Страница 40 из 58
— Вероятно, я знаю, что он говорил о вас с госпожою де Ретиф.
— Неужели это по вашей просьбе господин Превенкьер имел с нашей приятельницей разговор, который она передала мне отчасти?
Томье говорил с огорченным видом, а его взгляд был полон упрека.
— Не знаю, на что вы намекаете, — осторожно отвечала Роза. — Потрудитесь объясниться.
Он озабоченно покачал головой.
— Это неудобно. Я надеялся, что вы облегчите мою задачу, а вы, кажется, и не думаете! Неужели я не ошибся в том, что вы составили обо мне очень нелестное мнение и что мне понадобится пустить в ход свое красноречие, чтобы оправдаться перед вами?
— Красноречие мне не нужно, но искренность — да.
— О, если вы только требуете откровенности, — весело подхватил Томье, — то я не теряю надежды. Для меня это легче всего, и сознайтесь, я был бы безумцем, если б пытался вас обмануть, тогда как вам ничего не значит уличить меня на каждом шагу. Но позвольте, однако, в чем я должен оправдаться?
— Разве вы не знаете? Неужели мне объяснять вам самой?
Жан опустил голову с усталым видом.
— Как, вечно одно и то же? Неужели я никогда не избавлюсь от этого гнета, не сброшу его со своих плеч? Судите, насколько мне трудно объясниться, по тому, насколько вам трудно меня допросить. Вдобавок все мои оправдания, какие я мог бы привести, ничтожны, потому что я оправдываюсь сам, кроме одного, но этого одного я не могу привести, если не буду уполномочен вами. Назвать вам эту причину моих действий было бы мне бесконечно приятно, и, поверьте, я сделал бы это от всего сердца, потому что чувства, руководящего мною в данном случае, ничто не в силах победить. Оно всевластно распоряжается людьми, и, когда овладевает нами, нам остается одно из двух: или обречь себя на страдания, или быть счастливыми. Между этими двумя крайностями я выбираю последнюю, не сомневайтесь в том!
Томье говорил свою речь с веселой улыбкой, и этот юмористический оттенок придал его сентиментальному излиянию современный и насмешливый характер, которым постоянно отличалось обращение молодого человека.
— Говоря короче, вы намекаете на то, что любите меня, — сказала без обиняков Роза Превенкьер.
— Я и не пытался скрывать от вас этого долее, — отвечал он, взволнованный больше, чем хотел показать.
— В таком случае, милостивый государь, так как сердце не может вместить двух привязанностей, как бы оно ни было обширно, вам надо выбрать что-нибудь одно. Я очень горда и не допущу, чтобы мужчина, который интересуется мною, оставался близким с другой женщиной. Чтобы сделать шаг, сделанный вами сегодня, и чтобы говорить мне то, что я слышала от вас, вы, по моим соображениям, должны были предварительно решиться на то или другое. Я желаю, чтобы вы подтвердили это вполне определенно.
Томье хотел отвечать, но она остановила его.
— Позвольте мне сказать еще одно, Раз я уже заговорила, будет лучше высказаться до конца. После того мне станет легче выслушать вас. Вам может показаться странным, что я затрагиваю такой деликатный предмет. Этому я привожу два извинения: во-первых, у меня нет больше матери, и мне не на кого рассчитывать, кроме себя; во-вторых, я уже не девочка, мне двадцать семь лет, и знакомые, не стесняясь, называют меня старой девой. То, что может быть недостатком в некоторых случаях, в данном случае является преимуществом. Старая дева может все сказать и все услышать. Вот почему я устраиваю сегодня сама свою судьбу и без стеснения обсуждаю с вами вопросы, которые представляют громадную важность для моей будущности.
Он почтительно поклонился:
— Я знал, что вы особа в высшей степени рассудительная, и, позвольте мне признаться, именно эта уверенность, что я могу видеть в вас подругу жизни с широкими взглядами, со здравым пониманием вещей, более всего соблазнила меня. Прелесть лица, прелесть внешности не трудно встретить в нашем кругу. Много раз сталкивался я с обворожительными молодыми девушками, из которых вышли бы жены, достойные любви. Но ясность ума, обширность кругозора, создающие женщин высшего порядка, вот чего не встретишь никогда в сочетании с физическими преимуществами. Я не удивлю вас, сказав, что вы пленили меня своей прелестной улыбкой и чудным взором. Но я хочу выставить на вид то, что вы проникли в мое сердце через мой ум и что я особенно ценю в вас ваши нравственные достоинства.
Говоря таким образом, Томье очень искусно касался самых чувствительных струн самолюбия Розы, превращая в преимущество для нее тот печальный опыт жизни, который она приобрела в труде и бедности. Сказать ей: «Вы мне нравитесь, потому что не похожи ни на одну из моих знакомых молодых девушек» — значило выказать любезность высшей марки. В немногих словах это значило объяснить, что он имеет в виду брак, заключаемый больше из благоразумия, чем по любви, Но утверждать, что в ней жениху нравилась ее рассудительность, было бы ловким приемом, который подавал Розе мысль, что Томье был одновременно и влюблен, и благоразумен. Единственный упрек, который можно было бы ему сделать в настоящем случае, касался его несколько излишнего резонерства.
Роза чувствовала, что Томье чуточку пересаливает в своей ловкости, но он говорил с такой кажущейся откровенностью, он сумел внести в свою защиту столько ласкающей, гордой грации, что она поддалась обаянию его чар и, даже сознавая, что увлечена больше, чем следует, искусным актером, молодая девушка не возмущалась против этого обольщения, до такой степени оно ей было приятно. Однако она объявила напрямик:
— Я принимаю только половину сказанного вами, но и этого достаточно, чтоб удовлетворить мою скромность; я никогда не рассчитывала внушить мужчине пылкую страсть, однако тем не менее сознаю, что заслуживаю некоторого уважения. Итак, я принимаю ваши уверения и верю вашим словам.
Мадемуазель Превенкьер протянула руку Томье. Он взял ее, но не поцеловал и, заглядывая ей в глаза, как будто для того, чтоб глубже запечатлеть в ее сердце свое признание, произнес:
— С этой минуты я принадлежу вам, сударыня, и, кроме вас, ничто более не существует для меня на свете!
Она улыбнулась, закрывая глаза, как будто с тем, чтобы полностью упиться счастьем этого мгновения. Затем, переменив тон, Роза сказала со своей прежней непринужденностью, которой она держалась в своих беседах с Томье:
— Вот это хорошо! С сегодняшнего дня мы будем оказывать друг другу полное доверие. Не желаете ли воспользоваться им, чтобы устранить ненужных посредников? В числе их у нас были довольно сомнительные личности. От них надо избавиться.
— На кого вы намекаете? — спросил Жан со смущением, видя, что здесь готово явиться стеснительное осложнение.
— На госпожу де Ретиф, — прямо отвечала Роза.
— А разве она не была чрезвычайно мила с вами? Вообще это надежный друг.
— Согласна с тем, и я не стала бы придираться к ней, — хотя узнала об этой особе вещи, которые мне не нравятся, — если б была уверена, что она ограничится только ролью приятельницы.
— Чего же опасаетесь вы с ее стороны?
Они с минуту смотрели друг на друга, затем Роза спросила:
— А разве вы-то сами не догадываетесь о том?
— Честное слово, нет!
— Ну, так я просвещу вас на этот счет. С тех пор как мы познакомились с кружком Леглизов, мой отец сильно интересуется госпожою де Ретиф. Я закрывала на это глаза. Отец мой свободен; он нежно любит меня, и ни за что на свете не хотела бы я причинить ему неприятности или горя. Однако я не допустила бы его, по увлечению или по слабости, зайти дальше, чем это позволяет его нравственная безопасность. Госпожа де Ретиф, женщина прелестная, любезная и добрая, до последнего времени отвечала на чувства моего отца таким образом, что это не внушало мне ни малейшей тревоги. Но мне представился случай вникнуть ближе в ее поведение, и я пришла к тому выводу, что на это дело надо взглянуть серьезнее. Благодаря одному неожиданному открытию, госпожа де Ретиф много потеряла в моих глазах; я вижу в ней очень опасную особу. Однако вчера мне пришлось обедать в ее доме в большой компании. Ничто в действиях и словах этой женщины не подает повода к резкому разрыву с нею. Это язва светского общества, где мы вращаемся, что скрытые пороки, которые так многочисленны, не бесчестят людей, предающихся им. С безнравственными личностями продолжают вести знакомство, приглашают их к себе, не вникая в их настоящее поведение, лишь бы они соблюдали приличия. Таким образом, люди порядочные преспокойно проводят время, как сделала я вчера, с женщинами, из которых у каждой есть любовник, причем в числе этих дам находятся и пользующиеся роскошью на средства своих обожателей. Эта вопиющая безнравственность встречает настолько широкую терпимость, что на нее не обращают даже внимания, лишь бы все было прилично и прикрыто внешней порядочностью. Но стоит позволить себе восстать против подобного падения нравов, забвения принципов, чтобы на тебя стали смотреть как на допотопное чудовище, указывать пальцами и, по всем вероятиям, осуждать тебя без милосердия.