Страница 75 из 75
Он состоит из трех частей, или, если можно так выразиться, из трех действий. Первая часть — собственно цветник, вторая — плодовый сад, третья — роща. Все эти три части обнесены общей оградой, со стороны входа их замыкают строения замка и фермы, налево забор, направо стена, и в глубине стена. Справа входишь в цветник. Он весь был засажен смородиновыми кустами, а теперь зарос дикой растительностью и заканчивается высокой каменной террасой, украшенной балюстрадой с двояко выпуклыми балясинами. Это был барский сад в старом французском стиле; сейчас все в нем — разрушение и тернии. Пилястры увенчаны шарами, которые имеют вид каменных ядер. До сих пор насчитывают сорок три цельных балюстрады, остальные лежат в траве. Почти на всех видны следы от ружейных пуль. Одна балюстрада, совсем разбитая, валяется тут же, как сломанная нога.
В этот-то сад, пониже плодового, забрались шесть вольтижеров и, не имея возможности оттуда выбраться, запертые и затравленные, как медведи в берлоге, вступили в бой с целыми двумя ганноверскими ротами, из которых одна была вооружена карабинами. Ганноверцы облепили балюстрады и палили сверху. Вольтижеры, отвечая снизу, — шестеро против двухсот человек, неустрашимые, без всякого прикрытия, кроме смородинных кустов, дрались четверть часа, прежде чем умереть.
Надо взобраться на несколько ступеней, чтобы перейти в сам фруктовый сад. Там, на пространстве нескольких квадратных саженей, тысяча пятьсот человек пали за какой-нибудь час времени. Стена словно опять готова к бою. Все тридцать восемь бойниц, пробитых в ней англичанами в разных местах, уцелевших до сих пор. Перед шестнадцатой бойницей находятся две английские гранитные могилы. Бойницы существуют только в южной стене; главная атака была направлена оттуда. Стена эта была замаскирована с наружной стороны высокой живой изгородью; французы наступали, думая, что имеют дело с одной этой изгородью, перелезли через нее и увидели перед собой стену, препятствие и засаду; позади них была английская гвардия, впереди огонь изо всех тридцати восьми бойниц сразу целая гроза картечи и пуль; бригада Суа полегла тут на месте. Так началась битва при Ватерлоо.
Фруктовый сад, однако, был взят. У французов не было лестниц, они карабкались, цепляясь ногтями. Завязался рукопашный бой под деревьями. Вся трава была пропитана кровью. Целый нассауский батальон, семьсот человек, был разгромлен здесь. С наружной стороны стена, против которой были направлены две батареи Келлермана, вся изуродована картечью.
Но даже в этом саду, как и во всяком другом, отражается веяние весны. У него свои полевые цветы, свои маргаритки, в нем растет высокая трава, в которой пасутся рабочие лошади, волосяные веревки, на которых сушится белье, протянуты между деревьями и заставляют прохожих нагибать голову; идешь по этой рыхлой земле, и нога вязнет в кротовых норках. В траве виднеется ствол, вырванный с корнем, зеленеющий. Майор Блакман прислонился к нему, испуская последний вздох. Под соседним большим деревом пал немецкий генерал Дюпла, потомок французской фамилии, бежавший после отмены Нантского эдикта. Тут же рядом склоняется старая больная яблоня с перевязкой из соломы и глины. Почти все яблони так и падают от ветхости. Нет ни одной, которая не получила бы пули или картечи. Скелеты высохших деревьев изобилуют в этом саду. Вороны летают по веткам; за садом — роща, полная фиалок.
Бодуэн убит, Фуа ранен; пожар, резня, избиение, целый поток английской крови, неистовое смешение немецкой и французской, целый колодец, заваленный трупами, нассауский и брауншвейгский полки истреблены, Дюпла убит, Блакман убит, английские гвардейцы перебиты, Двадцать французских батальонов из сорока, входивших в корпус Рейлля, разбиты, три тысячи человек, скученные в этой жалкой ферме Гугомона, изрублены саблями, перерезаны, перестреляны, сожжены; и все это ради того, чтобы нынче какой-нибудь крестьянин говорил путешественнику: «Господин, пожалуйте три франка; если вам угодно, я объясню вам все подробности битвы при Ватерлоо».
III. 18 июня 1815 года
Вернемся назад, — это одно из прав рассказчика, — вернемся к 1815 году и даже немного ранее того времени, когда началось дело, рассказанное в первой части этой книги.
Если бы не шел дождь в ночь с 17 на 18 июня 1815 года, будущность Европы была бы иная. Несколько лишних капель дождя завершили эпоху побед Наполеона. Для того чтобы Ватерлоо стало концом Аустерлица, Провидению понадобилось немного дождя, и какой-нибудь тучи, проплывшей по небу в неблагоприятном направлении, было достаточно, чтобы перевернуть вверх ногами целый мир.
Битва при Ватерлоо могла начаться не раньше половины двенадцатого, и это дало время Блюхеру подоспеть на помощь. Почему она не началась раньше? Потому что почва была влажная. Пришлось подождать, пока она несколько подсохнет, чтобы артиллерия могла маневрировать.
Наполеон был артиллерийский офицер, и это отражалось во всем. Этот удивительный полководец весь в словах своего доклада директории об Абукире{140}: «Такое-то наше ядро убило шестерых человек». Все его планы сражений приспособлены для ядер. Сосредоточить артиллерию на такой-то данный пункт — для него это был ключ победы. Он смотрел на стратегию неприятельского генерала как на цитадель и пробивал в ней брешь. Он осыпал слабое место залпами, он завязывал и заканчивал сражения пушкой. Гений его отчасти был в стрельбе. Проломить каре{141}, стереть в прах полки, смять ряды, сокрушить и рассеять массы — для него все заключалось в этом — разить, разить беспрерывно, и он вверял это дело пушечному ядру. Вот — грозный метод, который в соединении с гением делал непобедимым в течение пятнадцати лет этого мрачного атлета войны.
18 июня 1815 года он тем более рассчитывал на артиллерию, потому что превосходство в численности ее было на его стороне. У Веллингтона было всего сто пятьдесят девять пушек; у Наполеона — двести сорок.
Предположите, что земля была бы суха, артиллерия могла бы двигаться: дело началось бы в шесть часов утра. Тогда сражение было бы окончено и выиграно в два часа, т. е. за три часа до появления пруссаков.
Насколько виновен был Наполеон в том, что проиграл сражение? Разве можно приписывать кораблекрушение кормчему? Быть может, заметный физический упадок Наполеона осложнялся в эту эпоху некоторым упадком нравственных сил? Быть может, двадцать лет войны затупили клинок и сломали ножны, истощили и тело и душу? Быть может, ветеран давал себя невыгодно чувствовать в полководце? Словом, уж не померк ли тогда этот гений, как думали многие авторитетные историки? Не предавался ли он неистовству, чтобы скрыть от самого себя свое бессилие? Не пошатнулся ли он под напором бури приключений? Не потерял ли он сознание опасности, что весьма важно для генерала? У великих материалистов, которых можно назвать исполинами действия, наступает пора близорукости гения; старость не имеет власти над гениями идеала; для Данте и Микеланджело стариться — значит возвышаться, но для Ганнибалов и Наполеонов стариться — не значит ли падать? Не утратил ли Наполеон безошибочное чутье победы? Не потерял ли он способность предугадывать ловушку, различать скользкий край пропасти? Он, который когда-то знал все пути к славе и с высоты своей молниеносной колесницы указывал их своим повелительным перстом — теперь в каком-то зловещем ослеплении вел в бездну свои легионы. Не овладело ли им в сорок шесть лет какое-то непостижимое безумие? Не превратился ли этот титанический возница судьбы в слепого головореза?
Мы этого не думаем.
Его план сражения был, по общему мнению, образцовым. Идти прямо на центр союзной линии, пробить брешь в ней, разрезать противника надвое, толкнуть британскую часть армии на Галь, а прусскую на Тонгрес, обессилить Веллингтона и Блюхера, овладеть горою Сен-Жан, захватить Брюссель, сбросить немцев в Рейн, а англичан в море. Все это для Наполеона заключалось в этом одном сражении. Затем, думал он, посмотрим, что делать.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте