Тропа гнева

Слова Рустама взволновали родовитых апасаков и тохаров.

— Светлая голова! — восклицали вожди. — Рустам рассудил мудро!

Разговор перекидывался по первым рядам круга, многие одобряюще зашумели. Знатные вожди понимали: в случае персидского завоевания они пострадают меньше, чем простые общинники. Дарий благоволит к богатым независимо от языка, на котором они говорят. Конечно, если они не так упрямы, как апасак Кунхаз.

— Ты хорошо говорил, Рустам! — воскликнул Сабри. Старейшина сообразил: Рустам хитер, постепенно он станет приближенным Дария, его наместником в стране массагетов. Дружба с таким человеком таит выгоду. И Сабри прокричал басовито:

— Я одобряю твои слова, Рустам!

Но задние ряды хранили молчание. Лица рядовых воинов были суровы и неподвижны, словно высеченные из камня, и голос вождя «соколов» потерялся в толпе, как крик путника, заблудившегося в горах. Только несколько родовых старейшин подхватили, как эхо:

— Рустам!..

— Слышите, о чем они говорят? — Сохраб встревоженно посмотрел на своих воинов. — Они замышляют измену!

Старик злобно сплюнул и, вопреки всем обычаям, взлетел на бугор верхом на коне.

— Рустам! Рустам! — надрывали глотки «богатые стадами».

— Тихо, дети праха! — заорал Сохраб, потрясая дротиком. Голос его, сильный, как рев буйвола весной, перекрыл все выкрики. — Вы бараны или массагеты? Зачем вы слушаете этих лисиц?

Сказано было смело, и по кругу прошел гул одобрения.

— Сабри зовет: «уйдем», — продолжал Сохраб, сдерживая буйного коня. — Кто сказал тебе, Сабри, что олени бегут, когда нападают волки? Олени топчут врага копытами, убивают его ударами рогов, защищая своих оленят! Уйти отсюда? Но как мы бросим землю, на которой издревле живем? Хорошая она или плохая — она родная земля! Пословицу, о которой говорил Сабри, придумали безродные бродяги и предатели. Лучше голод на своей земле, чем богатства, которые сулит нам чужая страна! Боги отвернутся от нас, если мы изменим земле, которая нас взрастила!

Люди замерли, предостережение пастуха всех устрашило.

— Рустам предлагает: «покоримся», — снова заговорил старик. — Ты мудр, старейшина рода Чайки, однако от слов твоих несет смрадом, как от дохлого сома. Ураган, караван… все это лживые слова! Я вижу: когда вы тут болтали, Сабри и Рустам, и когда вы, старейшины, ободряли их криками, вы думали больше о своих шкурах, чем о свободе массагетов!.. Вы говорите: «сын Гистаспа возьмет выкуп и уйдет в свою страну»? Но так бывает, чтобы тигр откусил кабану только хвост и отпустил его? Не бывает! Сын Гистаспа посадит на наши плечи своих сатрапов и оберет нас до нитки, до последнего зерна! Персы и массагеты — одного языка и происхождения? Ах вы, шелудивые ослы! Волк и собака также одного языка и происхождения, но они — заклятые враги! Вон Хорезм добровольно подчинился персам. Что хорошего? С левобережных хорезмийцев дерут налоги. Их царь Шах-Сафар собственную жену не обнимает без того, чтобы об этом не донесли Дарию. Позор, унижение!

Снова по кругу массагетов прокатился гул одобрения. Начинался настоящий разговор.

— Слушайте меня, люди! Рустам и Сабри тут кричали: «Персы — могучи, мы — слабосильны». И вы терпите, массагеты! Кто слабосилен? Откуда вы это взяли? Какой дух вам это нашептал? Что я слышу, разрази меня Митра? Давно ли мы в союзе с дербиками разгромили царя персов Кира? Помните, какое это было прекрасное зрелище: Томирис погрузила глупую голову персидского царя в бурдюк с кровью и сказала: «Ты жаждал крови — пей». Вот какие бывали дела! Никто никогда не победит нас, дети мои. Если сын Гистаспа тоже захотел крови, он, видят боги, напьется ее, как напился Кир!.. Дети мои, старик Сохраб не умеет говорить мягко и гладко, как хвост и грива лошади. Сохраб не просит у вас: «Изберите меня вождем, я спасу племена массагетов». Начальник я или нет, мне все равно. Я — массагет, и Дарию не будет от меня пощады. Врагам нельзя покоряться. Позорно бежать от них. Их уничтожать надо. Бейте Дария, дети мои! Вот слово простого человека.

Тысячи здоровых глоток ответили Сохрабу криками восторга.

— Сохраб! Сохраб! — загремело по кругу. — Избираем тебя! Веди нас в поход!

Речь вождя «оленей» ободрила воинов лучше старого вина.

Но вот Рустам поднял руку. Наступила тишина.

— Ты хорошо говорил, Сохраб, каждое твое слово делает труса храбрецом, — обратился Рустам к одноглазому старейшине, едва сдерживая злобу. — Ты укрепил наши сердца. Мы все готовы бить врага. Так я говорю, массагеты? Но ты не сказал о главном — как бить персов? У нас только два десятка тысяч воинов, а персов — сто тысяч!

— Восемьдесят, — поправил Сохраб. — Около двадцати тысяч персов нашли конец у городища Кунхаза.

— Ладно, — сказал Рустам. — Но кто сломит эти восемьдесят тысяч одними словами? Разве мы дети? Разве мы не понимаем, что, кроме храбрости, нужна еще сила? Так я говорю, массагеты?

— Истинно так! — воскликнул Сабри злорадно. — Если мы выступим открыто, персы обрубят нам уши, как щенятам!

— Если мы выступим открыто?..

Сохраб задумался. Скакун вождя нетерпеливо бил копытами землю. Массагеты притихли. Тысячи глаз жадно смотрели на Сохраба. Неужели и этот окажется болтуном? Массагеты с тревогой ждали, что скажет Сохраб. И если бы старик обманул их надежды, они убили бы его на месте.

— Да, сил у нас маловато, — проворчал Сохраб. Он окинул толпы воинов суровым взглядом и повысил голос. — Так вот, слушайте меня, люди! Сила человека — не в руках, сила человека — в голове. У массагетов мало войска? Ладно! Тогда мы поймаем персидского тигра в ловушку. Все равно шкура с него будет содрана. Старик Сохраб найдет дорогу к победе!

Сохраб оглянулся, наклонился к Рустаму и что-то прошептал. Рустам побледнел и передал слова Сохраба толстяку Сабри. Старейшина рода Сокола затрепетал и обратился к Нури. Тот хмуро выслушал его и повернулся к соседу. За короткое время слова Сохраба обошли все войско, и дрогнули от волнения ряды угрюмых воинов.

Совет Сохраба состоял в следующем: один из массагетов перебежит к персам, обманет их и заведет в безводные пески. Когда персы ослабнут от голода и жажды, массагеты навалятся на Дария и разделаются с ним и с его войском.

— Никто не пойдет на это, — сказал Рустам.

Хорезмиец презрительно сплюнул, отвернулся от Рустама и вынул из ножен кинжал.

— Кто пойдет, подними меч!

И первый поднял оружие над головой. Люди как бы окаменели. Тысячи ног до боли стиснули бока скакунов, тысячи рук застыли на мечах, тысячи губ иссохли от внутреннего жара, тысячи глаз потемнели от печали.

«Нет! — беззвучно кричал один. — Чтобы я навсегда оставил мир?! Ни за что! Пойти к персам — это конец. Схватят, в горло с хрустом войдет нож…» «Почему конец? — говорил себе другой. — Можно завести врага в пески и уйти в темноте». Третьего охватывало сомнение: «Уйти? Не выйдет, персы на шаг не отстанут. Убьют — и больше ничего не будет — ни солнца, ни воздуха». Люди утешали себя: «А зачем так мучиться! Ведь все умирают рано или поздно. Завтра или через два дня в бою тебя настигнет стрела. Не все ли равно?» Но изнутри тут же вскипала волна возмущения: «Нет, не все равно! В бою никто не думает о гибели. Она приходит неожиданно, вдруг, и не успеет человек оглянуться, как он уже мертв. А тут он знает, знает наперед, что его ждет… и должен идти».

И весь этот вихрь мыслей, этот ураган умственного напряжения улегся, наконец, в простое, крепкое, как железо: «должен идти…»

Страшную внутреннюю борьбу массы людей пережили в одно мгновение. Еще вздрагивали ножны, из которых старик Сохраб выхватил свой кинжал. В следующее мгновение могучая сила — сила долга — со скрежетом вырвала из ножен два десятка тысяч мечей и взметнула их к солнцу.

Сохраб посмотрел на Рустама.

— Выбирай!

Всех поразили скорбные нотки, прозвучавшие в голосе вождя.

— Кто же пойдет? — пробормотал Рустам, ослепленный сверканием клинков.

— Я! — ответил Сохраб яростно.