Петька Барин

– А котел?

– Котла нет. Змеевик сварил. Он в печке опрессован. Вон, хозяйка обед варит, и система работает.

На чертежной доске, лежавшей поверх книжного шкафа, был наколот большой лист ватмана с чертежным наброском.

– Это что за конструкция? – спросил я Ступина, указывая на ватман.

– Это пока в карандаше… Наброски, – нехотя ответил он.

– А что набрасываете? Простите, может быть, это секрет?

– Да ну. Какие у нас секреты! Хочу машину сделать для разливки аммиачной воды. Заводские машины очень неудобны. Пока на ней поработаешь, сам весь провоняешь. Громоздкие и для здоровья вредные.

– А что ваш разбрасыватель удобрения? Тот, против которого директор возражал?

– Вы, должно быть, письмо мое читали? На имя директора?

Мне стало так неловко под его пристальным взглядом, будто я запустил руку в чужой карман.

– Да как вам сказать… Специально не читал. Но мне суть пересказали.

– Там никаких секретов нет, – ободрил он меня. – А с разбрасывателем все в порядке.

Он достал из ящика письменного стола информационный листок с синим клише научно-исследовательского института технической информации:

– Вот, институт рекомендует его в серийное производство. И авторское свидетельство выдали.

Я развернул информационный листок; на развороте был фотоснимок трактора с навешенным на раме огромным ковшом разбрасывателя. А внизу два чертежа – тот же ковш в разрезе.

– А скажите, в чем разница вашей машины с известными заводскими образцами?

Ответил скромненько:

– Заводские разбрасыватели надо загружать либо экскаватором, либо вручную. А мой сам черпает удобрения. И производительность у моего вдвое выше.

– Где ж вы научились всем этим премудростям?

– Да какое у меня учение? Так, приблизительно. У отца в кузнице баловался.

Хозяйка принесла нам квашеную капусту, длинно и мелко порезанную, с изюмом, соленые помидоры и грибы.

– Вы что любите выпить? Покрепче или винца?

– Как вы желаете.

– Тогда вот этой помаленьку, – он достал граненый графин со светлой жидкостью, налил в стопки.

Мы выпили. Водка не водка и спиртом не назовешь. Крепкая, и пахнет приятно, и чуть сладимая.

– Что это? – спросил я.

– Кальвадос, – сказал он, довольно ухмыляясь. – По-нашему сказать – яблочная водка. В книжке прочел про это и вот – сообразил.

– А вдруг аппарат у вас заметят? Не боитесь?!

– Мой аппарат – вон кастрюля с тарелкой, да еще конфорка от самовара.

После выпивки он оживился, поглядывал веселее:

– А что? Поди, директор жаловался на меня? От рук, мол, отбился. Так, приблизительно?

– Говорит, что вы отказались сено возить.

– А я свою долю перевез.

– Когда?

– Летом, на тележках. Мы звеном работаем, вчетвером. За нами и луга закреплены. Скосили, согребли. Езжайте, мол, пары парить. Ребята, говорю своим, пристегивай телеги! Ну, пристегнули… Весь свой пай навили да на скотные дворы отвезли. Попутно. За два рейса. А зимой гонять трактора отказался. Дураков, говорю, нет.

– А почему же другие так не сделали?

– Другие? А кто эти другие? Работают скопом, кого куда пошлют. Они и тележки поломали да порастеряли. А кто заботится? Кому надо? Директора вы знаете. Он заботится только о собственной персоне, кабы его не обидели. Заведующий ремонтными мастерскими? Есть такой пост. А человек на посту как чурка на мосту. Полдня ногой не зацепит, не споткнется. Вот о ком написать надо. Хотите расскажу?

Мы выпили еще по стопочке.

– У нас эти журналисты бегают по людям, передовиков ищут. Подойдет к тебе – расскажи, как жнешь, как пашешь? Метод ему открой… Так, приблизительно, а он передаст. Кому, зачем? Да разве по газете мастерству научишься? Ты вон гляди – одни пашут, а другие руками машут. Вот о чем писать надо… Так вот, есть у нас Сенька Горюнов, заведующий мастерскими. Когда-то мы вместе с ним начинали в эмтээсе. Еще на комбайнах С-шесть работали. Заснет, бывало, возле комбайна, подгоняй трактор, цепляй комбайн, гони куда хочешь – не проснется. Каждый день либо пьяный, либо с похмелья. А объяви любую кампанию – он тут как тут, передом лезет, хоть на четвереньках, но впереди. На трибуну не пустят – с места кричит. Мы, говорит, за все отвечаем, потому как на переднем краю стоим. Всем он в зубах навяз, как горькая редька. А тут из совхоза «Память Ильича» просят: дайте заведующего в мастерские. Поактивнее кого. Ну, кто даст хорошего работника? Возьми, боже, что нам негоже. Вот и дали Сеньку на память… Смеялись еще. А он и там не пропал. Смотрю, через десять лет к нам в совхоз переводят. Заведующим. И пошел шуровать. Тут кампания развернулась – металлолом сдавали. Так он все дворы очистил. Ему благодарность вынесли в приказе. И только потом узнали, что он под шумок с ломом отправил исправную коробку передач, дизельный двигатель, бетономешалку и риджерный снегопах… единственный в совхозе. И других же обвинил: не на месте лежали, говорит. Бесхозяйственность! Поглядишь на него – рожа не мыта, не чесана, глаза блестят, как надраенные медные пуговицы, и такая собачья готовность ко всему, что скажи ему: полай, – забрешет! И все ему с рук сходит. Напьется где – приползет ночью до гаража, заведет любую автомашину и домой угонит. Он в Сосновке живет. Да и бросит ее где-нибудь в лесу. И вот что удивительно: так – на ногах не стоит, языком не ворочает, а за баранку сядет – куда хочешь уедет. Я, говорит, трезвею за рулем. Знаний никаких. Но апломба!.. Например, может глядеть вам в глаза и нагло доказывать, что балансиры кареток ДТ-75 чугунные, а не стальные. А то начнет всасывающие окна искать на выхлопном коллекторе… Теперь вы меня спросите: а почему же, за что его держат? А я вам отвечу – запчасти умеет доставать. О! Тут десятерых отставь, а его приставь. Он знает, где взять и кому дать. Тому стакан, этому бутылку, а иному и бабину сунет. Потом спишет… в металлолом. Иначе откуда деньги взять? Ведь он из каждой поездки возвращается пьяным. Да что там говорить! И ведь понимают, что он за работник. Не все, конечно. Директор, к примеру, собой занят. А главный инженер у нас толковый. Иван Тихонович, говорю, сколько ж мы Сеньку Горюнова будем терпеть? А что, говорит, делать? Знаю, что хлюст, да запчасти доставать умеет. Кого поставишь вместо него? Некого. А совхоз без запчастей что телега без колес, с места не стронешься.

Ступин говорил без гнева, не повышая голоса и не подсмеиваясь, с той покойной ровностью, похожей на деловую обстоятельность, с которой он только что пояснял мне выгоды своей машины. И руки держал покойно, на коленях – широкие, обветренные запястья, узловатые пальцы в сбоях и темных отметинах металла.

– И вот что замечательно: на работе он шалопай, а домой к нему заглянешь – полный порядок. И постройка хорошая, и скотина накормлена. Значит, может работать, да не хочет. И он ведь не один такой залетный. Вон, бригадир животноводов, Родька Павлов. На скотном дворе – горлохват: я кормлю! я даю! я плачу! Хотя за всю свою руководящую планиду охапки сена не принес коровам. Скотников материт, к дояркам пристает, за мягкие места хватает. А дома вокруг жены вьюном ходит: Маша, Маша, ты посиди, я сбегаю, напою коровку… Дровец наколю… Или вон возьми управляющего вторым отделением, Федора Шмыгаткина. Технику от агротехники, как говорится, отличить не может. Помню, еще в эмтээсе тянули его, тянули… комсорг! А он выше заправщика тракторов, да и то на конной повозке, так и не поднялся. И на шофера посылали учиться, и на комбайнера – не вытянул. Над ним смеялись: «Федька, шкворень от какого трактора?» – «От колесного». – «Дурак, от четырехногого». Так Шкворнем и прозвали его. Эмтээс ликвидировали, а его куда? Ведь штатная единица! Послали в колхоз бригадиром. Пошел. Отчего не идти? Оклад выше прежнего, и горючее возить не надо. Ходи по избам, агитируй насчет работы. Это он умеет. И теперь на одной агитации держится. Зато дома у него и свиньи, и овцы, и утки, и канки… И одной лихоманки только нет. И дрова ему пилят, и баню топят, и зерно везут. Оплата? По нарядам из совхозной кассы.