Серж Панин

— Но оно не первое!

Такое восклицание из простого эгоизма заставило улыбнуться Мишелину.

— Это очень похоже на тебя, мой тиран! — сказала она. — Нужно, чтобы ты господствовала! Послушай, довольствуйся равенством! Подумай только, что ты имеешь преимущество в том, что я тебя двадцать лет любила, между тем как ему должна вернуть потерянное время. Не старайся делать сравнения между моей любовью к мужу и моей привязанностью к тебе. Будь добра, не относись дурно к моему мужу, а постарайся полюбить его. Я так была бы счастлива видеть вас дружными и без всякой задней мысли иметь возможность смешивать вас обоих вместе в своем сердце.

— Ах, как ты заманиваешь меня лаской! Как ты мила и ласкова, когда захочешь! Как счастлив этот Серж, имея такую жену, как ты! Впрочем, дело ясно: таким всегда даются самые лучшие жены!

— Еще! — сказала Мишелина с сердцем. — Вот, мама, я уж никогда не предполагала, что ты приедешь из Парижа, чтобы наговорить мне много дурного о моем муже.

Госпожа Деварен сделалась серьезной.

— Нет, я приехала, чтобы защищать тебя.

На лице Мишелины показалось удивление.

— Время пришло, чтобы я сказала: тебе серьезно угрожает опасность.

— Моей любви? — спросила молодая женщина изменившимся голосом.

— Нет, твоему богатству.

Мишелина гордо засмеялась:

— Только-то!

Такое равнодушие заставило вскочить госпожу Деварен.

— Тебе легко говорить об этом! Если твой муж так будет продолжать, как в эти шесть месяцев, то не останется ни одного сантима от твоего приданого.

— Что же из этого! — сказала весело княгиня. — Ты нам снова дашь другое.

Госпожа Деварен приняла деловой вид, как при серьезных делах.

— Ай, ай! Неужели ты воображаешь себе, что моя касса без дна? Я тебе дала четыре миллиона при выходе замуж, то есть прекрасный доход в сто пятьдесят тысяч франков, недвижимое имущество на улице Риволи и восемьдесят тысяч франков, которые благоразумно удерживаю у себя в доме и с которых даю вам проценты. Сто пятьдесят тысяч франков уже взяты и, наверно, прожиты. А мой нотариус уведомил меня, что недвижимое имущество на улице Риволи продано, но на деньги не сделано никакого оборота.

Госпожа Деварен остановилась. Она говорила с таким прямодушием, которое делало ее такой сильной.

Глядя пристально на Мишелину, она сказала:

— Известно ли тебе обо всем этом, Мишелина?

Княгиня, глубоко смущенная, так как на этот раз разговор не касался вопроса о чувстве, а о материальных делах, ответила:

— Нет, мама.

— Как же это может быть? — вскричала госпожа Деварен, — Ничего нельзя сделать без твоей подписи.

— Я дала ее, — прошептала Мишелина.

— Ты дала ее? — повторила мать с оттенком невыразимого гнева. — Когда же?

— На другой день моей свадьбы.

— Твой муж имел настолько неблагоразумия, чтобы просить тебя на другой день после брака?..

Мишелина улыбнулась.

— Он ни о чем меня не просил, мама, — сказала она.

—

Я сама ему предложила… Ты выдала меня замуж с условием неприкосновенности приданого.

— Благоразумно! С таким молодцом, как твой муж…

— Твое недоверие должно оскорблять его, и я стыдилась бы… Я ничего тебе не сказала, потому что с твоим характером, как я знаю, ты могла бы помешать браку, а я любила Сержа. Я подписала контракт, как ты желала, а на другой день дала моему мужу полную доверенность.

Гнев госпожи Деварен стих. Она наблюдала за Мишелиной: она хотела знать глубину пропасти, куда бросилась дочь со своим слепым доверием.

— Что же он тогда сказал тебе? — спросила она.

— Ничего, — ответила Мишелина спокойно. — Со слезами на глазах поцеловал меня. Я видела, что эта маленькая любезность шла прямо от сердца, и я была счастлива! Слушай, мама, — прибавила молодая женщина с блестящими глазами при воспоминании испытанной радости, — он может все тратить, потому что я уже заранее вознаграждена!

Госпожа Деварен пожала плечами:

— Милая дочка, — сказала она, — ты поступаешь безрассудно, скрывая все от меня, Боже мой, но что же такое есть в этом молодце, что он сводит с ума всех женщин?

— Всех? — вскричала живо Мишелина, глядя вопросительно на мать с сильным душевным беспокойством.

— Да, это только так говорится, — сказала госпожа Деварен. — Но, моя дорогая, ты понимаешь, что не могу я быть довольной всем тем, что ты рассказала мне сейчас. Слеза и один поцелуй! Черт возьми! Этим не заработаешь и одного франка из твоего приданого!

Мишелина старалась сделать новую попытку, чтобы взять штурмом возмутившееся сердце.

— Но, мама, оставь же меня быть счастливой!

— Можно быть счастливой и не делая глупостей. Нет нужды заводить лошадей для устройства бегов.

— Ах! А какие красивые масти он выбрал! — перебила Мишелина с улыбкой. — Одна вся серая, серебристая в яблоках, другая еще лучше. Одно очарование!

— Ты находишь? Что же, ты не разборчива! — сказала госпожа Деварен, воодушевляясь. — А клуб? А игра? Что ты мне скажешь на это?

Мишелина побледнела и ответила так небрежно, что матери сделалось больно:

— Стоит ли делать столько шуму из-за какого-нибудь ничтожного проигрыша?

Такая постоянная защита Мишелиной Сержа раздражала мать.

— Оставь меня в покое, — с сердцем продолжала она, — мне хорошо все известно, Он тебя оставляет одну почти каждый вечер, чтобы проводить ночи за картами с такими прекрасными господами, которые могут увлечь хоть кого угодно! Дорогая моя, хочешь ли ты, я предскажу тебе судьбу твоего мужа? Он начал с карт, потом занялся лошадьми и кончит дурными женщинами.

— Мама! — вскричала Мишелина, пораженная в сердце.

— А все эти выдумки будут оплачиваться твоими деньгами! Но, к счастью, твоя мать тут, чтобы охранять твое семейное счастье! Ручаюсь тебе, что я так направлю твоего мужа, что в будущем он пойдет по прямой дороге!

Мишелина быстро встала перед своей матерью. Она была так бледна, что мать испугалась. Дрожащим голосом она сказала:

— Мама, если ты хоть слово когда-нибудь скажешь о моем муже, берегись! Я никогда более

с

тобой не увижусь.

Госпожа Деварен отступила. Это уже не была более та слабая Мишелина, находящая силу в слезах, но женщина, горячо любящая и готовая всеми силами защищать любимого ею человека. Мать молчала, не решаясь более говорить.

— Мама, — продолжала Мишелина с грустью, но решительно, — это объяснение было неизбежно. Я уже заранее страдала от этого, потому что чувствовала, что буду поставлена между любовью к моему мужу и моим уважением к тебе.

— Между тем и другим, — сказала горько мать, — я вижу, ты не колеблешься.

— Это мой долг. Если бы я поступила иначе, то ты сама бы со своим здравым смыслом поняла бы, что делаю я дурно.

— О, Мишелина, могла ли я ожидать, что ты так переменишься! — воскликнула мать от отчаяния. — Как будто не ты говоришь, а кто-то другой! Безрассудная! Ты не видишь, куда ты позволяешь себя вести! Ты сама приготовляешь себе несчастье! Не думай, что слова эти внушены мне ревностью! Нет, возвышенное чувство подсказывает мне их, и в эту самую минуту я боюсь, что моя материнская любовь дает мне дар провидения. Еще есть время остановить тебя на пути, по которому ты скользишь. Может быть, ты думаешь привязать мужа своим великодушием? Нет, ты только удалишь его от себя, позволяя ему исполнять все его прихоти. Там, где ты думаешь дать ему доказательства любви, он увидит только твою слабость, Если во всем ты будешь ему уступать, он тебя скоро станет считать за ничто. Если ты будешь всегда преклоняться перед ним, берегись! Он наступит на тебя!