Страница 38 из 63
— А то съезди к Юрию Петровичу, — загорелся Пашка, имея в виду их бывшего директора, избранного председателем райисполкома. — Многие обращались к нему, помогал. Вот кто помог Карасеву в звеньевых укрепиться?..
— Тут закон надо точно знать, — рассудил без особого интереса Николай. — Он же не глупый, за каждого заступаться.
— Да какой еще закон! — удивился Пашка. — У человека справка, все, а его мордуют.
— Ну ответят из совхоза, что нет свободных мест, и что? Кто я такой, чтобы… если разобраться?
— Ну не знаю.
— А чего знать? Я сам слышал, как твой Юрий Петрович вопросы решает.
Николай уже не раз успел заявить Подтелкову, что согласен на любую работу, но тому уже подсказали, что нельзя Акимову любую давать, загнется, спрос с управляющего будет, а вдобавок ко всему заполучить ярлык душегуба Подтелкову не хотелось.
— Жди, — отвечал он Николаю, — ты же не последний кусок доедаешь.
— Я работать хочу, понимаешь? — горячился Николай. — Надоело пугалом быть.
— Да говорил бы прямо, — ехидничал Подтелков. — «Пу-уга-лом». Жди, сказано, а детский лепет твой уже надоел.
Если говорить начистоту, Николаю уже не раз хотелось напиться, чтобы позабыть обо всем этом хоть на сутки, и противиться этому желанию становилось все труднее.
Хотелось встретиться еще раз с Михаилом Наумовым и сказать ему, что напрасно мается он, ничего такого, что ищет он, нет на белом свете. А тем, кто обнаружил эту пустоту, докопался, надо один рецепт выдавать: полкило водки — и на правый бок…
Но вот однажды Катерина пришла с дойки, разделась, поворчала на них за какой-то беспорядок, а потом сказала:
— Сходи утром в контору. Максим Пленнов с котельной уходит.
— А еще кто об этом знает? — веря и не веря, спросил Николай.
— Господи, да все, один ты… Скажи спасибо заведующему, замолвил уже за тебя слово.
Заведующим Катерина теперь называла соседа Тимку Урюпина.
— А чего это он расстарался? — опросил Николай.
— Расстарается тебе, жди. Я попросила, чтобы сказал на наряде.
— Ну а он точно сказал?
— Подтелков сейчас на ферме был, говорит, знаю, пусть заходит. К директору за приказом поедешь.
Николай помолчал.
— А это какая котельная? — уточнил на всякий случай. — В телятнике?
— Ну там, в нашем гурту.
— Да знаю, знаю…
— Я тоже, наверное, заявление подам в свинарь. Там еще один откормочник будет, заведующий сказал, что примут.
— Завсвинарем?
— Зав, зав, — резковато ответила Катерина, и Николай догадался, что опять она про соседа.
«Благодетель-то еще», — подумал недовольно.
Работать на котельной, рассудил Николай, это еще не самое последнее дело. Это и рано вставать, и поздно возвращаться — все как у людей. Да и зарплата с сотенку будет, не меньше. А там еще как дело поставишь. Николаю казалось, что уж он-то теперь поставит. Он теперь на любой работе стал бы по-другому себя вести, он теперь всему, кажется, и цену и смысл знал.
Наутро Подтелков распорядился коротко:
— Напиши прямо у меня заявление, что, мол, прошу принять меня оператором котельной на МТФ-2. Курсы подготовки прошел, с техникой безопасности знаком.
— На имя директора писать?
— Да. А я ему дополнительно позвоню, чтобы не мурыжили тебя. Галя выписку напечатает, привезешь мне. И не забудь потом к инженеру по технике безопасности зайти, распишешься там в журнале. Вернешься, выписку — Акимовне, а сам к Пленнову, он тебя натаскает хоть маленько. Ясно? Садись тогда и пиши.
Николай снял шапку, примостился на краю стола и вывел на тетрадном листке: «заивление». Но тут заметил описку и попросил другой листок.
— Ошибся, что ли? Давай, вали, ладно, кто там будет тебе ошибки считать.
На центральном отделении Николай пробыл полдня.
Директор его долго задерживать не собирался, только прицепился к заявлению.
— Какие это еще «курсы подготовки»? — спросил строго.
— Ну как поджигать, в смысле запускать котел, — нашелся Николай. — По манометру смотреть…
— По манометру, — усмехнулся директор. — Ты вообще-то тракторист или кто?
— Я на бульдозере работал, пахал, — стал объяснять Николай, — потом мне желудок отрезали.
— Желудок? — директор свел брови. — Давно?
— Да весной еще.
— Весной? Так-так, минутку, — директор выдвинул ящик стола, покопался там, но ничего не нашел. — Фамилия — Акимов? — уточнил. — Так-так. Значит, на бульдозере ты работал и пахал. А сколько, интересно, ты пахал?
— Зябь? Да каждый год… лет двенадцать.
— Гектаров по двести выходило?
— До пятисот, — ответил Николай.
— Я говорю, в среднем.
— В среднем, да.
— Ну хорошо, пятьсот. Пусть даже шестьсот! Но зачем же ты прокурору писал, что десять раз перепахал всю совхозную землю?
— Я? — удивился Николай. — Я не писал…
— Ты бы еще ввернул, что с плугом три раза вокруг Земли объехал — это было бы для государственных органов более убедительно. Писатель… Ты бы прежде подумал, у кого ты просишь. Что ты просил?
— Я ничего не просил, — чувствуя, что покраснел, как пацан, сказал Николай.
— Так я что, выдумал? — директор мельком глянул в чуть выдвинутый ящик стола. — В сентябре, кажется, пересылали мне письмо из прокуратуры.
— Я не писал.
— Ну не знаю, — директор взял дорогую блестящую авторучку, написал что-то на углу заявления, небрежно двинул листок в сторону Николая. — Все, пожалуйста.
В Богдановку Николай возвращался, чувствуя себя оплеванным и пристыженным. Попутно он успел выяснить у шурина, с кем примерно мог спутать его директор, но, понимая, что теперь не вернешься и ничего не докажешь, все равно переживал упрек. Пусть директор ошибся, но ведь говорил-то он с ним, запомнил-то его, Николая Акимова, и теперь будет думать, что он кляузник, бездельник и все такое. Это сильно портило в целом удачный, главный для него день за все полгода, прошедшие после операции. Да вообще-то их, наверное, совсем не бывает на свете, целиком удачных дней, думал Николай, и лучше бы уж никогда не знать и не ждать их.
Он хотел было рассказать свой случай попутчикам в вахтовой машине, но решил, что его попросту поднимут на смех, и промолчал всю дорогу.
Два дня Максим Пленнов, шутя управлявшийся со своими обязанностями, со значением объяснял их Николаю. По его выходило, что важнее и ответственнее работы, чем на котельной, и быть не могло. Увлекаясь, он выдумывал невероятные обстоятельства, к которым и надо было, по его искреннему, на глазах у Николая родившемуся, убеждению, готовиться прежде всего.
— Ты представь, что на улице мороз в полсотни градусов, — говорил Пленнов. — Котел ты запустил, он работает. И вот надо пускать пар в телятник или в родилку. Что делать прикажешь?
— Ну ты говорил уже, — отвечал Николай. — Шланг надо вот на эту или ту трубу надеть, потихоньку открыть кран.
— Правильно, это правильно, — нетерпеливо кивал Пленнов, — но тут как раз Скворцов, молоковоз, приехал и надо ему бочку ошпарить. Спрашивается: а как? Мороз-то — ого-го! Ты шланг стянул, а кругом туман! И этого Скворцова принесло… Он у меня летом ведро отсюда увез, ты с него стребуй. И шланг каждый раз в грязь бросает. А мне его то на трубы надевать, то в емкость совать, вот и полоскай за ним. Ты не поваживай. Сразу как сказал ему: будь добр, Скворешников, — и пусть не расширяется, а то королем тут носится, трезвенник чертов. Видишь, колдобины у двери — его работа! Подъезжает вплотную, болото уж сделалось. Ты не поваживай сразу, и никуда он не денется. И не таких обламывали.
Сам Пленнов уходил с работы совсем, садился на пенсию по инвалидности, рассчитывая иметь приработок летом, в уборочную.
— А тут уж, Коль, невмоготу, — признался. — Главное, кондылять мне далеко, а зимой сквозняки тут. Глянь шею — чирья замучили. Видишь, какой опять проклевывается, не шевельнись.
На прощание Николай поставил ему бутылку «ароматного», чтобы соблюсти обычай и погреть слабое сердце, о котором тоже шла речь в перерывах между объяснениями.