Страница 19 из 78
Сивилла вступила в пещеру, и оттуда раздался ее голос, усиливаемый и искажаемый отверстиями в холме. Речь ее все время прерывалась, словно бы кто-то понуждал жрицу говорить, хлестая бичом.
– Вижу я край, который вас примет. Вижу я грозные битвы и Тибр, заалевший от крови. Брань жесточайшая ждет вас и новый Ахилл в Гесперии. Юнона вас гнать не устанет. В брак с иноземкою ты пожелаешь вступить, и это послужит причиною распри великой. Ты в ней одержишь победу. Путь к спасенью начнется в городе, где беглецы обитают.
– Не ново многое из того, о чем ты вещаешь, – молвил Эней, когда успокоилась жрица. – Но немало узнал, о чем раньше не ведал. Просьба есть у меня. Укажи в преисподнюю путь. Видеть хочу я родителя тень. Я его на плечах из пламени вынес. Это он меня надоумил к тебе обратиться.
– В аид опуститься нетрудно, – ответила жрица не сразу. – Путь протоптан туда бессчетным числом людских поколений. Но если жаждет сердце твое дважды проплыть по стигийским волнам, дай себе труд отыскать в чаще лесной ветвь, чьи листья золотым отсвечены блеском. Не смей железом коснуться ее или медью. От древа рукой бестрепетно оторви. Если поддастся, можешь считать, что судьбы к тебе благосклонны. Прозерпине[123] угодна ветвь золотая, ибо будит она во мраке память о солнечном свете[124].
Знай о том, – продолжала Сивилла, – друг твой скончался. Тело его бездыханное ждет погребенья. И прежде чем упокоить его в глубокой гробнице, черных овец заколи, иначе тебе не узреть для живых недоступного царства.
Долу глаза опустив, душою смущенный, к кораблям возвратился Эней и увидел тело того, кому равного не было в искусстве медью людей созывать, возбуждая в них воинский дух. Узнав от друзей, что Мизен стал жертвой тщеславия – он вступил в состязанье с тритоном и был им погублен, – Эней вместе с Ахатом в лес углубился. Шагали они среди огромных деревьев, и мысль Энея не покидала: «Ветвь золотая, где ты?»
И, о чудо! С неба слетела пара голубок и уселась у ног.
– Мать! – взмолился Эней. – Ты хочешь помочь мне? Это птицы твои? Угодно тебе, чтобы я увидел Анхиза? Бессмертная! Не оставь меня в этот час!
Голубки вспорхнули и, прыгая с ветки на ветку, повели за собой. Так очутился Эней у зловонного устья Аверна, гибельного для птиц, но не для посланников бога. Вот и раздвоенный дуб. Блеснула сквозь зелень листьев его желтизна. Вот она золотая, чужеродная дереву ветвь, ствол охватившая как бы огнем. Эней ухватился за сук и его надломил с нетерпением жадным. Как факел, неся его перед собой, двинулся он к пещере Сивиллы, ища благодарным взглядом пернатых посланцев Венеры. Но слились они с синевой.
Сжигание усопшего.
Тем временем все пространство у мыса, где было найдено тело Мизена, наполнилось плачем. Люди вышли на берег с секирами. Вскоре на прибрежном песке появились стволы смолистых елей. Верхушки их оплели ветвями кипариса, дерева смерти. Окоченевшее тело омыли теплой водой. И поднялся к небу стон погребальный. Долг исполняя последний, друзья понесли носилки и прислонили к деревьям. Факел к ним поднесли, огнем обращенный к земле, и вспыхнуло пламя, с треском пожирая останки Мизена, и масло, какое лилось в огонь, и туши заколотых жертв. И вот уже насыпан над кострищем курган, на вершину его водружены пепел и кости в бронзовой урне, труба и доспехи Мизена. Имя его отныне будет носить этот мыс[125].
Тропинка оборвалась вместе с кипарисовой рощей, которую они пересекли, и Эней оказался на берегу источавшего невероятный смрад озера. Вокруг ни деревца, ни былинки. В воздухе ни птицы, ни насекомого. Это преддверие царства смерти? А где же вход? Скользя по каменной осыпи, Эней сделал несколько шагов и увидел две голые скалы и темнеющий между ними провал.
– Сюда! – шепнула Сивилла, и вдруг задрожала под ногами земля и послышалось отдаленное завывание пса.
И вот Эней шагает в густом липком мраке, ощущая движение огромных невидимых тел и биение крыльев. Блеснула молния, и Эней увидел совсем рядом дракона, протянувшего к нему щупальца. Объятый ужасом, он выхватил меч.
– Не бойся, – успокоила его Сивилла. – Это бесплотная тень.
Чудовище отступило само. От показавшейся внизу реки стало немного светлее. Вот и толпа умерших, спешащих к реке, – мужчин и женщин, старцев, старух, юных дев и детей. Их не счесть, как песчинок в песке, как листьев в лесу, сбиваемых осенним ветром.
– Несчастные! – воскликнул Эней. – Что их волнует?
– Равенства нет и средь мертвых, – проговорила Сивилла. – Там за Стиксом должны держать мертвецы ответ за деянья земные. Нет им дороги в аид, пока не покроет земля их останки. Таков закон непреложный, и скорей возвратится от мертвых чудом проникший живой, чем войдет к ним непогребенный. Помню я всех четырех, что до тебя приходили сюда живыми. Первым спустился фракиец Орфей, гонимый любовью к своей Эвридике. Вторым – сын Леды Поллукс. Потом – храбрый Тесей, Прозерпину захотевший похитить, чтобы помочь Пирифою, и Геркулес, вернувший на землю Тесея. Ты будешь пятым, Эней, среди них и последним при жизни моей. А что будет после – сокрыто во мраке.
Слушая жрицу, Эней глаз не спускал со сбившихся в жалкую кучку теней. Две ему показались знакомыми, Оронт с Левкаспидом, оба погибли они во время бури на пути к Карфагену. Тень же одна, подбежав, протянула руки к Энею.
– Это ты, Палинур! – воскликнул сын Венеры. – Кто из всевышних тебя, спутник мой верный и друг, от корабля оторвал и бросил в пучину вместе с кормилом? Помнится, сам Аполлон уверял, что волны и ветры тебе не страшны. Вот и верь обещаньям бессмертных!
– Не от волны я погиб, не от ветра, – скорбно ответила тень. – Морем клянусь, не погружен был я богом в пучину. Вместе с кормилом я в море упал и, за него ухватившись, плыл, охваченный страхом – не за себя, за корабль, гонимый на берег. На четвертом рассвете с гребня волны Италию я разглядел и направился к ней. Забрался на голый утес, цепляясь за камни. Здесь и настиг меня меч дикаря, жадного к моему одеянью. Телом моим ныне играют волны у берегов Велии[126]. Молю тебя, о Эней, отыщи Велийскую гавань и погреби останки мои или помоги мне на челн Харона вступить…
– Как ты смеешь с просьбой такой обращаться к Энею, – перебила Сивилла. – Прочь убирайся, но знай, что время настанет и будешь ты погребен, и потомки тех дикарей, что тебя погубили, искупят предков вину и над телом твоим поднимут холм погребальный. Имя твое получит утес, где ты погиб[127].
И вот в ладье навстречу нам плывет
Старик, поросший древней сединою,
Крича: «О горе вам, проклятый род!
Забудьте небо, встретившись со мною,
В моей ладье готовьтесь переплыть
К извечной тьме, и холоду, и зною…»
Тень отступила, ликуя. Эней и Сивилла продолжали путь к реке. Впереди стал виден Харон, неопрятный старец с веслом[128]. Души тянули к нему руки, умоляя взять на челн. Одних он пропускал, других отгонял. При виде Энея он выкрикнул грозно:
– Эй, человек! Что ты здесь потерял, средь умерших? Знай, что мой челн для теней предназначен, а людей я возить не обязан. Помню, сколько хлопот мне доставил один, уволокший Цербера от царских дверей, а двое безумцев – страшно сказать! – вознамерились похитить Прозерпину[129]. Остановись! Кому говорю? Дальше ни шагу!
123
Прозерпина – римская богиня подземного мира. Она была отождествлена с греческой Персефоной, которая, согласно мифу, отпускалась на весенние и летние месяцы на землю.
124
Это истолкование золотой ветви – поэтическая вольность Вергилия. Как явствует из описания Гомером действий проводника душ Гермеса, золотая ветвь – магическое средство, открывавшее вход в подземный мир. Исследование растительной магии на этнографическом материале стало предметом знаменитой «Золотой ветви» Дж. Фрезера.
125
Мизен (Misenum) – северная оконечность полуострова, образующего Неаполитанский залив с римским городом Путеолами, гавань которого была главной стоянкой римского военного флота в Тирренском море. После ее переоборудования Августом она стала называться Мизенским портом. Во времена Вергилия по соседству с портом находились виллы римских политических деятелей и богачей.
126
Велия (или Велийская гавань) – бухта на берегу Тирренского моря во владениях племени луканов, южнее Пестума. В историческую эпоху здесь была греческая колония Элея.
127
Имеется в виду обряд религиозного очищения местности, практиковавшийся в римскую эпоху с целью избавления от эпидемии, считавшейся карой богов за непогребение трупа.
128
Харон – персонаж греческих мифов о мире мертвых (в римском восприятии – гений подземного мира), перевозивший за мелкую монету на своем челне души умерших через протекавшую в аиде реку Стикс, или Ахеронт, к вратам аида (греки, провожая покойника, клали ему за щеку обол). Его представляли в виде уродливого старика с всклокоченной седой бородой. Вергилий, вопреки своему обычному стремлению внести в повествование этрусскую струю, следует образу Харона, характерному для греков, а не этрусков, которые под именем Харун изображали его на своих фресках как грозного крылатого демона смерти с вплетенными в волосы змеями и молотом в руке, который не перевозит души на челне, а добивает своим молотом умирающего и тащит его в подземный мир.
Данте, следуя за Вергилием в описании входа в царство мертвых, изображает, однако, Харона не безобидным старцем, а бесом:
Скорее всего, это связано с посещением поэтом этрусских гробниц, фрески которых более соответствовали картине христианского ада, чем описанию Вергилия.
129
В этой реплике Харона контаминированы нисхождения в аид Орфея, Геракла и Пирифоя. Слова «от царских дверей», видимо, означают, что в представлении Вергилия Цербер охранял вход не в аид, а во дворец Аида и Персефоны – владык подземного царства.
Вне связи с текстом Вергилия, но по ассоциации с именем его комментатора, память вернула меня к событиям трагического июня 1941 г. Тогда судьба подарила мне, только подступающему к науке о древности, краткую встречу с Эдуардом Норденом, великим филологом, чье имя стоит рядом с именами Т. Моммзена и У. Вилламовица-Мёллендорфа. Спасаясь от преследований на своей родине, престарелый ученый находился в Москве и перед самым началом войны был выдан советским правительством германской стороне на гибель.