Как мы отдыхали

– Ну, что теперь скажете?

– Здравствуйте, Иван Павлович! – сказали бабы хором, чуть подаваясь вперед, как бы в поклоне.

– Отработали, да? Семи часов еще нет, а вы хвост в зубы и по домам? – распекал их Батурин. – Что у вас в ведрах? Клубника?!

– Клубника, Иван Павлович.

– Ах вы, тетери мокрохвостые! Вместо того чтобы работать – опять по траве елозили? На Шенном были? На гривах?

Молчание.

– Я так и знал… Вам же русским языком сказано: не ходите по траве за клубникой! Николай! – обернулся он к механику. – Скосить Шенное! Завтра же.

– Есть, Иван Павлович! Четыре трактора брошу туда.

– Иван Павлович, давай клубнички возьмем на закуску! – сказал Семен Семенович.

– Да во что ее возьмешь? – отозвался тот.

– А вон, в шляпу! – Семен Семенович снял с задней полки соломенную шляпу Батурина, прикрывавшую бутылки с водкой.

– Николай, вылезь-ка, насыпь! – сказал Батурин механику.

Тот вылез из машины и со шляпой Батурина направился к бабам.

– Пожалуйста, Иван Павлович! – с готовностью подалось несколько баб, развязывая свои ведра. – Чего там в шляпу?! Давай в багажник насыпем… А то в кузов?

– Хватит, бабы, хватит, – смягчился Батурин, останавливая их жестом.

Механик насыпал полную шляпу луговой, в зеленых махнушках клубники.

– Бери в карманы! – кричали бабы.

– Мне что ее, сквозь штаны цедить?

– Ну в подол!

– Хватит!

– Иван Павлович, а когда Шенное скосят, можно выходной устроить? На клубнику?!

Батурин взял горсть клубники из поднесенной ему механиком шляпы, попробовал на зуб и сказал:

– Спелая. Ладно, бабы, грузовик выделю. И отвезут вас и привезут.

– Спасибо, Иван Павлович!

– Дай вам бог здоровья, Иван Павлович!

– Мы тебе тоже наберем, Иван Павлович!

– Ага, наберете… репьев на штаны, – сказал Батурин и, обернувшись, шоферу: – Гоняй, Леша, гоняй!

Обрадованные бабы, что гроза миновала, долго еще махали нам вслед.

В Мотках, на высоком обрывистом берегу Прокоши, нас уже поджидали с рыбой: два человека, голые по пояс, в закатанных выше колен брюках, возились возле костра. Один из них высокий, худой, с кипенно-белой грудью, с землисто-красными, как лежалый кирпич, большими кистями рук, словно приставленными от другого тела; второй приземистый, плотный, играя мускулами, блестел на солнце точно полированный. На треноге висел огромный – ведра на два – чугунный котел. Рыба лежала навалом на темном брезенте: толстые, разлапистые, с медным отливом караси вперемежку с сизыми, как дикие селезни, линями.

– Вы что, верхом на попутном облаке приехали? – спросил рыбаков Батурин, вылезая из машины.

– А мы по щучьему велению, по вашему хотению, Иван Павлович, – улыбаясь во все лицо, зычно крикнул от костра тот, что поменьше. Это был егерь здешний, Николай Иванович Бородин, тоже мой дальний родственник.

В худом и высоком я признал Костю Хамова, бригадира рыбаков. Путаясь в словах и суетясь вокруг Батурина, он пояснял:

– Я, значится, как получил задание от Николая Федоровича, что, мол, Иван Павлович гостей повезет в Мотки, на реку. Рыбки, значится, организовать… Мать честная, говорю, у меня и снасти смотаны, и народ на покосе. Коровам, говорю, для себя пошли… разрешил покосить сам Иван Павлыч. А Николай Федорович мне: ты, говорит, рыбак или пастух? Чего на коров хвостом машешь? Смотри, говорит, рыбы не достанешь – хвост оторвем… И сам смеется, и я смеюсь… Пропал, думаю, пропал, а смеюсь… – был он сутул и как-то нескладно скроен, будто наспех гвоздями сшит: плечи узкие, грудь клинышком, а голова большая и чуть вперед подана, словно держать ее трудно, а говорил, как из пулемета чесал. – Я тогда к Бородину: Николай Иванович, выручай, говорю. Заводи мотоцикл, берем ботало, а сети у меня в лугах… Поботаем.

– Хватит тебе, ботало-мотало! – оборвал его Батурин. – Дай другим сказать. – Он обернулся ко мне: – Знаешь, как его пацаны у нас дразнят? Лотохой. Костя, завтра будет дождь? Наверно, будет, наверно, нет…

Семен Семенович и механик засмеялись.

– Значит, наботали? – спросил Батурин егеря, подходя к костру.

Тот не встал, не пошел рассыпаться мелким бесом, как бригадир. Тот знал себе цену. Однако ж отвечал весело:

– Ботать – не языком болтать… Сняли мы с себя штаны, завязали узлами порточины, а в ширинку объявление пристегнули: здесь выдаются делянки на покос. Записывайтесь по очереди. И кинули штаны в бочаг. Вот караси и набились в них.

– О-го-го-го! – загоготали все, как гуси.

И даже Иван Павлович залился так, что лоб и щеки его покраснели.

– Все-таки, где рыбу достали? – спросил Семен Семенович. – За час столько не наботаешь.

– У героя взяли, у героя, – залотошил Костя. – Я говорю: поедем ботать! А Николай Иванович мне: бери поллитру. На нее, говорит, любая рыба клюнет. Верное дело, говорит. Вот тебе взяли поллитру. Привозит он меня на Долгое. А там наш герой сети выбирает. Вот вам и рыба.

– Это что за герой? – спросил я Батурина.

– Из Высокого. Дорожный мастер.

– Прозвище, что ли?

– Зачем? С войны героем вернулся. У него и лошадь своя, и сети. Вроде поощрения ему.

– Так чего делать будем? – спросил егерь. – Архиерейскую, что ли, варить?

– А как же?! Леша, где петухи? – крикнул Иван Павлович.

– В багажнике, – отозвался тот из машины.

– Сейчас я их ощиплю! – кинулся к багажнику Костя-бригадир.

– Погоди ты! – крикнул Леша.

Но бригадир одним духом подбежал к «Волге», ткнул своей пятерней в замок багажника, крышка подпрыгнула кверху, и в то же мгновение из багажника с кудахтаньем полетели во все стороны белые куры и петухи.

– Алексей! Что вы, мать вашу перемать? Головы порубить не могли, а?! – заорал Батурин.

– Дак я говорил заведующему… А тот говорит: на всей ферме ни одного топора. Чем я их отрублю, пальцем, что ли?

– Да ловите вы их, дьяволы! Не то по лугам разбегутся, – кричал Батурин. – Опозорите на всю округу.

Кур ловили всей артелью: разбились в цепь, загоняли их в некошеную траву, а потом глушили, накрывали фуфайками и рубахами.

Из багажника вынули целую корзину яиц, переложенных сеном, с заднего окошка сняли «рядок» водки – четырнадцать бутылок. И заварили архиерейскую уху…

Володя Гладких приехал на вечерней зорьке – мы уж успели выпить как следует. Сидели мы, как древние греки, в земляных креслах, вырытых амфитеатром вокруг дернового стола. На брезентовой подстилке перед нами лежали вареные куры да караси с линями, посыпанные крупной солью; поодаль, чтоб рукой подать, стоял котел с духовитой архиерейской ухой, в которой выварились сперва куры, а потом рыба; яйца рассыпаны были по столу, как горох. Ешь – не хочу. Водку запивали ухой, а кого разбирало – спускался вниз, к реке и в воду – бултых! Отмокали.

– Эй вы, аргонавты! – крикнул, вылезая из ветеринарского «козла», Володя. – Пошто пируем? Какого Зевсова быка задрали?

– Ты чего это? – вскинулся Батурин. – Вроде конокрадами нас обзываешь?

– Это герои древности, – сказал, присаживаясь, Володя.

– Хороши герои – чужих быков забивать, – ворчал Батурин. – У нас тут, брат, все свое… Как в пантюхинской частушке поется: «Мы плевать на тех хотели, кто нас пьяницей назвал. На свои мы деньги пили, нам никто их не давал». – Он поглядел значительно на нас и добавил: – Музыка Глуховой, слова Хамова.

Застолица грохнула, а Иван Павлович пояснил мне:

– Это у нас, в Брехове, самодеятельный хор так объявляет: выступает хор из колхоза имени Марата. Частушки! Музыка Глуховой, слова Хамова, – и сам засмеялся еще раз.

Гладких молчал.

– А ты чего нос повесил, Владимир Васильевич? Бери кружку! Дай-ка я тебе налью, – потянулся к нему Батурин с бутылкой.

– Да погоди ты малость, – поморщился Володя. – Дай дух перевести.

Батурин дернулся и поднял голову:

– Что за тобой, гнались? Или прятался от кого?