Страница 42 из 56
— Лусилла была сестрой твоей бабушки, — призналась она наконец.
— Я не знала, что у нее была сестра.
Бенедетта пожала плечами.
— Когда ей исполнилось девятнадцать лет, она вышла замуж за фашиста и уехала жить в Рим. Я была еще маленькой, но сплетни… Фашисты заставляли людей воевать, они приезжали из Рима, избивали мужчин или забирали их в тюрьму, если они отказывались. — в рассказах о войне довольно много сходства, и я могла предположить, что произошло дальше. — Этот человек приехал с Лусиллой в большой машине и потребовал, чтобы все мужчины Фиертино шли в армию. Ни один из членов семьи не стал говорить с Лусиллой, и нам, детям, запретили подходить к ней. Я помню, как мы шли по дороге с братом, а она стояла за воротами Fattoria, плача и рыдая. В конце концов, муж посадил ее обратно в машину, и они уехали. — Бенедетта сорвала два спелых помидора и дала один мне. — Ешь, Фанни.
Насыщенный красный, почти цвета крови.
— Потом они вернулись?
— Да, они вернулись. В конце войны твоя бабушка и твой отец ушли с холмов. Немцы взорвали там несколько домов, — Бенедетта указала в сторону Fattoria, — чтобы союзникам было труднее пройти по дороге, а в холмах устраивали засады. Каждый дом в деревне был поврежден. Это было очень плохо. Думаю, они вернулись, потому что Лусилла не знала, что еще можно сделать. На этот раз она сама была за рулем автомобиля. А он сидел сзади, очень бледный, очень жирный, в обнимку с бутылкой коньяка. Она поддерживала его руками и повела в Fattoria просить помощи у своей сестры, твоей бабушки. Она не знала, что там никого нет. — Бенедетта оттянула ткань платья около шеи, чтобы немного охладиться. — Да. — пот блестел в складках шеи. — Той ночью там никого не было, и никто не знает, что произошло. Знаешь, мы каждый вечер прятались в разных домах, и никогда не оставались на вторую ночь в том же месте.
Я слышала некоторые из этих историй от отца; ему их рассказала бабушка. При повторениях истории обычно улучшаются, но в них сохранялись непосредственность и простота, с какой люди готовились к худшему. По ночам женщины складывали свое имущество в коляски и вместе с детьми переносили все, что могли, в безопасное место. Это была лотерея. Часто они выбирали неправильный дом, и под обстрелом их убежище уже не было безопасным. «К тому времени, — говорил мой отец, — мы привыкли к секретам. Знали, куда надо прятать масло, ветчину и сыр. Где надо укрывать кур».
Дойдя до конца грядки, Бенедетта выпрямилась.
— Никто не хотел указать Лусилле и ее мужу безопасный дом. Партизаны сообщили нам, что немцы собираются заминировать дорогу, ведущую из долины на север, так что мы прятались в церкви. Но в конце концов, это были не немцы. Это были… Партизаны спустились с холмов и потребовали выдать им мужа Лусиллы. Никто ничего не сказал, потому что Лусилла все еще была одной из нас.
— И?
— Это была я. — Бенедетта говорила так тихо, что я почти угадывала ее слова по губам. — Я слышала, как партизан спросил: «Где этот человек?». И я подбежала к нему и крикнула: «Я знаю, я знаю», — пропищала она тонким детским голосом. — В Fattoria. - вернувшись на кухню, Бенедетта остановилась перед изображением Мадонны и перекрестилась. — Меня учили всегда говорить правду. Потом мы увидели, что ферма горит. Нам было видно из церкви… но они, должно быть, уже были мертвы.
Я села.
— Мы должны думать так, — сказала я.
Казалось, что прошел час, хотя на самом деле минута или две. Бенедетта добавила:
— Лусилла была хорошей женой, верной до самой смерти.
Позже за пошла на кладбище за деревней. Странная смесь фигур из белого камня, надгробий из цветного мрамора, фотографий на металлических пластинках и грязный пластмассовых цветов. Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти Лусиллу, ее не было среди Баттиста, ее семьи. Она была похоронена в северной части кладбища, в самом углу. Ее камень был простым и плохо обработанным, лаконичная надпись гласила: «Лусилла Баттиста. 1919–1944». Кипарис над ней вонзался в твердое голубое небо. Не было никаких упоминаний о ее муже или детях.
Рауль забрал меня из Casa Rosa в 10:00. Он был одет в отлично скроенные льняные брюки и рубашку, но под глазами у него лежали темные круги.
— Мы едем в Кортону. А потом в Тарквинию смотреть этрусские артефакты. — он одел темные очки. — Я знаю, твой отец всегда ими интересовался. Потом я привезу тебя обратно в Фиертино, и ты сможешь переодеться и отдохнуть. Мне надо будет отлучиться по делам в соседнюю деревню. А потом мы отправимся в La Foce, где мой друг Роберто угостит нас ужином.
— Со мной?
— Он ждет тебя.
Я не могла удержаться от улыбки при виде его уверенности.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
Когда мы добрались до Кортоны, над холмами собирались кучевые облака, но было жарко. В затененном сумрачном ресторане мы заказали итальянские закуски и легкий, острый Пино Гриджо. Я ела и пила с ощущением нереальности происходящего, словно я вернулась домой, но не узнаю ни людей ни предметы. Но мне хотелось знать, что произойдет дальше.
— Спасибо за обед, Рауль. — я подняла свой бокал. — Знаешь, что самое приятное? Не думать о расписании.
В его глазах застыл вопрос.
— Позволь мне быть честным, Фанни. Я надеялся, что ты отблагодаришь меня другим образом. — от этого прямолинейного предложения что-то сжалось у меня в животе. — Мне кажется, это неизбежно, поэтому лучше сказать сейчас, чтобы ты успела подумать и решить.
В Тарквинии мы купили билеты в палаццо пятнадцатого века, где хранились этрусские находки. Мы полюбовались на пару терракотовых крылатых лошадей, бронзовое зеркало перед статуей Афродиты и бронзового Геракла, усмиряющего лошадей Диомеда.
Отойдя на несколько шагов, я случайно бросила взгляд через плечо и увидела их. Я их узнала сразу. За стеклом красиво освещенной витрины лежал надгробный камень. Он был размещен на задрапированном тканью возвышении. Две лежащие рядом фигуры, мужчина и женщина. Она была молодой, с огромными серьгами и ямочками улыбки в уголках рта. Одна ее рука лежала поперек груди, почти касаясь мужчины. Его рука обнимала ее плечи, он тоже улыбался. Надпись гласила: «Супружеская пара, пятый век до н. э.».
То, что я уже знала.
Я прочитала путеводитель:
— «Жители богатых полей Тосканы, славившейся своими пшеничными полями и виноградниками, позже пришедшей в упадок».
— Они выглядят такими естественными, — прокомментировал Рауль, — такими понятными.
Рауль взял у меня путеводитель.
— «Этрусские женщины пользовались свободой, чтобы выходить из дома, участвовать в праздниках и пить вино. Этрусские мужчины уважали своих жен и дорожили их обществом.»
— Ах, — сказала я.
Рауль подчеркнул:
— «При этом они не ограничивали их».
Глава 18
Уилл поразил меня однажды, заметив, что по его наблюдениям депутаты часто не знали за что они голосуют: они просто следовали указаниям лидеров фракций. Он рассказал мне об этом, когда мы ехали на родительское собрание в школу Хлои. Хлое было пятнадцать лет и она вошла в возраст, когда жизнь кажется пьесой, а она исполняет в ней главную роль.
Мы опоздали. Это случилось потому, что Уилл пропустил свой поезд до Ставингтона. «Сделка в чайной комнате». Он влез в машину со словами:
— Не говори ничего, Фанни. Прости, прости.
Я выжала сцепление.
— Если помнишь, в прошлый раз мы явились так поздно, что должны были сидеть за спиной директрисы на стульях для сотрудников.
— Скажи спасибо. Нам пришлось любоваться ее тылом, он безопасней, чем вид спереди.
Уилл всегда умел рассмешить меня. Я протянула руку и положила ему на бедро.
— Так что было на этот раз?
— Было кое-что, — ответил он, став серьезным. — Я хотел бы обсудить это с тобой.
Если Уилл надеялся проникнуть в аудиторию незамеченным, он сильно ошибался. Как только мы вошли в зал, директриса навалилась на него и захватила в плен с помощью старших преподавателей. Я разыскала встревоженную Хлою.