Повести

- Интернат - это не то, - соглашаюсь я. - Тебе другое нужно. Тебе бы вот в суворовское училище попасть - было бы здорово!

- Это тебя Холин научил? - быстро спрашивает мальчик и смотрит на меня настороженно.

- При чем тут Холин? Я сам так думаю. Ты уже повоевал: и в партизанах, и в разведке. Человек ты заслуженный. Теперь тебе что нужно: отдыхать, учиться! Ты знаешь, из тебя какой офицер получится?!

- Это Холин тебя научил! - говорит мальчик убежденно. - Только зря!.. Офицером стать я еще успею. А пока война, отдыхать может тот, от кого пользы мало.

- Это верно, но ведь ты еще маленький!

- Маленький?.. А ты в лагере смерти был? - вдруг спрашивает он; глаза его вспыхивают лютой, недетской ненавистью, крохотная верхняя губа подергивается. - Что ты меня агитируешь, что?! - выкрикивает он взволнованно. - Ты… ты ничего не знаешь и не лезь!.. Напрасные хлопоты…

Несколько минут спустя приходит Холин. Сунув фанерный чемоданчик под нары, он опускается на табурет и курит жадно, глубоко затягиваясь.

- Все куришь, - недовольно замечает мальчик. Он любуется ножом, вытаскивает его из ножен, вкладывает снова и перевешивает с правого на левый бок. - От курева легкие бывают зеленые.

- Зеленые? - рассеянно улыбаясь, переспрашивает Холин. - Ну и пусть зеленые. Кому это видно?

- А я не хочу, чтобы ты курил! У меня голова заболит.

- Ну ладно, я выйду.

Холин подымается, с улыбкой смотрит на мальчика; заметив раскрасневшееся лицо, подходит, прикладывает ладонь к его лбу и, в свою очередь, с недовольством говорит:

- Опять возился?.. Это никуда не годится! Ложись-ка отдыхай. Ложись, ложись!

Мальчик послушно укладывается на нарах. Холин, достав еще папиросу, прикуривает от своего же окурка и, набросив шинель, выходит из землянки. Когда он прикуривает, я замечаю, что руки у него чуть дрожат. У меня «нервишки тряпичные», но и он волнуется перед операцией. Я уловил в нем какую-то рассеянность или обеспокоенность; при всей своей наблюдательности он не заметил чернильного пятна на полу, да и выглядит как-то странно. А может, мне это только кажется.

Он курит на воздухе минут десять (очевидно, не одну папиросу), возвращается и говорит мне:

- Часа через полтора пойдем. Давай ужинать.

- А где Катасоныч? - спрашивает мальчик.

- Его срочно вызвал комдив. Он уехал в дивизию.

- Как уехал?! - Мальчик живо приподнимается. - Уехал и не зашел? Не пожелал мне удачи?

- Он не мог! Его вызвали по тревоге, - объясняет Холин. - Я даже не представляю, что там случилось. Они же знают, что он нам нужен, и вдруг вызывают…

- Мог бы забежать. Тоже друг… - обиженно и взволнованно говорит мальчик. Он по-настоящему расстроен. С полминуты он лежит молча, отвернув лицо к стенке, затем, обернувшись, спрашивает:

- Так мы, что же, вдвоем пойдем?

- Нет, втроем. Он пойдет с нами, - быстрым кивком указывает на меня Холин.

Я смотрю на него в недоумении и, решив, что он шутит, улыбаюсь.

- Ты не улыбься и не смотри как баран на новые ворота. Тебе без дураков говорят, - заявляет Холин. Лицо у него серьезное и, пожалуй, даже озабоченное.

Я все же не верю и молчу.

- Ты же сам хотел. Ведь просился! А теперь что ж, трусишь? - спрашивает он, глядя на меня пристально, с презрением и неприязнью, так, что мне становится не по себе. И я вдруг чувствую, начинаю понимать, что он не шутит.

- Я не трушу! - твердо заявляю я, пытаясь собраться с мыслями. - Просто неожиданно как-то…

- В жизни все неожиданно, - говорит Холин задумчиво. - Я бы тебя не брал, поверь: это необходимость! Катасоныча вызвали срочно, понимаешь - по тревоге! Представить себе не могу, что у них там случилось… Мы вернемся часа через два, - уверяет Холин. - Только ты сам принимай решение. Сам! И случ-чего на меня не вали. Если обнаружится, что ты самовольно ходил на тот берег, нас взгреют по первое число. Так случ-чего не скули: «Холин сказал, Холин просил, Холин меня втравил!..» Чтобы этого не было! Учти: ты сам напросился. Ведь просился?.. Случ-чего мне, конечно, попадет, но и ты в стороне не останешься!.. Кого за себя оставить думаешь? - после короткой паузы деловито спрашивает он.

- Замполита. Колбасова, - подумав, говорю я. - Он парень боевой…

- Парень он боевой. Но лучше с ним не связываться. Замполиты - народец принципиальный; того и гляди, в политдонесение попадем, тогда неприятностей не оберешься, - поясняет Холин, усмехаясь, и закатывает глаза кверху. - Спаси нас бог от такой напасти!

- Тогда Гущина, командира пятой роты.

- Тебе виднее, решай сам! - замечает Холин и советует: - Ты его в курс дела не вводи: о том, что ты пойдешь на тот берег, будут знать только в охранении, вник?.. Если учесть, что противник держит оборону и никаких активных действий с его стороны не ожидается, так что же, собственно говоря, может случиться?.. Ничего! К тому же ты оставляешь заместителя и отлучаешься всего на два часа. Куда?.. Допустим, в село, к бабе! Решил осчастливить какую-нибудь дуреху, - ты же живой человек, черт побери! Мы вернемся через два, ну максимум через три часа, - подумаешь, большое дело!..

…Он зря меня убеждает. Дело, конечно, серьезное, и, если командование узнает, неприятностей действительно не оберешься. Но я уже решился и стараюсь не думать о неприятностях - мыслями я весь в предстоящем…

Мне никогда не приходилось ходить в разведку. Правда, месяца три назад я со своей ротой провел - причем весьма успешно - разведку боем. Но что такое разведка боем?.. Это, по существу, тот же наступательный бой, только ведется он ограниченными силами и накоротке.

Мне никогда не приходилось ходить в разведку, и, думая о предстоящем, я, естественно, не могу не волноваться…

Приносят ужин. Я выхожу и сам забираю котелки и чайник с горячим чаем. Еще я ставлю на стол крынку с ряженкой и банку тушенки. Мы ужинаем: мальчик и Холин едят мало, и у меня тоже пропал аппетит. Лицо у мальчика обиженное и немного печальное. Его, видно, крепко задело, что Катасонов не зашел пожелать ему успеха. Поев, он снова укладывается на нары.

Когда со стола убрано, Холин раскладывает карту и вводит меня в курс дела.

Мы переправляемся на тот берег втроем и, оставив лодку в кустах, продвигаемся кромкой берега вверх по течению метров шестьсот до оврага - Холин показывает на карте.

- Лучше, конечно, было бы подплыть прямо к этому месту, но там голый берег и негде спрятать лодку, - объясняет он.

Этим оврагом, находящимся напротив боевых порядков третьего батальона, мальчик должен пройти передний край немецкой обороны.

В случае если его заметят, мы с Холиным, находясь у самой воды, должны немедля обнаружить себя, пуская красные ракеты - сигнал вызова огня, - отвлечь внимание немцев и любой ценой прикрыть отход мальчика к лодке. Последним отходит Холин.

В случае если мальчик будет обнаружен, по сигналу наших ракет «поддерживающие средства» - две батареи 76-миллиметровых орудий, батарея 120-миллиметровых минометов, две минометные и пулеметная рота - должны интенсивным артналетом с левого берега ослепить и ошеломить противника, окаймить артиллерийско-минометным огнем немецкие траншеи по обе стороны оврага и далее влево, чтобы воспрепятствовать возможным вылазкам немцев и обеспечить наш отход к лодке.

Холин сообщает сигналы взаимодействия с левым берегом, уточняет детали и спрашивает:

- Тебе все ясно?

- Да, будто все.

Помолчав, я говорю о том, что меня беспокоит: а не утеряет ли мальчик ориентировку при переходе, оставшись один в такой темноте, и не может ли он пострадать в случае артобстрела.

Холин разъясняет, что «он» - кивок в сторону мальчика - совместно с Катасоновым из расположения третьего батальона в течение нескольких часов изучал вражеский берег в месте перехода и знает там каждый кустик, каждый бугорок. Что же касается артиллерийского налета, то цели пристреляны заранее и будет оставлен «проход» шириной до семидесяти метров.