Дикое поле

А проникать в прошлое оказалось довольно просто — лишь сломать некие браслетики, витые, в виде змейки, желтенькие или бирюзово-синие. Желтенькие — прямиком в тринадцатый век, ну — и обратно, синенькие — в тридцать восьмой год, в предвоенное время.

Ничего сложного — имей только браслеты, которые, как понял Ратников, были все же в ограниченном количестве — какой-то колдун или шаман где-то на севере их заговаривал, делал… неизвестно, зачем. А людокрады — просто пользовались. И тевтонские рыцари, и новгородцы — боярышня Ирина Мирошкинична такую банду организовала, что будьте-нате! Правда, немцы в конкурентах объявились, да и самый главный ее человечек — садист Кнут Карасевич — не так-то и давно был лично Мишей застрелен в орденском бурге.

Рассказать бы обо всем этом Гансу!

Михаил улыбнулся: а ведь можно рассказать, почему бы нет? Только вот господин подполковник воспримет это все, как байку — и не иначе. А как еще-то?

— У тебя Темка-то, говоришь, в лагере? — вспомнил вдруг Ганзеев.

— Ну да, — оторвавшись от своих мыслей, Миша кивнул. — На Азовском море, там, рядом с Приморском.

— Так это Украина ведь.

— Украина. А лагерь хороший — какая-то художественно-образцовая смена. Темка же у меня не дурак!

— Азовское море, — подполковник мечтательно прикрыл глаза. — Там Мелитополь рядом, Молочанск, Токмак… Дед у меня туда в конце сороковых в командировку ездил, служебную, рассказывал кое-что потом… я еще мал был, мало что запомнил. Он ведь в МГБ служил. Кстати! Людокрады и в те места органы перевозили, но куда конкретно… увы, пока глухо! Местные все клиники проверили — ничего.

— Может, плохо искали?

— Не думаю. Там ведь медучреждений не так уж и много. Скорее всего, те деятели просто свернули свои делишки, так, на время, пока все не уляжется…

— Или сменили место.

— Или сменили место, — Ганзеев согласно кивнул. — И это — даже более чем вероятно. Будем искать. Еще по одной?

— Давай. За твое звание.

— Вчера ж вроде пили… А, впрочем, ладно.

— Слышь, подполковник, — смачно зажевав виски молодым зеленым лучком только что с грядки, Ратников согнал присосавшегося ко лбу комара, — вечером сегодня ребята придут, так, посидеть. С тобой поговорить — с новым-то человеком. Да ты знаешь их — Генка Горелухин, Брыкин, бригадир бывший, да Димыч, старлей, участковый. Посидим.

— Посидим, — улыбнулся Василий. — Только ты меня на рыбные-то места отвези, а то ведь засмеют мужики в отделе, скажут — на Чудское озеро ездил и рыбы не привез!

— Ла-адно, — Ратников шутливо отмахнулся. — Будет тебе рыба, Горелухин таких мест полным-полно знает. Поехали уже — баньку истопим.

Допив бутылку — а что там было пить-то, всего-то пол-литра, — друзья уселись в УАЗик и поехали обратно домой, «на усадьбу», как гордо говорил Ратников. И было ведь чем гордиться — забор, ворота затейливые, с резьбою, дом с наличниками узорчатыми, с крыльцом высоким, недавно пристроенным, с летней кузнею, со светелкою, с беседкой просторной, баней — как же без нее-то? И сарай был — гараж для «Оки» Марьюшкиной — «повозки самобеглой», УАЗик же, словно боевой конь, у ворот всегда стоял — наготове, рядом с велосипедом Темкиным. А во дворе, под навесом — красно-белый «Мерседес», еще довоенного выпуска, ретро. Памятная машинка… На ней в прошлый раз и выбрались.

— Эй, мать! Вот и мы. Вернулись! — постав машину у ворот, Михаил соскочил на посыпанную желтым песком — специально привез — дорожку, засмеялся, замахал руками, углядев возившуюся в огороде супружницу: Маша что-то полола, а Пашка, похоже, спал.

— Вернулись? — бросив все свои дела, Марьюшка подбежала к мужу, поклонилась, как и положено. Смешно было смотреть: в шортах коротеньких, в маечке легкой — поцеловала в губы, ах, совсем еще девочка, нет еще и двадцати, и… не то что б писаная красавица, но миленькая, очень миленькая, с русыми, подстриженными в «каре», волосами, зеленоглазая… На юную Софи Марсо похожа, уж никак не скажешь, что из тринадцатого века дама, да и не дама вовсе — холопка, раба…

А ведь приноровилась и к этой жизни, привыкла, в магазине торговала, уже весь ассортимент выучила, ни в чем не путалась, а на «Оке» ее Михаил лично ездить выучил — больно уж просила. В город, правда, Ратников супружницу не пускал, так: до поселка да обратно в «усадьбу».

Прижав к себе жену, Миша почувствовал под тонкой маечкой ее волнующе упругую грудь, ощутив некое томление, даже головокружение легкое — так бы сейчас и съел, уложил бы вон, в траву… только вот стеснялся гостя.

— Ой! — Маша вдруг тоже спохватилась, залилась краской, убежала в дом, натянув длинную ситцевую юбку.

— Как там малыш? Спит? — снова — уже на крыльце — обнял жену Ратников.

— Спит, — Марьюшка счастливо улыбнулась и тут же, чуть смущенно, спросила: — Любый, я завтра вечером подружек позвала, из причта — Валентину, Глафиру, Любушку. Мы тут посидим, песен попоем.

Миша махнул рукой:

— Да сидите вы, сколько хотите. Любушка — это почтальонша, что ли?

— Да, там робит… работает.

Марьюшка все еще путала иногда слова современные, нынешние, и старые, из века тринадцатого, откуда и сама была родом. Правда, в прошлое ее вовсе не тянуло, отнюдь, она и вспоминать-то про прежнюю свою жизнь не любила — да и что хорошего могла вспомнить раба, сиротинушка? Как измывались, как за скотину держали, как… как подсунули Мише — в качестве подарка.

Наверное, вот именно поэтому, из-за того что там, в своем прошлом, жизнь Машеньки была очень нерадостной и даже можно сказать — беспросветной, к нынешнему своему положению она привыкла на удивление быстро, причем без всяких умственных терзаний и стрессов. Людей нынешних — почти всех до единого — считала Маша на удивление хорошими и добрыми, «домой» ее ничуть не тянуло, а наоборот, первое время юная Мишина супружница все переживала, как бы те злодеи, «шильники», из прошлой ее жизни не явились сюда, не начали б окаянствовать, не сломали бы весь тот уклад, любовно ею взлелеянный — семейный очаг, муж, сын… нет, сыновья — двое: младший, младенец еще, Пашка и старший — Тема.

Кстати, Ратников юной своей женушке документы таки выправил, а проще говоря — купил, с помощью Ганзеева «сделал» паспорт «взамен утерянного», а уж потом и брак зарегистрировали честь по чести и вот, родившегося недавно Пашку.

Если уж по правде, весь современный, начала двадцать первого века, мир Маша считала некой немного волшебной страной, именно «немного», ибо люди-то в любые времена одинаковы, что же касаемо вещей… Ну, вот же — «Окой» управлять научилась, и довольно быстро, Михаил уже и о правах для нее подумывал — чтоб и в город могла ездить, Тему в гимназию отвозить или по торговым делам. Подружки у Марьюшки появились, а как же, коли такая обаятельная барышня в магазине сидит? Валентина с Глафирой — жены замужние, лет на пять Маши постарше, дамы серьезные, а хохотушка Любушка сразу после школы в почтальонши пошла, так, поработать до следующего лета, а уж потом рвануть на поиски счастья в большой город. Любушку, кстати, Ратников в свой магазин взять планировал вторым продавцом — расширялся, да и ребенок малый забот требовал. Тем более, молоденькой совсем девчонке по дальним деревням пенсию разносить уж больно опасно — дураков по нынешним временам много, и за тысячу рублей прибьют.

Вообще же, в поселке Машеньку уважали, даже, казалось бы, самые вредные старушки — всегда приветлива, обходительна, слова грубого не скажет — их стараниями все в округе знали — повезло магазинщику Мише с супружницей!

Привыкала, привыкала Маша потихоньку ко всем современным вещам или, говоря худым словом, — гаджетам: за компьютером, правда, еще не сидела и «живых картин» — телевизора (а Миша его все-таки купил, для Артема больше) — побаивалась, однако мобильником уже пользовалась, да и магнитофоном — Пашке колыбельные песни включала.

А уж трудолюбива была! В магазине с утра до вечера торговала, еще и умудрялась экий огородище содержать — с мужниной помощью, конечно, но тем не менее! Капуста, огурцы, репа, лук-чеснок, морковка, укроп, сельдерей — чего только не было!