на сеновал.
— Эй! — позвал стрелок.
Вилы дрогнули, и хозяин с раздражением обернулся.
— Себе поэйкай!
— У меня мул.
— Хорошо тебе.
Стрелок швырнул в полутьму золотой. Тяжелую, неровно обточенную по краям монету. Сверкнув, она зазвенела на старых, посыпанных сечкою досках.
Хозяин вышел вперед, наклонился, поднял монету и подозрительно покосился на стрелка. На мгновение взгляд его задержался на ружейных ремнях, и конюх кисло кивнул.
— Надолго думаешь его оставить?
— На ночь. Может, на две. А может, и больше.
— У меня нету сдачи.
— Сдачи не надо.
— Кровавые денежки, — буркнул хозяин.
— Что?
— Ничего. — Хозяин подхватил уздечку и повел мула в сарай.
— Оботри его хорошенько! — крикнул стрелок вдогонку. Старик даже не обернулся.
Стрелок вышел к мальчишкам, скорчившимся вокруг поля для шариков. Они наблюдали за всей перепалкой с каким-то презрительным интересом.
— Идет игра? — спросил стрелок, пытаясь завязать разговор.
Нет ответа.
— Вы, пижоны, здесь, что ли, живете? В городе?
Нет ответа.
Один из мальчишек вынул изо рта лихо скрученную папиросу из кукурузной обвертки, зажал в кулаке зеленый шарик, — кошачий глаз, — и пульнул его в круг на земле. Шарик ударил в «квакушку» и выбил ее за пределы поля. Парнишка поднял свой кошачий глаз и приготовился к новому «выстрелу».
— Тут есть где-нибудь ресторан? — спросил стрелок.
Один из них, самый младший, соизволил-таки поднять голову. Уголок его рта украшала здоровая блямба лихорадки, а глаза у мальчишки все еще были бесхитростны и простодушны. Он смотрел на стрелка с затаенным, словно бы льющимся через край удивлением. Так трогательно, так пугающе.
— Если надо пожрать, у Шеба бывает мясо. Бифштексы.
— Это в том кабаке?
Мальчик кивнул, но на этот раз ничего не сказал. Глаза его товарищей сделались вдруг колючими и враждебными.
Стрелок поднес руку к полям своей шляпы.
— Благодарствую. Было приятно узнать, что у кого-то еще в этом городе остались мозги, чтобы хоть что-то сказать.
Он прошествовал мимо, поднялся на дощатый настил и зашагал вниз по улице к заведению Шеба. За спиной у него прозвучал звонкий презрительный голос кого-то из тех, двоих. Совсем еще детский дискант:
— Травоед! И давно, интересно, ты дрючишь свою сестру, Чарли? Травоед!
У входа в кабак горели аж три керосиновых лампы, по одной с каждого боку и еще одна — прямо над дверьми, сильно смахивающими по форме на крылья летучей мыши. Пьяный хор, подвывающий Эй, Джуд уже выдохся, и пианино бренчало теперь какую-то другую, но тоже старинную песню. Голоса шелестели, словно рвущиеся нити. Стрелок на мгновение замешкался на пороге, заглянув внутрь. На полу — слой древесных опилок. У колченогих столов — плевательницы. Стойка — обычная доска, укрепленная на козлах для пилки дров. За нею — заляпанное зеркало, в котором отражался тапер, непременно сутулый на своей непременной вертящейся табуретке. Передняя панель пианино была снята, так что ничто не мешало обозревать, как деревянные молоточки скачут вверх-вниз, пока эта хитрая штука играет. Буфетчица. Светловолосая женщина в грязном голубом платье. Одна бретелька подколота английской булавкой. Посетителей человек этак шесть. Должно быть, все местные; скучковались они в глубине залы, где методично нажирались и равнодушно поигрывали в «Не зевай». Еще с полдюжины сгрудились у пианино. Еще четверо или пятеро — у стойки. И старик с всклокоченными седыми космами, повалившийся на столик у самых дверей. Стрелок вошел.
Головы повернулись, как на шарнирах. Взгляды уперлись в стрелка и его револьверы. На мгновение все затихло, вот только рассеянный тапер так и продолжал наяривать на своем пианино. А потом женщина за стойкой поморщилась, и все стало как прежде.
— Не зевай, — сказал кто-то из игроков в углу и побил червонную тройку четверкой пик, сбросив все свои карты. Тот, чья тройка ушла, смачно выругался, передал свою ставку, а следующий за ним стал сдавать карты по-новой.
Стрелок подошел к стойке вплотную.
— Это у вас подают бифштексы? — спросил он.
— А то. — Она смотрела ему прямо в глаза. Должно быть, когда-то, в начале, она была даже красива, но теперь лицо ее поистаскалось, а на лбу красовался лиловый изогнутый шрам. Она густо его запудривала, но нехитрая эта уловка не скрывала рубец, а скорей привлекала к нему внимание. — Только оно денег стоит.
— Представляю себе. Давай, значит, мне три бифштекса и пиво.
И снова — едва уловимый сдвиг во всей атмосфере. Три бифштекса. Рты наполнились слюною, языки впитали ее с неторопливым и сладострастным смаком. Три бифштекса.
— Это выйдет тебе в пять баксов. Вместе с пивом.
Стрелок выложил на стойку золотой.
Взгляды как будто прилипли к монете.
Прямо за стойкою, слева от зеркала, стояла жаровня с тлеющими углями. Буфетчица нырнула в какую-то маленькую комнатушку сразу же за жаровней и вернулась уже с куском мяса, уложенным на бумажке. Явно не щедрой рукой отрезав три жалких ломтя, она швырнула их на решетку жаровни. Поднявшийся запах сводил с ума. Стрелок, однако, стоял с равнодушным видом, осознавая, конечно, но как бы вскользь, чуть сбившийся ритм пианино, заминку в игре картежников, косые взгляды завсегдатаев.
Тот мужик, подбиравшийся к нему сзади, был уже на полпути к своей цели, когда стрелок увидел его отражение в зеркале. Почти совсем лысый мужик. Рука его судорожно сжимала рукоять огромного охотничьего ножа, прикрепленного к поясу на манер кобуры.
— Сядь на место, — спокойно сказал стрелок.
Лысый остановился. Его верхняя губа приподнялась, непроизвольно — как будто оскалился пес. На мгновение все замерло в тишине. А потом он вернулся к своему столику, и снова все стало, как прежде.
Пиво подали в здоровом стеклянном бокале, правда, надтреснутом.
— У меня нету сдачи, — вызывающе объявила буфетчица.
— Сдачи не надо.
Она сердито кивнула, как будто эта демонстрация финансового благополучия, пусть даже и крайне выгодная для нее, неимоверно ее взбесила. Она, впрочем, взяла его золото, а еще через пару минут на мутной тарелке сомнительной чистоты появились бифштексы, так и не прожаренные по краям.
— А соль у вас есть?