Стрела и солнце

В год смерти Цезаря, чтоб отвести от себя гнев римлян, Асандр объявил себя их другом, весьма кстати отослал императору Антонию, нуждавшемуся в деньгах и союзниках, амфору золота и заслужил не только прощение за убийство Митридата, но и получил согласие Рима именоваться повелителем Боспора,

Вот уже двадцать пять лет, как Асандр сидит на троне.

Знать не ошиблась, вручив Асандру власть! Он железной пятой подавил смуты. Он отстоял Боспор от скифов, огородив свои владения хорошо укрепленным валом. Он отбросил сарматов, напиравших со стороны Танаиса[4], и очистил Меотийское озеро от бесчинствовавших там кавказских пиратов. Боспор опять сделался посредником на торговых путях Причерноморья. В стране как будто водворился мир.

Но надолго ли?

Асандр поднес кувшин к губам, отхлебнул глоток остывшего молока.

Он привык обманывать других. Других, но не себя. Только недалекому человеку могло показаться, что Боспор отныне будет непоколебим, как утес.

Старик понимал: солнце его царства клонится к закату.

И не одного Боспорского царства — весь мир на грани великих перемен, на пороге крушения, каких-то смертельно опасных для Асандра разрушительных событий.

До новой эры оставалось всего семнадцать лет.

Асандр всем существом улавливал близкое, обжигающее дыхание того непонятного и жуткого, что неумолимо, тяжелой поступью, надвигалось на него отовсюду.

Страшная сила нависла над миром Асандра.

Подобно зарницам, предвестникам испепеляющей грозы, сверкали глаза рабов и копья скифов, молча глядевших из тумана на стены греческих укреплений.

Проклятые поклонники солнца, как они кричали сегодня на заре! И пусть солнце пока вновь спряталось за тучи — для них оно все равно взойдет. Асандру ж остался лишь этот пасмурный день, а потом — потом наступит черная ночь.

Грянут восстания. Пожары. Убийства… Боспорянину порой казалось, что в нем, разрывая грудь изнутри, беснуется раб сириец Эвн, поднявший на бой двести тысяч сицилийских невольников; печень терзает раб фракиец Спартак; в сердце вонзает нож Савмак, раб скиф. Немощь угасающего мира сливалась с немощью угасающего Асандра, приобретала в сознании старика многозначительную и жуткую тождественность.

Но Асандр не желал умирать! Ему все еще хотелось вина, нетронутых девушек, соблазнительных зрелищ. Ему хотелось жить.

Старик заглянул в кувшин. Пуст. Только на самом дне плескалось немного белой жидкости. Что делать? Где найдется лекарь, который, пусть за большие деньги, излечил бы загнивающие органы Асандрова мира? Где тот банщик, чьи крепкие руки очистили бы, оживили, наполнили новой силой дряхлый век?

Что делать? Сидеть и покорно ждать конца? Нет! Разве он овца, чтобы безмолвно подставить шею под нож мясника? Не может быть, чтоб не осталось никакого выхода. Выход найдется, если поискать. Еще не все потеряно. Надо сделать все, что он способен сделать, лишь бы отдалить ужасный срок, лишь бы продлить жизнь.

Асандр отбросил пустой кувшин и быстрым шагом направился в покои дворца.

Страх смерти, взбудоражив усталый мозг, прошелся живой искрой по жилам, заставил сильнее биться сердце, вызвал в груди волну сопротивления, пробудил былую подвижность, уверенность в своих силах.

Да, он найдет выход!

Навстречу спешил молодой, тощий, рыжебородый узколицый человек в просторной голубой одежде.

Крючковатым носом, глубокими, близко поставленными глазами и толстой нижней губой он напоминал горца. На белых щеках расплывались золотистые пятна веснушек. Кудри сверкали подобно моткам тонкой медной проволоки. Человек держал в руке лавровый жезл, обвитый двумя серебряными змеями.

То был глашатай Поликрат — единственный смертный, помимо личных рабов Асандра, которому разрешалось входить к царю без доклада.

Глашатай царя обязан доводить до сведения подданных очередные указы дворца, ездить для переговоров к соседним государям и выполнять много других поручения повелителя. Кроме звучного голоса, глашатай должен иметь кучу иных важных качеств: благородное происхождение, ум, хитрость, красноречивость, изворотливость, скрытность, терпеливость и особенно — угодливость и верность.

Поликрат обладал ими в полной мере. Подобно философу Аристиппу, жившему при дворе тирана Дионисия Сиракузского, он покорно, даже с некоторым благоговением принимал плевки рассерженного господина. Царь оплачивал свою прихоть золотой монетой. Оба не могли друг другом нахвалиться.

Да, Поликрат преуспевал! Он был дельный человек — юный мерзавец, способный ради собственного благополучия продать сестру, отравить престарелого отца, торговать женой или, в случае надобности, готовый сам превратиться в женщину.

Старик насупился:

— Чего тебе, Златоцвет?

Поликрат получил от царя это насмешливо-ласковое прозвище из-за огненно-рыжего облика.

— Собрались. Ждут. Томятся.

— Пусть ждут. — Асандр уселся в легкое ореховое кресло. — Ничего с ними не случится. Сейчас выйду. Где Набарзан?

Глашатай крикнул раба.

Брадобрей перс Набарзан распарил щеки царя, приложив к ним кусок ткани, смоченной в горячей воде. Прыщи размягчились. Раб выдавил из них гной, натер лицо Асандра пахучей мазью, набелил и нарумянил так искусно, что дряхлый урод, как мысленно называл царя Поликрат, сразу похорошел и помолодел лет на тридцать.

Через полчаса, одетый в длинный, до пят, пестрый, золотом расшитый кафтан восточного покроя, Асандр — строгий, внимательный — сидел в тронном зале и задумчиво оглядывал приближенных.

Над головой царя свисал шелковый стяг с вышитым гербом Пантикапея: светлый круг, в нем бегущий грифон — крылатый лев-единорог с копьем в пасти; ниже льва золотится крупный хлебный колос. Герб символизировал военную мощь государства и главное богатство — хлеб, хотя, пожалуй, теперь символы не совсем соответствовали горькой действительности; она выщипала грифону перья, обломала рог, а хлеб… хлеба едва хватало самим жителям столицы.

Эвпатриды, то есть «благородные отцы», — владельцы огромных мастерских и быстроходных кораблей, хозяева обширных земельных участков, работорговцы, крупные продавцы хлеба, вина, рыбы, масла, а также старейшины подчинившихся Боспору скифских и маитских племен — все те, на кого опирался или пытался опереться Асандр, выстроились у грязноватых желто-коричневых стен, покрытых давно поблекшей росписью, изображавшей приключения хитреца Одиссея.

Туземцев отличала от жителей столицы диковинная одежда: скифов — мягкие сапоги с короткими голенищами, тонкие войлочные колпаки, кожаные шаровары и куртки; воинственных маитов — косматые бараньи папахи, тесные халаты и узкие штаны.

Впрочем, наиболее эллинизированные из маитов — синды — одевались и говорили уже по-гречески.

И, наоборот, немало греков обрядилось по-азиатски — эпоха голых икр и туник с рукавами до локтей шла на убыль. Сказано в Риме: «Времена меняются — меняемся и мы».

Жрецы зажгли на алтарях душистые травы.

Эвпатриды, опустившись на колени и протянув руки к царю, запели священный гимн.

Асандр, по примеру римского императора Августа Октавиана, насадил среди боспорян культ своего гения. «Благородные отцы» поклонялись ему, как живому богу. И Асандр, утопая в клубах белого, ароматно пахнущего дыма, что исходил от алтарей, и впрямь напоминал олимпийца, парящего в небе и горделиво взирающего через просветы и облаках на унылую землю.

Да, царь заслуживает почестей! Это он спас головы эвпатридов от скифских мечей, их жен и детей от разъяренных невольников, их дома, подвалы, зернохранилища, склады и усадьбы от огня и разорения.

Эвпатриды понимают — железная власть монарха необходима как солнце, воздух, вода, хлеб. Они сами наделили Асандра этой властью.

Но гнет самодержавного правления тяжко давит не только на чернь. Любого «благородного отца», не угодившего царю, могут по одному знаку монарха схватить и растерзать. Пусть Асандр их же ставленник — никто из богачей не осмелится выразить недовольство его жестокостью или, тем паче, восстать против деспота. Убить Асандра — подрубить сук, на котором, дрожа от страха, сидит боспорская знать.

4

Река Дон.