Страница 40 из 63
— Че ж теперь Тимке магарыч будешь ставить? — съязвил он.
— Тимке-то магарыч, — беззаботно откликнулась Катерина, — а тебе завидно небось?
— Из-за чего? — не понял Николай.
Катерина все же немного смутилась.
— Ну тебе-то теперь ни грамма нельзя.
— Хм! Я вот возьму да пропущу на пробу. Компанию звать не надо, сами каждый день собираются.
— А ты привечай их больше. Пошли, что ли?
Когда вышли, Катерина буркнула «счас» и, быстро прошагав через двор, скрылась на овечьей карде, Николай встал к куче смерзшегося навоза.
Задувал ветерок, неся редкую колючую крупку, и до фермы, кособочась, они дошли молча. Молчком и расстались, только разом взглянули на лампочку, мимо которой быстро промелькивали белые мушки. Нужна была зима, снег, а вчера опять моросил дождь, мог он пойти и завтра.
В котельной Николай орудовал не то что привычно, но уже как-то без суеты, точно и равнодушно. Едва только наладилась топка, он поправил в головах старый свой ватный пиджак-полупальто и лег на топчан, сощурившись от света новой сильной лампочки.
Котельную он, можно сказать, уже обжил, натащив сюда своих из дома вещей и приспособив их для разного рода удобств. Не облегчения добивался, поскольку перетрудиться тут было невозможно, ну разве что приоглохнуть от шума — старался поскорее обжиться, раз и навсегда забыть долгую бездельную маету. Теперь, на четвертый день, казалось, что получилось, все приладилось.
«А дальше что», — думал Николай, хотя и это уже обдумал за три дня: работать на котле, раз поставили, ждать полного выздоровления, если оно возможно, а там все равно проситься на колесный трактор, чтобы работать тут же, на ферме, или на обработке пропашных.
На котел он теперь взглядывал смело. Вчера даже бросал его без присмотра минут на десять специально. Вышел за дверь, постоял и, бросив взгляд на красно-желтый окоем неплотно прилегающей дверцы топки, пошел к домику, где помещалась и сторожка, и красный уголок фермы. По дороге он еще обернулся, подумав, что истинно дурью мается, но в сторожку все же не вошел. И вернулся в котельную. С первого взгляда ему показалось, что стрелка манометра перешла отметку «два», и он подскочил к крану, пустил пар в емкость с водой, быстро снова взглянул на манометр. Стрелка теперь подрагивала между единицей и двойкой, но, может быть, она там и раньше стояла.
Вспомнив это, Николай усмехнулся, поднял руку и взял у себя за голевой какой-то журнал. Умостив голову, глянул на потрепанные первые страницы и стал нехотя перелистывать, пока не наткнулся на цветную картинку, на красивую, в лиловом платье, купчиху.
«Б. М. Кустодиев. Купчиха», — прочитал он и нисколько не удивился совпадению. Подбородок у этой купчихи был Катеринин. Хорошо им жилось обеим…
Николай листнул журнал дальше, и другая картинка бросилась в глаза. «Красавица», — прочитал он, уперся локтем и сел, чтобы лампочка не била в глаза.
Теперь, на ярком свету, он увидел, что журнал уже захватан чужими руками, но картина словно горячее засветилась из-под грязных пятен.
Это была красавица, действительно. Рыжая, пышная, розовая. Она там собиралась ложиться спать, не успев спять только перстенечек и сережки, когда этот Б. М. Кустодиев и поддел ее на карандаш. «Девка еще», — подумал Николай. Силой отливали ее колени и бедра, прохладно светился живот, и высокая грудь таила, наверное, чистое, глубокое дыхание. И увидел вдруг Николай как бы само здоровье. Картину держали его запачканные узловатые пальцы, сам он силился поглубже заглянуть в эту девичью спаленку, по тут же представил себе, как встрепенулась бы, закрылась, брезгливо и испуганно ойкнула, увидав его, эта красавица. А какое воздушное, алое было у нее одеяло, нарисованное как будто даже с большим старанием, чем все остальное.
Словно очнувшись, Николай быстро взглянул на манометр, потом на дверь и убрал журнал. Посторонний мог бы только одно подумать: сидит и голых баб разглядывает, докатился.
Потом он, конечно, нашел время и перелистал все газеты и журналы, а тот, потрепанный, хотел было взять с собой, показать Катерине, но это, наверное, ни к чему было, она увидела бы только то, что этот Б. М. на бумаге нарисовал.
«На сундуке спит, — определил Николай, еще раз взглянув на картинку. — А в сундуке — приданое. Невеста…»
Давнишний, наверное, это был художник. Давнишний и какой-нибудь хилый, больной, навроде Николая, потому что от здоровья здоровье не ищут. Да и нет сейчас таких спокойных, здоровых и чистых баб. Все ищут кого-нибудь, кто их осчастливит, а эта сама сидит перед сном и думает: осчастливить бы кого…
Потом эта картинка забылась. Придя на обед, Николай обнаружил, что корова проломила кормушку, и, выгнав ее на карду, он до обеда, считай, делал новую.
Катерина предупредила, что вечером будет баня, и приказала являться без задержек.
Но он все-таки задержался, пришлось добиваться, чтобы горючевоз заправил его бак соляркой.
Домой Николай пришел, когда Катерина уже управилась по хозяйству без него и собирала белье для бани. Витька мыться не любил и теперь помалкивал, затаившись в укромном местечке. Но Катерина, приготовив три свертка, все же отыскала его за голландкой и стала одевать.
— Опять глаза на мокром месте, — выговаривала. — Скоро уж один будешь ходить мыться, а все слезокапишь.
— А мылить будешь? — обреченно спросил Витька.
Николай рассмеялся.
— Давай, мать, мы двое мужиков сходим, — предложил.
— Нечего выдумывать, — отмахнулась Катерина.
Она потом купала Витьку в бане, а Николай дожидался их в темном холодном предбаннике, покрикивая через дверь:
— А ко мне лиса пришла! Слышь, Витек? Ры-ыжая, бессты-ыжая! Это кто там, говорит, плачет? Я говорю, никто, иди отсюдова!
— Ага, слышишь? А ну-ка перестань, — приговаривала, плеща водой, Катерина.
— Щипа-ает! — хныкал Витька.
— А ты не три глаза… Ну! Кому говорят!
Потом Николай принял закутанного сынишку и повел его за руку в дом. Катерина догнала их около сеней.
— Да скорее ты! — поторопила. — Застудишь ребенка!
Возле голландки они раздели Витьку, и Катерина стала надевать на него сухое белье.
— Кого ждешь? — спросила она Николая. — Иди мойся.
— А может, — Николай запнулся, — может, вместе сходим?
— А Витьку одного оставим? Иди, не выдумывай!
Николай не думал, что это такая уж серьезная помеха, но настаивать не стал, мылся один. В бане, при свете фонаря, ему показалось, что он даже слегка располнел в последнее время и выглядел вполне здоровым, сильным мужчиной.
Сидя потом с Витькой около голландки, просыхая, он подумал о Катерине, о том, что напрасно они так поддались этой операции. В жене Николай не сомневался, вообще не допускал такой мысли, а вот поладить как-нибудь они могли бы давно… Ему уже и на месте не сиделось отчего-то.
— Витек, ты побудь один тут, а я к мамке сбегаю, спинку ей потру. Только от галаночки не отходи, — сказал он сынишке и стал быстро одеваться.
Завешенное изнутри мешком, окно в бане не светилось, но он знал, как хорошо слышны в бане близкие шаги и под конец прямо крался, волнуясь и задерживая дыхание.
В темном предбаннике, наткнувшись на валенки, он замер, присел, переводя дух, и вдруг почувствовал, что в бане Катерина не одна. Николай живо подобрался весь, прислушался. Плеснула вода в тазике, мокро скрипнула половица, и Катерина вроде как засмеялась и шлепнула ладонью по голому телу. Николай попятился было назад, но, остановленный проснувшейся яростью, вскочил, больно ударившись о крышу, и, нашарив скобу, дернул на себя банную дверь…
Нет, ему показалось, что это его кто-то дернул, встряхнул изо всех сил, а дверь и не шелохнулась.
«На крючке», — понял Николай.
И дернул скобу еще раз.
— Да кто там? — дошел до него мужской голос.
— Я — открывай! — выкрикнул Николай.
— Это чего бы я тебе открыл?
Николай аж задохнулся.
— Открывай, сказано, — не то взревел, не то засипел он страшно.