Страница 27 из 35
Сергей переступил порог и затоптался в нерешительности. Видок у него: носки мокрые, следы отпечатываются, брюки грязью уляпаны, пиджак помятый. Муж…
— Здравствуйте, — еще раз поздоровался он.
Таисья Петровна, будто не дочери, а ей жить, приценилась к Сергею.
— Здравствуй, здравствуй, добрый молодец. Садись да скажись: чей, откуда? Давно ли знаете друг друга?
— Д-давно. Почти год. Работаем вместе.
— А мы с ее батькой изросли вместе да три года гуляли, прежде чем пожениться. О-хо-хо. Детушки нынче пошли.
— Ладно, мамка, поздно охать. Ешь, Сережка, да спать.
Юлька силой усадила его за стол, подала ложку.
— Отец придет, он тебе покажет, поздно или рано. Не спросилась, не посоветовалась — привела.
Таисья Петровна пригорюнилась, застигнутая врасплох неизвестно чем: счастьем или горем. Маленькая и нестарая еще, она очень походила на Юльку, как говорят, и голосом, и волосом. И на его, Сережкину, мать. Та тоже двоилась: и сына жалко было, и с мужем столько лет прожила.
— Наелся? Идем спать. Мамка, уберешь тут со стола.
Юлька за руку повела Сергея из кухни в горницу, из горницы в горенку. Знакомая архитектура. У них в Лебяжьем такая же была.
Не зажигая света, Юлька разобрала постель, похлопала, взбивая подушки.
— Отвернись, разденусь.
— Я и так не вижу.
— Нет, ты отвернись.
Прошелестело одеяло, пискнула пружина кроватной сетки.
— Юля.
— Чего?
— Мы ведь даже в любви не объяснились.
— Ну объяснись, какая беда. По-моему, и так ясно. Ложись, не майся. Тоже мне муж.
— Скоропостижно как-то у нас получилось.
— Лучше скоропостижно, чем никак.
Сергей приоткрыл дверь, заглянул в щелочку. На кухне у неприбранного стола, подперев щеку, сидела пригорюненная Таисья Петровна.
…Разбудили Сергея голоса. Один хриплый и злой, другой тихий, виноватый.
— Чьи это выходцы в сенках грязные?
— Ой, отец, боюсь и сказывать. Доченька наша зятька привела.
— Ка-го-о? А ты где была? Где была, спрашиваю. Кто он?
— Парень.
— Само собой не девка.
— С ихней работы какой-то.
— К нашему берегу все что-нибудь да прибьет: не навоз, так щепку. Где они?
— Спят еще, поздно легли.
— Вместе? Я их сейчас обженю…
Стукнул об пол снятый сапог, звякнула пряжка ремня, заскрипели половицы. Шажищи топ, топ. Юлька катнулась к стенке, подтолкнула под себя со всех боков одеяло: дескать на одной койке врозь спали, зажмурилась, притворилась, не дышит.
«Неужели войдет, не постучав?»
Вошел. Тесть лет сорока пяти. Рубаха распущена, рукава выше локтей закатаны. Кость крупная. Глаза тяжелые. И ремень держит.
«Неужели совести хватит сорвать одеяло?»
— Ты что здесь делаешь, молодой человек?
Сергей хлоп-хлоп ресницами, а сказать не знает что:
— Доброе утро…
Вышло глупее некуда. Тесть ухмыльнулся.
— Чего щуришься, кот?
— Не кот, а муж, — подала признаки жизни Юлька.
— Ты помалкивай. Этот муж ночевал да скочевал, родители потом за ворота не кажись. Расписались?
— Не-ет. Пойдем сейчас.
Тесть кинул ремень под кровать, покосился на молодоженов, ушел. Пронесло.
— Таисья! Ты что, как пьяная, из угла в угол шатаешься? Завтрак готов?
— Вставай, — толкнула Юлька Сергея. — Особого приглашения не будет. Умывальник на улице. Иди, не укусят. Да пошевеливайся, отец сердится, когда копаются долго.
Но Сергей мылся долго. Фыркал, гремел соском умывальника. Юлька стояла сзади с полотенцем, торопясь рассказать, какая у них корова дойная, да как звать собаку, да сколько картошки посажено.
На крыльце появился Семен Макарович.
— Ты, зятек, шибко мне тут сырость не разводи. Два пальца помочил, глаза протер — и хорош. Щи остынут.
Блюдо горячих щей стояло на середине стола. Вокруг него четыре ложки с короткими черенками, четыре куска хлеба, четыре рюмки.
— За родство. — Семен Макарович, не чокаясь ни с кем, выпил, понюхал хлеб, тут же откусил его, взялся за ложку, похлебал, вылавливая кубики сала. — Ты… Как тебя… Сергей? Кем работаешь?
— Подручный штамповщика на семитонном. Третьим.
— Знаю, денежный штампишко. А отец?
— Директором элеватора. В Лебяжьем.
— Шишка. Шишка, не шишка, место бугроватое. Вот узнает, что его сынка дочь рядового столяришки на себе оженила…
Таисья Петровна прослезилась, Юлька залилась краской и сильно наклонилась над столом.
— В чашку не свались, утонешь, — прикрикнул на нее отец. — Застеснялась. Мужика привести не стеснялась.
Юлька выпрямилась.
— А кто виноват, что я так сделала? Кто? Мне третий десяток идет, а ты готов был меня, как Трезора, на цепь посадить. С парнем каким увидишь — целый допрос устраиваешь: кто, да чей, да сколько получает…
— Ну уж ты вспомнила и те гвозди, на которые бог шапку вешал, — не дал договорить Семен Макарович. — Вы вот что, дети, в загс успеете. Дрова вон надо пилить-колоть. Сена на зиму припасать. Впрягайся, зятек. Дом не велик, да лежать не велит.
Вот это подженился, так подженился Сергей. Смену оттанцует возле штампа да бежит аж к копровому цеху тестя с травой для коровы встречать. Тесть вязанку наклал — позвонки чикают. Тащит, в три дуги согнулся, соседки с подсолнухами сидят у палисадников, перехихикиваются:
— Ну, знать, Семен все перетаскал с завода, до травы добрался.
Развязал ее Сергей, по крыше сарайки разбрасывает траву, чтобы сохла, — доски в середине вязанки, заготовка на шифоньер. Приданое дочери готовит. Схватил топор, но не доски эти рубить, чурбаки колоть. Чурбаки березовые, волокнистые. Лупишь, лупишь обухом об колодину, молотишь, молотишь. Хребтина трещит, дровина нет.
Сто раз намеревался побеседовать с тестем Сергей, что он не индийский слон, не годится так, но поднятый будильником в самую критическую минуту, летел к умывальнику, мочил два пальца, протирал глаза, — умываться быстро научился, — падал за стол. А на столе утром щи, вечером щи. И соленые-соленые.
Не утерпел, спросил однажды:
— Зачем вы столько соли сыплете?
— Лучше не прокиснут.
— Привычка с войны, зятюшка. Пьешь — значит, сыт.
— Так война когда уж кончилась. Сейчас-то можно жить.
Тесть облизал ложку, вытер губы воротом расстегнутой рубахи.
— И потом, наверно, — Сергей глянул на Юльку, ожидая поддержки, — пора из отдельных тарелок есть.
— Брезгуешь? — прищурился Семен Макарович. — Мы тобой не брезгуем. Явился на готовенькое. Вот когда мы с Таисьей у вас будем на иждивении…
Семен Макарович закатил глаза к потолку, прислушался. Завод звал на работу.
— Гудит гудило. Не рассусоливайте. Интеллигенция.
Со двора Семен Макарович выходил последним. Просунет в дыру руку до плеча, закроет воротца на засов, подергает для успокоения души и, пока за угол не повернет, все оглядывается.
— Вы, папаша, шагайте. Нам с Юлькой посекретничать надо.
— Для секретов бог ночь выдумал. Какие могут быть тайны от родителя?
— Не тайны, посоветоваться хотим, кого на свадьбу приглашать.
— Не вздумайте цеховиков называть. У Юльки теток, что у иной собаки блох. Все прискачут, дай-ка.
А они собрались сюрприз бригаде преподнести. Отнекивались, начнут допытываться, не разговаривали друг с другом на людях, чтобы потом: уважаемые и так далее, убедительно просим… Интересно бы получилось.
Юлька понурилась, плетется. Сергей кусал губы. Хуже всего, когда загадаешь что-нибудь и не выйдет. Угнетает. Откуда берутся такие Семены Макаровичи? Их, может, всего-то два, и те на долю Сергея достались. Нет, этот, пожалуй, похлеще Ильи Анисимовича. Юльку жалко, а то бросил бы все к черту.
27
В раздевалке теперь его шкаф рядом с Вовкиным, специально поменялся. Шрамм быстро переоделся и болтик в замочные петли воткнул, Сергей возится, в штанину ногой никак не попадет.
— Ты, друг, через почему такой сонный? В кахей подолгу играешь? Шайбу-шайбу. Да?