Охота на уток

Борис Можаев

ОХОТА НА УТОК

Однажды мне сказал редактор:

– Поезжай-ка в Усингу и напиши очерк о заготовителях пробковой коры, особенно о Сучкове. Он и мастер-заготовитель, и охотник, – словом, на все руки от скуки. Заверни этак покрепче, да про психологию…

И я полетел в таежную глухомань на «кукурузнике». Первым, кого я встретил, подходя к таежному селу, был обыкновенный русский мальчик лет семи. Вся одежда его состояла из застиранных зеленых штанишек. Он стоял на опушке леса, возле дороги и сердито сопел, завязывая резинку штанов. Завязав резинку, он победно посмотрел на меня и серьезно заявил:

– Теперь не спадет.

Не удостоив меня больше ни единым взглядом, он побежал по извилистой тропинке. Однако резинка подвела, и на зеленом фоне травы засверкала белая попка.

Я подошел к нему.

– Как тебя звать?

– Вова, – ответил он, развязывая узелок резинки.

– Сколько тебе лет, Вова?

– Тринадцать, наверно. Мамка мне не говорит, а я не знаю.

Мои вопросы, очевидно, пробудили в нем интерес к моей персоне. Он оторвался от резинки и, сморщив конопатый нос, посмотрел на меня.

– А мамка мне не дает на конфеты копеечки, – испытующе сказал он.

Я дал ему несколько монет.

– А у нас живая утка есть, дикая… – поведал он, решив, очевидно, что даром деньги не берут.

– Почему же она не улетает от вас?

– А мы у нее из крыльев перья повыдергали, – ответил Вова, потом, подумав, добавил: – Ее Толька с Васькой с собой забрали.

– Куда же это?

– На Бурлит купаться. Вон туда, – махнул рукой. – Все иди, иди, потом будет трава, потом дыра большая, вот такая! Пролезешь в дыру – там их увидишь.

– А кто твой отец?

– Сучков.

– Николай Иванович?

– А га.

– Ну, тогда веди меня домой.

Я знаком был с Сучковым. Он заезжал ко мне, привозил множество таежных историй и всякий раз приглашал к себе. В его рассказах много было необычного, загадочного, и сам он казался мне существом романтичным. И вот его сынишка, деловито посапывая, ведет меня к одиноко стоящему домику возле самой протоки.

Навстречу нам бросился со звонким лаем белогрудый кобель.

– Нельзя, Тузик! Свои, – важно сказал Вова, отстраняя морду рослой собаки, приходившейся ему почти по плечи.

Из сеней вышел Сучков в распоясанной косоворотке, в сандалиях на босу ногу. Отворяя двери, он всматривался в меня, наконец улыбнулся.

– Андреич! Вот кто навестил меня в берлоге. Ну, проходи, проходи, – говорил он, пожимая мне руку и обнажая в улыбке ровные крепкие зубы.

Невысокого роста, худощавый, жилистый, заросший черной щетиной, в черной пузырившейся от ветра рубахе, он был похож скорее на таежного бродягу, чем на известного мастера-заготовителя.

– Надумал, значит, – говорил он, усадив меня за стол в сенях и наливая мне кружку мутно-желтой медовухи. – Ну-ка, давай, брат, дерябнем за встречу.

Мы выпили.

– Отдохнуть приехал или по делу?

– Думаю написать что-нибудь о корозаготовителях.

Он засмеялся сильным неторопливым смехом:

– Что это нынче потянуло вас на бархатное дерево, как мух на мед. Ко мне ты уж из третьей газеты приезжаешь.

В сени вышла из избы молодая женщина в повязанном углом платке, в свободной ситцевой кофте, выпущенной поверх юбки, босая.

– Моя жена, Наталья. Познакомься! – сказал мне Сучков.

Наталья неуклюже подала прямую, как лопата, ладонь с жесткими мозолями.

– Что ж вы в сенях уселись? Проходите в избу, – пригласила нас хозяйка.

– А нам и здесь неплохо, – отвечал Сучков, хитровато подмигивая мне. – Достань-ка нам чего покрепче, тогда и в избу зазывай.

– Вовка, подь сюда! – крикнула Наталья и уже в избе наказывала мальчику: – Сбегай в погреб, чашку с грибами принеси.

Пробегая мимо нас, мальчик похвастался перед отцом подаренными мной деньгами.

– Молодец! – одобрил отец. – Где ты раздобыл?

– Дядя дал.

– Ого! Он уже с тебя за постой взял. Вот сорванец! – В голосе отца чувствовалось удовлетворение практичностью сына.

Я с любопытством приглядывался к Сучкову. Своею простотой и откровенностью он вызывал чувство симпатии, и в то же время что-то мне в нем не нравилось.

– А ведь я собираюсь на охоту, уток пострелять. Может, съездите со мной. Здесь недалеко, километров пять будет. Поедемте! Пробковая кора от вас не уйдет – насмотритесь еще.

«А что, – подумал я, – надо своего героя наблюдать не только в деле». И я согласился.

Сучков повел меня в избу смотреть ружья. Изба оказалась довольно просторной, без перегородок. В двух углах стояли деревянные кровати, покрытые сшитыми из лоскутов одеялами, посреди избы – печь и два стола со скамейками. На неоштукатуренных стенах висели плакаты, оленьи рога и ружья.

Мы выпили на дорогу крепкую настойку и закусили солеными грибами. Во время нашей выпивки хозяйка сидела в стороне, спокойно сложив руки на коленях. Такое положение в этом доме считалось, очевидно, обычным, и меня все более занимал характер хозяина.

– Наталья, ружья, – приказал Сучков.

Наталья подала ружья, и мы пошли.

Метрах в десяти от дома протекала заросшая тростником и кувшинками протока. На берегу под развесистым ильмом лежала длинная узкая долбленая лодочка, называемая здесь по-удэгейски оморочкой. Сучков легко поднял оморочку и опустил на воду. Тузик, виляя от радости всем телом, ошалело крутился в ногах.

Я прыгнул в оморочку и еле устоял на ногах. Лодочка дернулась подо мной, вильнула кормой и, зачерпнув воды, закрутилась, готовая вот-вот погрузиться.

– Осторожней, черти тебя драли! – выругался Сучков. – Сиди смирно.

Вскоре оморочка успокоилась. Сучков вычерпал консервной банкой воду, и мы тронулись.

Сучков сидел на носу оморочки и делал плавные гребки двухлопастным веслом. Тонкий нос оморочки рассекал зеркальную гладь протоки, оставляя за собой на воде длинные валики; они медленно бежали к берегам и тихо покачивали круглые листья кувшинок. Часто протока сужалась и в этих местах сплошь перекрывалась кисейными ветвями ильмов, черемухи, оплетенными виноградными лозами. Мы скользили под ветви, пригибая головы, словно в подземные коридоры. Нас обдавало горьковатым запахом черемухи, прохладной влажностью и какой-то торжественной тишиной. Падающие с весел капли звонко тенькали, но лай Тузика, бежавшего по берегу, звучал глухо, как из подполья.

Сучков говорил, лениво пожевывая папироску:

– Люблю я вот так по тайге скользить. Не слышно тебя и не видно… Где утку или гуся подшибешь, где изюбра выследишь, а то и медведь выпрет сдуру на тебя, и его приберешь. Кормит тайга-матушка.

В его неторопливых, спокойных движениях чувствовались уверенность и сила. Казалось, он врос в лодку и лодка стала частью его самого, готовая в любую секунду ринуться в погоню или уйти от опасности.

– Давно вы здесь живете? – спросил я его.

– Шестнадцать лет. Я из-под Ярославля. В тридцать четвертом ушел из родного села. А потом лет пять слонялся по свету. Трудно нашему деревенскому брату к городской жизни привыкать. Я и маляром работал, и плотничал, и даже сапоги вздумал тачать… Все не то. Душа-то на волю просится. Тут и надумал: в учителя сельские подамся! И четыре года тянулся… аж башка трещала. И сдал, сначала за седьмой класс, а потом и педучилище закончил. Стали на работу направлять. «Куда тебя?» – спрашивают. «Куда-нибудь в тайгу, в глухомань», – говорю. Вот меня и прислали сюда. Сначала учителем работал, а теперь в заготовителях числюсь да охотой промышляю. Так-то оно независимей, да и прибыльней.

В тайге показался большой прогал, и сразу стало виднее, как будто солнце выглянуло. Оморочка уткнулась в берег.

– Вылезем на минуту, – сказал Сучков, – у меня тут огородец.

На довольно большом клину земли, притиснутой с трех сторон к протоке, раскинулся огород. На грядках зеленела кустистая картофельная ботва, раскидистая приземистая капуста, помидоры.