А началось с ничего...

Отец кивнул:

— Верно. И у блохи бывают заскоки. Вы поконкретней.

— Конкретно: позвольте нам кое-где посмотреть.

— На каком основании? А если я вас сейчас вежливо вытурю?

— Вернуться нам недолго, но тогда для вас хуже будет.

— Ты меня не стращай. Я сам кого хочешь напугаю. Мальчишка.

— Так вы разрешаете или нет?

— А вы уверены, что найдете, чего ищете?

— Допустим, уверен.

— Мерин тоже был уверен, что жеребеночка родит. В подпол полезете? Или в погреб вас проводить?

— Угадали, Илья Анисимович: начнем с погреба. Дайте ключик от него.

— А погреб не заперт. Сын! — Сережка вздрогнул. — Зажги им другую лампу.

— Спасибо, у меня фонарик есть. Соболев! Останьтесь здесь.

По двору проползло продолговатое пятно света. Маятник ходиков отсчитывал последние секунды отцовской воли. Вполне могут арестовать. Покаялся — может, и ничего бы, а он вон как грубил. Сейчас вернется, скажет: собирайтесь, Илья Анисимович. Зря он посмеивается, дело не шуточное.

А Зотова нет и нет. Мать посуду перемыла, за квашню принялась, отец на второй заход пошел газету читать, Соболев истомился ждать начальника, топчется под порогом. Неужели еще чего обнаружил?

— Машину подгонять, товарищ лейтенант? — шагнул навстречу ему Соболев.

— Машину раньше нас с тобой подогнали. Видел дрова во дворе? Так вот обратным рейсом мешочки уехали. Надеюсь, на элеватор? — повернулся Зотов к отцу.

— Я-то надеюсь на элеватор, а вот вы то на что надеетесь? А, л-лей-те-нант? Я это так не оставлю.

— Я тоже. До встречи в райкоме.

— Ты нам пальцем не грози. Мне Колчак пальцем грозил. С обыском он явился…

Милиция ушла, отец остался. Вот когда Сергей сообразил, что ведь это и вправду нет никаких мешков. А что теперь ему будет? Будет что-нибудь, отец ремень снимает. Ремень широкий, трофейный, в Антанту с убитого англичанина снятый. Мать в горницу — шмыг. Снял. Сложил вдвое. Пропустил меж пальцев, выравнивая концы. Выровнял. Сейчас ка-ак врежет! Нет, не врезал. Вздохнул, повесил на гвоздь, ворот толстовки расстегивает. Расстегнул до последней пуговички, поскреб грудь, начал стягивать. Толстовка застряла на угловатой голове, затрещали швы. Выкарабкивается из нее, согнулся, а спина мокрая. И вроде бы не у горячей печи сидел.

— П-помоги, д-дармоед.

Стащили вдвоем.

— Ф-фу, чуток было не задохся. — Устало опустился на лавку. — Ну, доволен?

— Чем?

— Тем. Опозорил мать-отца?

— Я, что ли, опозорил?

— Лучше замолчи! «Я, что ли…» А кто?

Сергей вспыхнул, свет потух. Внезапно, без предупреждения. Дом закачался, черпанул темноты через край и пошел ко дну. Отец чертыхнулся:

— Пробалакал с балбесом с этим, не разулся засветло. Еще ведь и огрызается, главное. Марш дрыхнуть!

Наугад он влепил-таки сыну оплеуху на сон грядущий, зашаркал под порог.

Сергей, не раздеваясь, не разобрав постели, повалился на койку. Ему до слез вдруг стало стыдно и что отец ударил его такого большого, и что он побоялся признаться, как, бывало, маленький, когда проливал молоко, и что все еще беспомощный перед отцом.

Не увяжись он тогда за ребятами на станцию — жил бы да поживал себе спокойнехонько. К отцовскому портфелю привыкал бы, отираясь в летние каникулы на элеваторе, когда другие старшеклассники косили сено, помогали убирать хлеб, копали картошку. А там, глядишь, выстроил бы себе рядом с отцовским такой же Великий Устюг, обзавелся скотиной, ел до икоты, потаскивал бы потихоньку хлебушко с элеватора. А что? Вполне могло. У похожих людей и образ жизни одинаковый. Или, может, одинаковый образ жизни делает людей похожими? Хоть так, хоть так правильно. Не-е. Дети никогда не были точной копией родителей. Пусть чуточку, но лучше, умнее, что ли. Конечно. Иначе люди до сих пор носили бы набедренные повязки и кушали сырых мамонтов.

Сергей вскочил, расправил постель, разделся, присел, как сирота в чужих людях, на краешек и опять задумался.

На ноги они меня ставят, обувают, одевают, учат. Чему учат? Нет, бежать, бежать отсюда надо. Куда? Мало ли куда. В ФЗО можно податься. Или в армию. Во! Точно. Начальник милиции на много ли старше — уже лейтенант, орден имеет… Объясню завтра в военкомате: так и так, дескать, повестку в зубы — ту-ту. Ух, и заявлюсь после войны в Лебяжку… Орденов полная грудь да медалей карман… А папаша ждал все-таки, что я заявлю на него. Но кто мог сообщить, неужели Петька? Не верится. Сергей засыпал.

8

А перед Ильей Анисимовичем все же Петька выслужился. Сергей в милицию, он — к Демаревым. Юркнул во двор, по ограде на цыпочках в сенки, просунул голову на кухню. Запах — в глазах помутилось. Вот сыто живут.

— Дядя Илья, а, дядя Илья, можно вас на минутку?

— Чего тебе, Колесов?

— По секрету. Выйдите сюда.

Прикрыл Петька дверь, невмоготу стало, ждет. Слышит — половицы там заскрипели. Идет. Ага, идет. Вышел.

— Н-н, в чем дело?

— Понимаете ли… Надюшка у нас болеет сильно.

— Обращайтесь к врачу, я тут при чем?

— Обращались. Врач советует кормить лучше.

— Так кормите.

— Хлебца она просит, а где его взять? Немножко, с полмешочка пшеницы бы, дядя Илья.

— Х-ха, х-ха, ха! С полмешочка. Ш-шутник. Что у нас, зерносклад?

— Я не задарма прошу, я новость какую-то скажу.

— Что там за новость у тебя? Уж не война ли кончилась?

— Не-ет, война ишо идет. А дадите? С полмешочка. Для вас же лучше делаю. Я ведь могу и не говорить, перебьемся. Только смотрите…

— Ты вот чего, парень, ты не пугай меня, я Колчаком пуганный. Ты, если пришел говорить, то говори. Посмотрю: дать — не дать.

Поозирался Петька на углы демаревских сеней, тянется к волосатому уху губами. Дотянулся:

— Сережка ваш в милицию побежал заявлять, где у вас пшеница спрятана. Вот честное…

— Стервец! Ну, явится он оттуда… Так он что, всем доложился, куда отправился?

— Не-е, мне только. Я его отговаривал.

— Ладно, отговаривал ты…

Илья Анисимович выволок из кармана гремучую связку ключей, отыскал, какой тот, отомкнул кладовку. Кладовка темная, как пропасть: шагни и полетишь в тартарары. Шагнул, возится где-то, еще один замок отмыкает. Возвратился — буханка в руке. Здоровущая буханка, с эмалированный тазик.

— Это тебе задаток, расчет попозже. Если уж друга продал за полмешка зерна… С этого вот и начинаются предатели.

— Сестренка болеет.

— А так не продал бы? Ладно, ладно, хорошо сделал. — Демарев похлопал Петьку по плечу. — Отнесешь своей сестренке хлеб (да спрячь его под пиджак!) — вернешься. Дождись Сережку и смани куда-нибудь. В кино сходите. Денег дать на билет? Потом еще куда-нибудь позови. Понял?

— Понял.

— И никому ни-ни. Понял?

— Что вы, дядя Илья, не маленький. Буду молчать, как земля.

А земля тоже не всегда молчит.

9

Звякнул дужкой подойник, как под ножом заверещал кот. Мертвый проснется. Сергей протер глаза. За оконцем горенки пролитым парным молоком растекалось белое утро. В курятнике горлопанил петух к перемене погоды. Мать гремела на кухне ведром, шлепал тапками отец. Сергею тоже надо бы встать да собираться в военкомат, постричься наголо зайти в парикмахерскую, но после вчерашнего как показываться им на глаза? Притаился, лежит.

Выждал — ушли, наконец. Скорей, скорей надернул костюм — и следом. Выскочил за ворота — у воротного столба Герка. Тесный пиджачок внакидку, книжки под мышкой, постаивает, ждет. Была неволя человеку тащиться с края на край.

— А шо за военные до вас вчора заходылы? Часом, не з Украинского хронту? Воны ночевалы, да?

— Какие военные? Никто не был.

— Я сам бачив, як заходылы. Ты шо, спав? Не чухайся, не чухайся, бо ди штунде зараз бегинт. А портфелюга твоя где?

— Я не в школу, к военкому. В армию проситься.

— У солдаты?

— Нет, в генералы. Ты не желаешь? А то пошли вместе.